Полвека мы перекликались его словами.

Скрепы, говорите? Да вот же они, в пароле и отзыве, ясном для любого русского человека.

«Нормально, Григорий?»

Знаешь ответ — свой!

А других‑то общих паролей у нас почти и нет, он — и Высоцкий. И поверх обоих — Пушкин, мороз и солнце, день чудесный…

Как это случилось с ним? Автор эстрадных сценок и монологов (отличный, но все‑таки один из…) вдруг садится и пишет крупными каракулями на листе бумаги про уходящую жизнь.

Какой перехват дыхания! Как это смешно и как нестерпимо грустно.

«И не спросит мама: что ты ел сегодня, мой мальчик?»

Для меня он начался с этой вещи. С этой — и с эссе памяти учителя русского языка, где уже мощно и победительно звучала та «жванецкая» музыка речи, которую с тех пор не спутать ни с чем.

Тогда и стало ясно: гений.

Автор Райкина? Ну да, может написать и для Райкина. Великолепный выступальщик, кладущий зал ничком? Еще как. Певец Одессы? Конечно, но как до неба от расхожих «одесских» интонаций до «жванецкой» авторской мелодики…

Просто — всего лишь — большой русский писатель, взявшийся невесть откуда и почти незаконно: с магнитофонных пленок, из эстрады. Демонстративно провинциальный, с этим портфелем и повадками, не чересчур образованный, поперек всех школ и правил. Доказательство если не бытия Б‑жия, то непостижимого космоса человеческой природы!

Он ведь «писал рукой», по меткому замечанию Валерия Хаита. Словно с неба шло — прямо в руку! Я однажды видел, как он пишет свои каракули и сам смеется потом, прочитав. Клянусь, он не очень понимал, откуда это взялось.

Да и какая разница.

Его дар был больше него — он знал это и нежно берег его. Всякий и разный «по жизни», перед своим уникальным даром Жванецкий остался предельно честен, а все остальное, я думаю, и воспринималось им вполне размыто — как фон на фотографии, не нуждающейся в фоне. Вот уж кто был «инструментом языка»! — «бродская» формулировка подходит Жванецкому абсолютно…

Второй — еще, наверное, не осмысленный нами до конца, — не взлет, но медленный подъем писателя Жванецкого начался вскоре после его 60‑летия. Как бы на противоходе со славой. Те, кто ждал от увенчанного всеми лаврами сатирика новой «баржи» и «ликеро‑водочного цеха», вынуждены были перейти на старые запасы. Лучшее из написанного «поздним» Михаилом Михайловичем не расходится на цитаты и не набирает миллионов просмотров на ютубе…

«Само занятие сатирой выдает в человеке оптимиста», — писал Лец. Оптимизм закончился, ложечка шкрябала по дну. Печальный мудрец подводил итоги, по‑жванецки тщательно и неповторимо расставляя слова на бумаге. Музыка речи не оставляла его — слова продолжали приходить в руку прямо с неба.

СМИ, сообщившие о смерти «сатирика Жванецкого», дружно стрельнули в то место, где птица пролетела четверть века назад.

Смерть позволяет гению стряхнуть с себя ерунду пристрастий, раздражений и обстоятельств — и остаться среди нас тем, чем он и был на самом деле: музыкой, смехом, умом, нежностью, печалью, счастьем…

«Спасибо судьбе за знакомство с ним, за личность, за истрепанные нервы его, за великий, чистый, острый русский язык — его язык, ставший нашим. И во веки веков. Аминь!»