Разделение

Проводы Субботы в еврейском доме сопровождаются особым обрядом, получившим название «авдола» («разделение»). Над чашей с вином, при мерцающем свете плетеных свечей, в воздухе, наполненном ароматными благовониями, мы произносим: «Благословен Ты, Г‑сподь Б‑г наш… разделивший священное и земное, свет и тьму, Израиль и народы, семь дней недели и шесть рабочих дней…»

«Разделение» — сердцевина того, что мы называем «моралью». Если воровство или прелюбодеяние — неправедные поступки, то они таковы потому, что в реальности существует разделение между «моим» и «твоим», между статусом того, кто состоит в браке, и того, кто холост. В том, чтобы прекращать в Шабос работу или есть мацу на Пейсах, есть смысл только потому, что суббота действительно отличается от пятницы, а маца — от дрожжевого хлеба. Если у того, что мы делаем, есть смысл и цель, то различение сущностей воистину значимо.

«Разделение» предполагает, что разделяемые вещи обладают и подобием по какому‑то признаку. Если бы суббота и воскресенье различались для нас вкусом, цветом и запахом на уровне физического восприятия, не было бы нужды их «разделять», особым образом маркируя границу между ними. На самом деле мы обнаруживаем, что когда в Торе употребляется глагол «леавдил» — «разделять», то он отнесен к сущностям, обладающим неким внутренним подобием. Примером может служить заключительный стих раздела Шмини, так как он определяет те основания, на которых покоятся все законы, касающиеся кашруса: «различать между нечистым и чистым и между животным, которое можно есть, и животным, которое есть нельзя» (Ваикро, 11:47). Мудрецы отмечали в связи с этим следующее.

Есть ли нужда говорить о различении между ослом и коровой?.. Скорее, говорить следует о различении между животным, чье дыхательное горло [при забое] мы вырезаем наполовину, и животным, у которого вырезаем все дыхательное горло.

И действительно: согласно законам о шхите — ритуальном забое скота, — если боجльшую часть дыхательного горла нельзя отделить одним движением ножа, то животное считается трефным, и его не следует употреблять в пищу…

Есть ли нужда говорить о различении между диким ослом и ланью? Скорее, следует говорить о различении между животным имеющим дефект, но при том употребляемом в пищу, и животным с дефектом, делающим невозможным употребление его в пищу (Раши на Ваикро, 11:47, Тойрас Коаним).

Иными словами, авдола подразумевает такое созерцание сущностей, когда, видя между чем‑то и чем‑то сходство на элементарном, внешнем уровне, мы прозреваем, что между этими сущностями должно бы быть осуществлено разделение. По словам мудрецов: «Если бы не было даас (расщепляющего и дифференцирующего мышления), разве могла бы существовать авдола?» (Иерусалимский Талмуд, Брохойс, 5:2).

Мир слов

Способность «разделять», как говорилось, лежит в основе любой морали. Хасидизм же делает следующий шаг, показывая, что авдола является самой сутью тварного существования, сутью того, что мы называем «реальностью».

Одной из аксиом иудаизма как религиозной веры является представление о бесконечности Б‑га — у Него «нет начала и нет конца» (молитва «Адойн Ойлом», в основе которой «Тринадцать принципов веры» Рамбама). И тут встает проблема, к которой обращались все серьезные еврейские философы: как, в самом деле, может существовать мир — ведь истинно бесконечное бытие исключает существование всего, что не есть оно само. Ибо, если существует что‑то иное, кроме «бесконечного бытия», это означает, что есть некая реальность, этим «бесконечным бытием» не охваченная, а следовательно, таковое бытие не является бесконечным. Ведь в Торе сказано: «Б‑г есть Б‑г Всесильный, нет другого, кроме Него» (Дворим, 4:35). Но как же тогда быть с нашим миром, с нашей «реальностью»? Как может тогда что‑то «кроме Него» обладать существованием?

