К 170‑летию со дня рождения Льва Куперника

1 октября 1905 года тысячи людей провожали в последний путь на киевское христианское кдадбище «Аскольдова могила» присяжного поверенного Льва Абрамовича Куперника (1845–1905). Несли сотни венков от учреждений, от политических партий, от частных лиц, многие с красными лентами, которые подоспевшая полиция приказала снять. Произносились революционные речи на русском, польском, еврейском и грузинском языках, а когда «по окончании погребения часть толпы с пением революционных песен направилась к выходу с кладбища, то встретилась с полицейским нарядом, преградившим ей [footnote text=’Материалы к истории русской контрреволюции. Т. 1. СПб., 1908. С. 211–212.’]путь[/footnote]». Началась перестрелка, в ходе которой была смертельно ранена студентка‑еврейка, что крайне ожесточило толпу, так что похороны переросли в открытую антиправительственную манифестацию.

Но вот что замечательно — и это известие облетело весь [footnote text=’Yearbook of Central Conference of American Rabbis. Vol. XVII. Indianapolis, 1906. P. 126.’]мир[/footnote] — в честь этого усопшего христианина в российских синагогах вели поминальные службы «Эль мале рахамим» и называли его не иначе как Арье‑Лейб бен Авраам Куперник. Стало быть, крещение не помешало ему оставаться в умах и сердцах соплеменников «настоящим евреем». Исследователи говорят об этом поразительном историческом феномене, а американский культуролог Шуламит С. Магнус уточняет, что из выкрестов, которые не порвали с еврейством, а, напротив, действовали ему во благо (таких, например, как Даниил Хвольсон, Иван Блиох, Виктор Никитин и другие; она называет их «хорошими плохими евреями»), только он, Лев Куперник, был безоговорочно причислен к [footnote text=’См.: Magnus S.S. Good Bad Jews // Boundaries of Jewish Identity. Seattle; London, 2010. P. 132–153.’]иудеям[/footnote]. И это при том, что сам был лишен национального чувства и стоял горой за полную ассимиляцию российского еврейства. Но в то же время это был пламенный защитник евреев, заступался за них систематически, не боясь разоблачать действия властей, что требовало большого мужества. Кто же он был, этот приметный человек, заслуживший общее и столь единодушное признание еврейского народа?

«Надо быть очень осторожным при выборе своих родителей», — шутил наш герой, и в этой шутке была изрядная доля правды. Он очень гордился своим отцом, человеком ярким и многоталантливым. Ведь Абрам Ааронович Куперник (1821–1892) мало того, что был предпринимателем от Б‑га, но еще и видным меценатом, просветителем, литератором, приверженцем движения «Ховевей Цион», широко известным деятелем еврейской общины [footnote text=’См.: Jewish Encyclopedia. Vol. VII. New York; London, 1906. P. 491. ‘]Киева[/footnote]. Выпускник воложинской ешивы, он проникся идеями Хаскалы, самостоятельно изучал светские науки и языки. Купец 1‑й гильдии, потомственный почетный гражданин, кавалер ордена св. Станислава и медали с надписью «За усердие» на Владимирской ленте — чем не впечатляющая карьера для местечкового еврея! На счету Абрама Куперника много добрых дел: основал бесплатную еврейскую больницу в Киеве; состоял президентом Киевского благотворительного комитета, директором Тюремного комитета, членом Общества Красного Креста; участвовал в работе Киевского общества грамотности и был одним из основателей «Общества распространения просвещения между евреями России» (1863). И словесником был не последним: регулярно публиковал статьи в местных еврейских периодических изданиях, а также написал книгу по истории евреев Киева «Корот а‑йеудим бе‑Киев» (1891). Ему были свойственны завидное остроумие и «мудрая [footnote text=’Щепкина‑Куперник Т. Л. Дни моей жизни. М., 2005. С. 43.’]доброта[/footnote]».

