«Сторонись лжи…» (Шмот, 23:10)

 

В своем классическом труде «Шаарей тшува» («Врата возвращения») рабейну Йона Геронди (XIII век) классифицирует девять разновидностей лжецов, осуждая каждую из них в отдельности (Врата третьи, 178–186). Представители семи из перечисленных им категорий тем или иным образом причиняют вред ближнему или же извлекают выгоду за чужой счет. Здесь и обман в сделках, и обещание, которое лжец не намеревается исполнять, и ложный совет, несущий ущерб. Все эти нарушения понятны и очевидны, и большинство из них подробно отражены в «Шульхан арух». Однако в своем сочинении рабейну Йона вносит в определение лжеца еще два пункта, которые нам показались заслуживающими отдельного рассмотрения.

«Обманывает, пересказывая события, о которых слышал, и намеренно искажает детали рассказа. В его обмане нет ни выгоды ему, ни вреда другим, но он по привычке, из любви ко лжи, отклоняется от точного пересказа. А случается, что он даже придумывает весь рассказ целиком. Казалось бы, наказание такого человека должно быть невелико, ведь никто не страдает из‑за его слов; тем не менее велик грех того, кто настолько любит ложь, что лжет даже без всякой выгоды для себя».

Рассуждая о выдумках и выдумщиках, наши мудрецы, как правило, вспоминают некое высказывание рабби Ирмии бар Абы, подкрепленное цитатами из Писания, а именно: «Четыре категории людей не увидят света Всевышнего: пересмешники, льстецы, лжецы и клеветники» (Сота, 42а). Общим знаменателем для всех четырех групп, перечисленных рабби Ирмией, является слишком вольное обращение с истиной. Например, для того, чтобы польстить человеку, требуется закрыть глаза на его недостатки и гиперболизировать достоинства. Впрочем, рабби Ирмия не пытается запугать льстецов адскими муками; если бы в его высказывании речь шла о них, он бы так и сказал: «…не удостоятся Мира грядущего», не говоря уже о том, что перспективой отказа в аудиенции можно испугать только того, кто изначально имеет на нее шансы и находится в непосредственной близи от царского дворца. Крестьянина же, обитающего в глухой провинции, не застращаешь тем, что его не допустят к царю, — он и сам не претендует на такую встречу. Рабби Ирмия в своем изречении подразумевает образное описание, оформленное Рамбамом в следующую притчу (Море невухим, 3:51).

Царь обитает во дворце Своем. Часть его подданных пребывает в столице, а часть — за ее пределами. Одни столичные жители стремятся попасть во дворец, другие проходят стороной. Некоторые из тех, что хотят во дворец, не добрались даже до дворцовой ограды. Некоторые уже подошли к дворцу, но все еще кружат вокруг него в поисках входа. Кому‑то посчастливилось попасть в прихожую, а кому‑то — дойти до тронной залы. И даже этим последним приходится приложить все старания, для того чтобы хотя бы увидеть Царя издали или вблизи. Но и им требуются дополнительные усилия, чтобы удостоиться приема.

Рабби Ирмия считает, что выдумщикам, даже если они никому не причиняют вреда своими фантазиями, нечего и думать о встрече с Царем, по одной простой причине: чтобы встретиться с Царем, к Нему нужно прийти. Необходимо проделать длинный путь к столице, затем разыскать дворец и к нему вход. Войдя во дворец, следует найти нужные коридоры и так далее. И даже если идущему известны путеводные знаки — Тора и заповеди, — возможностей сбиться с дороги у него будет великое множество. Однако выдумщик заблудится во дворце вовсе не в силу скудного разума или плохого зрения — он сам придумает себе указатели, пойдет по ним и убедит себя в том, что его путь верен и прям.