Рабби Шнеур‑Залман из Ляд в книге «Тания» предлагает фундаментальное разрешение этой проблемы, давая определение тварной реальности как «Б‑жественного высказывания». В первой главе книги Брейшис творение Б‑гом мира описано как последовательность десяти высказываний Творца. Сказал Всесильный: «Да будет свет», и стал свет; Всесильный говорит: «Да произрастит земля зелень», «Да будут светила в пространстве неба», «Да воскишит вода кишением живых существ» — и растения, звезды, рыбы обретают бытие. Приводя изречения из Мидраша и мнения кабалиста рабби Ицхака Луриа и основателя хасидизма рабби Исроэла Баал‑Шем‑Това, рабби Шнеур‑Залман заключает, что эти Б‑жественные высказывания — не только причина существования всех сущностей, но и само их существование. Мы принимаем за свет не что иное, как воплощенное артикулированное желание Б‑га, чтобы был свет; мы принимаем за дерево не что иное, как воплощенное артикулированное желание Б‑га, чтобы было дерево.

И тогда тварная реальность на самом деле не есть «что‑то кроме Него» — в той же мере, как произносимые нами слова не есть сущности, обладающие вне нас самостоятельным бытием. Речь — творческий акт; но когда мы произносим что‑либо, мы не творим что‑то, что было бы «иным» по отношению к нам: мы придаем звучащую форму нашим идеям, чувствам и желаниям. Описывая сотворение мира как ряд высказываний Б‑га, Тора выражает тем самым представление, что мир не есть что‑то отделенное от Творца, но — лишь «произнесенные Им слова». Лишь артикуляция Его представлений и сил, которые являются составной частью Его сущности.

Из такой концепции, представляющей нас самих и наш мир Б‑жественной речью, вытекает множество следствий и производных. Одно из них — осознание факта, что различие между вещами вторично на фоне того, что в своей изначальной сущности они подобны. Язык может насчитывать миллионы слов, но все они будут лишь комбинацией немногих согласных и гласных. А спустившись еще на уровень ниже, мы увидим, что эти согласные и гласные — не более чем результат варьирования параметров потока воздуха и преграды, определяемой положением голосовых связок, языка, зубов и губ говорящего.

Дерево кажется бесконечно отличным от луча света, а рыба — от звезды. Но все эти объекты по сути своей есть одно и то же: Б‑жественное слово, артикуляция Б‑жественной воли. Все они восходят к одной и той же сущности, а различие между ними проявляется на более поздней стадии, когда они проходят через Бжественные «уста», обретая те или иные формы и характеристики.

Так, в Торе (Брейшис, 1:4) говорится, что в первый день творения Б‑г «отделил свет от тьмы». Может ли быть более явное отличие, чем различие между светом и тьмой? Зачем же «разделение» столь очевидного? Однако и свет, и тьма сотворены Б‑гом; и свет, и тьма — Б‑жественные высказывания, формулировки, в которые облекся единый прилив Б‑жественной воли. Их непохожесть — порождение Б‑жественного акта авдолы, преднамеренного разделения между двумя реальностями, в сущности синонимичными.

Даас

В свете сказанного мы лучше поймем уже цитированное изречение из Талмуда, касающееся связи между даас и авдолой. Интересующее нас талмудическое рассуждение посвящено тому, что в вечерней молитве, читаемой после проводов Субботы, текст авдолы «вставлен» в молитву, начинающуюся словами: «Ты даровал человеку даас и научил человека пониманию; ниспошли нам, от Тебя, мудрость, понимание и знание…» (Четвертое благословение Амиды).

Как утверждает Иерусалимский Талмуд, причина такой последовательности молитвенных чтений заключена в понимании факта: «Если бы не было даас, разве могла бы существовать авдола?»

На базовом уровне Талмуд тем самым утверждает, что совершение авдолы требует расщепляющего, дифференцирующего мышления даас. На более глубоком уровне утверждается, что авдола возможна лишь постольку, поскольку «Ты даровал человеку даас» — поскольку Сам Б‑г наделил нас способностью разделять разнообразные элементы Его творения.

Ибо если мир — Б‑жественое высказывание, если все сотворенное по сути своей — одно, как можем мы проводить различие между сущностями? И если мы проводим различие, имеет ли этот акт разделения сущностей значение? Мы же можем отличить «свет» от «тьмы». Также можем отождествлять одни сущности со «священным», а другие — с «профанным». Мы можем установить, что шесть дней недели отданы достижению наших целей в материальном мире, а седьмой — духовному отдыху. Но если все они по сути являются Б‑жественными высказываниями, какой властью обладаем мы, чтобы проводить различие между ними?

Но Б‑г хотел, чтобы в мире существовала мораль — чтобы это был мир, где людские деяния были бы наделены целью и смыслом. Он наделил Свое творение вариативностью, разнообразием и различными качествами, установив, что эти различия между сущностями важны и обладают ценностью. Акт творения был актом авдолы — различения того, что изначально едино по сути и подобно. И Он наделил человека разумом, способным воспринять парадокс авдолы — парадокс, связанный с тем, что значимое различие присутствует «поверх» изначального сходства. Тем самым Б‑г уполномочил нас осуществлять в наших помыслах и наших поступках разделение, которое Он установил в сотворенном Им мире.

Второй парадокс

Авдола заключает в себе и другой парадокс: ее функция, в конечном итоге, в том, чтобы объединять все, что подвергается разделению.

Тора велит нам «помнить» и «соблюдать» день Субботний, чтобы отличать его в сознании словом и делом от остальных шести дней недели (Шмойс, 20:8; Дворим, 5:12; см. Рамбам, Законы Субботы, 29:1). При этом Суббота — по сути своей граница, очерчивающая прочие дни недели. Она — кульминация всех усилий и стремлений, которыми насыщены рабочие дни: в Субботу всё, ради чего мы трудились, всё, чего мы добились в течение недели, «восходит к полноте». И достигает полной и совершенной реализации (Ор а‑Тора, Брейшис, 42б и далее; 508а и далее). Суббота — день, «от которого все дни обретают благословение» (Зогар, ч. II, 63б; там же, 88а). Суббота — источник той энергии, что питает наши усилия в течение последующей недели.

Нам велено соблюдать нашу несхожесть с другими, чтобы сберечь черту, проведенную «между Израилем и другими народами». И притом народу Израиля заповедано служить «светом для народов» (Ишаяу, 42:6), неся этос и идеалы Торы всем живущим на земле. Нам велено «различать священное и мирское» — избирать то, что свято и Б‑жественно в нашей жизни, проявляя осторожную осмотрительность и сдержанность в том, что касается материальных аспектов жизни. «Освящай себя [воздерживаясь также] и в том, что разрешено» (Талмуд, Иевомойс, 20а, в объяснение Дворим, 19:2; см. Рамбан на Дворим, 19:2); «Следует есть и пить лишь то, что необходимо для здоровья тела… не все, к чему влечет желание» (Рамбам, Законы о характерных особенностях, 3:2); «Что запрещено, не должно того человеку; что разрешено, не нужно того человеку» (Рабби Шнеур‑Залман из Ляд). В то же время сказано: «Цель творения человека и творения всех миров, духовных и материальных» — «создать Б‑гу обитель в нижних» (Мидраш Танхума, Носой, 16; Тания, гл. 36). Поэтому наши ежедневные занятия материальным должны быть направлены на познание Б‑га и служение Ему, чтобы через них создавался для Него «дом» на самых нижних, профанных уровнях мира.

Лишь нашим неустанным внимательным попечением, когда мы заботимся о границах, проведенных внутри творения, и об укреплении этих границ, может быть достигнута эта цель. Ибо только когда Суббота соблюдается во всей ее четкой определенности, когда мы заботимся о ее трансцендентном характере, она может возвысить и наполнить остальные шесть дней недели. Только в своей выделенности в качестве избранного народа может народ Израиля предложить что‑то истинно ценное всем другим, живущим на земле. Только когда наша духовная жизнь не тронута разлагающим влиянием материального, она может, в свою очередь, освятить материальное, включив его в орбиту служения духовным целям.

От единения к симфонии

Авдола — субстанция нашей ежедневной жизни, когда каждый час, каждое мгновение ставят нас перед необходимостью отделять и разделять. И мы проводим разделение между истинным и ложным, священным и профанным. Однако проводимые таким образом границы — лишь средство, служащее иному и высшему. А именно — когда процесс направлен на выделение некой сущности из начального единства во имя будущего синтеза всего и вся. И по сути, и по происхождению своему все сущее есть одно. Но когда изначальное единство подвергается разделению, достигается единение на более глубоком уровне. Тогда и выделенные компоненты обретают назначенную именно им роль в симфонии творения, выражающей благость и совершенство Создателя.