Интересно, что, пересказывая четыре века спустя слова рабейну Йоны, рабби Моше‑Хаим Луццато (Рамхаль) счел нужным оговориться: «К категории лжецов не относятся люди, чье ремесло состоит в том, чтобы придумывать рассказы и истории, которых никогда не было» (Месилат йешарим, 11). Рамхаль исходил из предпосылки, что профессиональный сочинитель, зарабатывающий себе этим на хлеб, разграничивает творчество и реальность, хорошо осознавая, что в жизни все устроено не так, как он нафантазировал для увеселения публики. Возможно, так считал и сам рабейну Йона. Ведь и он, поясняя девятую разновидность лгунов, внес в свою классификацию выдумщиков следующее утверждение: «Дети не лгут, когда пересказывают услы­шанное или увиденное, но меняют детали по своему желанию так, что никому от этого нет ущерба. Они получают удовольствие от своего обмана, хотя не имеют от него никакой выгоды. И все равно наши мудрецы говорят, что это запрещено».

Вообще‑то дети неплохо различают между выдумкой и реальностью. Доказательством может служить тот факт, что они, как правило, не пытаются копировать явно предосудительные поступки книжных героев, даже если те им симпатичны — например, не подражают Карлсону, который живет на крыше. Другое дело, что, заупрямившись, они могут настаивать на том, что выдуманное ими событие произошло «по‑правдашнему», и делают это с упорством, достойным лучшего применения. Нередко ребенок, страдающий от одиночества, придумывает себе воображаемого друга и с удовольствием с ним общается несколько лет кряду. Рабейну Йона считает, что ничего хорошего из этой затеи не вый­дет, ведь когда такой фантазер повзрослеет, он выдумает себе целый иллюзорный мир, в который уйдет с головой, контактируя с реальностью лишь по мере необходимости. И в свете сказанного замечание Рамхаля выглядит вполне обоснованным, ведь никто не подозревает профессиональных литераторов в том, что они живут в выдуманном мире. Хотя в ряде случаев и можно рассуждать о некоей профессиональной деформации сознания, особенно когда знакомишься с высказываниями некоторых сочинителей на политические или социальные темы…

Но разве такое случается только с писателями? Почему Рамхаль не счел нужным сделать исключение для профессиональных актеров, которых следует отнести к категории «пересмешников»? Видимо, потому, что он знал, насколько часто актеры продолжают играть и вне сцены.

Здесь пришло время оговориться. В перечне рабейну Йоны мы задержались только на двух пунктах из девяти. Остальные его рассуждения об обманщиках очевидны: запрещено деловое мошенничество и обман в сделках; нельзя давать ложную клятву и обещать то, что выполнять не собираешься, — в Торе существует множество заповедей, предостерегающих против обмана ближнего. Есть специальный запрет лжесвидетельствовать, запрет судьям принимать решения, основываясь на недостоверных свидетельских показаниях, запрет клеветать. Мы знаем также, что афера недопустима в торговых делах, являясь обманом де‑юре и воровством де‑факто. Однако рабейну Йона доводит повеление «Сторонись лжи» до морального абсолюта — даже в том случае, когда ложь невинна и якобы безвредна. В чем причина такой строгости?

В еврейской религиозной литературе — каббалистической, моралистической, философской — практически любой автор касается темы места воображения и фантазии в системе человеческого мышления. Примечательно, что одни считают их ценнейшими качествами, необходимыми для обретения высокого уровня постижения святости: «Воображение есть ангел‑посредник между человеком и его Творцом» (р. Авраам Абулафия, «Сефер ситрей Тора»); другие ни много ни мало отождествляют его с дурным началом: «Известно, что есть сила, которая всегда вводит человека в обман, и это его воображение, которое по своему обыкновению подменяет одно [событие] другим, не имеющим никакого отношения к реальности» (рабейну Нисим, «Драшот а‑Ран», 8) или: «Воображение — это не разум, это сила, подотчетная исключительно дурному началу в человеке» (р. Йеуда‑Лива бен Бецалель, Маараль из Праги, «Нетивот олам», 2:4).

Все еврейские авторитеты, рассуждающие о воображении, усматривают в нем один и тот же недостаток: мы не можем его контролировать. Фантазии приходят к нам сами, никого не спросив, приходить ли им, и если да, то в каком виде. Фантазия занимает в нашем разуме огромное место, и ей нельзя приказать: «Воображение не касается заповеди и не касается преступления, ибо оно неподконтрольно власти здравого ума и свободного выбора» (Рамбам, «Шмона праким», 2). Именно это вызывает страх у людей, которые пытаются подчинить разум логике: столь значительная часть моего «я» мне неподвластна, то есть фактически ведет себя как животное, не понимающее слов! А ведь животное начало в человеке — это то, с чем надлежит бороться. Отсюда и резкое осуждение воображения, ибо оно способно завести куда не следует. И потому, как утверждает рабейну Йона, а также целый ряд других авторов книг по еврейской этике, нам не следует выпускать свои фантазии в мир. Пусть мы не властны над нашим воображением, зато вполне способны следить за своей речью. Если мы не можем не размышлять о запрещенном, то можем, по крайней мере, оставлять негодные мысли при себе. К этому же выводу приходит и рабейну Йона, а именно: ребенку с детства следует прививать дисциплину ума и, в частности, приучать его к тому, чтобы он высказывался точно, без прикрас. Преподаватели Кельм­ской ешивы требовали от своих учеников, чтобы те с точностью до минуты отвечали на вопрос о времени суток, — это делалось для того, чтобы приучить их говорить только правду, хотя при этом и оговаривалось, что не следует осуждать отвечающих приблизительно,  ведь и спрашивающий обычно не рассчитывает на ответ с точностью до секунды. И тем не менее приблизительный ответ является некоторым уклонением от истины.

Разумеется, в Торе не сказано: «Не говори ничего ложного», поскольку человек не способен высказывать одни лишь абсолютные истины. Если попытаться безукоризненно ответить на упомянутый выше вопрос, то нужно принимать во внимание секунды и считаться со временем, которое уйдет на ответ, и все равно ответ останется неточным. Поэтому Тора и не требует от нас изрекать сплошные абсолютные истины — нужно лишь «сторониться лжи», и в свете сказанного на вопрос, который час, вполне допустимо ответить «час с четвертью», и это не будет воспринято как ложь. Хотя педагогически лучше приучить ребенка к некоторому занудству.

Если бы евреи научились давать исчерпывающие ответы на подобные вопросы и однозначно решать подобные проблемы, они бы не были евреями. Во‑первых, это не в нашем национальном характере, а во‑вторых, мы «верим полной верой» в то, что все явления нашего мира выражают волю Всевышнего. Если Он, в великой мудрости Своей, постановил дополнить логический аппарат мышления человека фантазией, значит, Он счел это необходимым. Рассматривая вопрос создания человека «по образу и подобию», упомянутый нами выше рабби Авраам Абулафия называет «образом» логику, а «подобием» — воображение. Нетрудно догадаться, что он имеет в виду: человек способен создавать четкие структуры и реализовывать их в мире. Он может внятно описать мир и понять его — до некоторой степени. Это умение роднит человека с Творцом, и так проявляется в нем «образ Б‑жий». Однако есть и другая сторона. Всевышний, создавая мироздание, если можно так выразиться, «вначале» вообразил его, и Он, Благословенный, наградил человека способностью к воображению. Конечно, «подобия» в человеке меньше, чем «образа», ведь оно, если следовать буквальному переводу текста Торы, только «как будто подобие» (см.: Берешит, 1:26). Ведь и в самой смелой своей фантазии человек лишь комбинирует образы, заимствованные им из уже созданного мира. Фантазия — это способность уподобиться ребенку, играющему в кубики и комбинирующему фрагменты реальности в непредсказуемом порядке. И все же, поскольку логика и воображение суть «образ и подобие», они не могут не идти рука об руку. Воображение может сделать непостижимое представимым; таким образом, оно, по сути, является ангелом‑посредником между человеком и принципиально непостижимым Б‑гом.

Традиционно силу воображения отождествляют с животным началом в человеке, ибо это она зарождает в нем страсть к еде, продолжению рода и т. д. В самих этих желаниях нет ничего дурного: благодаря им род людской продолжает существовать. Однако в нашем материальном мире именно эти сферы жизни доставляют наивысшую усладу телу. Близость к низменным чувствам наделяет наши фантазии притягательностью, и потому стремление отдаться им является одним из главных наслаждений материального мира. И именно по той же причине, по которой Тора вводит заповеди, регламентирующие все связанное с пищей и взаимоотношениями между полами, она велит нам: «Сторонись лжи…»