Родители были единодушны в том, чтобы дать сыну, сызмальства отличавшемуся сметливостью и догадливостью, самое всестороннее образование. При этом наставляли его и в иудейских традициях. Лев поступил в киевскую гимназию, где настолько преуспел в учении, что окончил ее уже в пятнадцать лет. Он поступает на юридический факультет Киевского университета, ибо именно в профессии адвоката видел, как потом напишет, «проводник живых и живительных начал в русскую [footnote text=’Там же. С. 50. ‘]жизнь[/footnote]». Он рано начинает писать, публикуя свои произведения в киевской периодике. Обозначается и его гражданская позиция: наряду с верой в прекрасное и разумное будущее с его идеалами любви, братства, равенства и свободы, Куперник выступает против гасильников и реакционеров. Не вполне ясно, какое именно вольнодумное сочинение Льва подверглось обструкции, только по распоряжению начальства он должен был оставить Киев, а потому он заканчивает образование уже на юрфаке Московского университета, девятнадцати лет от роду.

Год окончания университета (1864) совпал с годом одной из «великих реформ» Александра Освободителя — судебной реформы. Наш герой сразу определил свое адвокатское призвание и с 1867 года, вскоре после того, как была конституирована присяжная адвокатура, начал служить и верно прослужил ей сорок лет: сначала помощником присяжного поверенного, а с декабря 1872 года — присяжным поверенным округа Московской судебной палаты; до 1877 года был адвокатом в Москве.

И одно из первых его выступлений обернулось казусом, вошедшим в историю отечественной юриспруденции. Куперник был назначен защищать матерого преступника, убийцу четырех человек. Когда же сей душегуб равнодушно и самодовольно рассказал в суде о содеянном, Лев вместо защитительной речи объявил: «Если закон позволяет обвинителю по совести отказаться от обвинения, то я считаю и себя вправе отказаться от [footnote text=’История русской адвокатуры. М., 1914. Т. 1. С. 171.’]защиты[/footnote]». Хотя Московский совет присяжных поверенных признал заявление Куперника «неуместным», поступок этот нашел сочувствие и вызвал живую полемику в судейских кругах. Сам же Лев никогда более не брался за одиозные, не согласные с его совестью дела.

Рано, очень рано проявилось в нем общественное благородство, будившее всеобщее ответное чувство: «куда бы он ни попадал, он совершенно помимо воли, без всякого старания делался тем центром, вокруг которого группировалось все остальное… Через какой‑нибудь час все обращались к нему первому, слушали его и чувствовали к нему повышенный интерес, который вызывает только исключительное [footnote text=’Щепкина‑Куперник Т. Л. С. 44–45.’]явление[/footnote]». Речь его всегда полна интереса, необычайно изящна, оживлена тонкими сопоставлениями, яркими образами, цитатами из известных писателей. «Сосредоточенная, упорная мысль о правде, справедливости и свободе заполняла его всецело, и много печали таил он под своей шуткой, а иногда и открывал при помощи той же [footnote text=’Там же.’]шутки[/footnote]».

С Москвой связано и знаменательное событие в личной жизни нашего героя — здесь он, наконец, женился, к вящему огорчению отца, который намеревался подыскать ему невесту по своему выбору. А случилось все почти как в водевиле. Действие происходило в хлебосольном доме товарища председателя Московского окружного суда Петра Михайловича Щепкина (1821–1877), сына великого актера Михаила Семеновича Щепкина (1788–1863). Дом сей был местом паломничества городской интеллигенции и студенчества. Один из частых гостей в нем, адвокат князь А. И. Урусов, принес однажды в подарок фрукты, которые хозяин наотрез отказался принять. Но его юная дочь Ольга яблоко взяла и почти насильно всунула его отцу в руки, сказав: «Ну, раз ты сам не хочешь, так отдай это яблоко первому, кого ты встретишь в суде, да скажи, что это от меня». «Первого я встречу сторожа Михея», — засмеялся Щепкин, но обещал исполнить каприз дочери. Однако первым встречным оказался вовсе не сторож, а наш Лев Куперник.

— Вот моя дочь вам прислала, — серьезно сказал Петр Михайлович.

Куперник невозмутимо, как будто в его жизни было самым обыкновенным делом, чтобы незнакомые дочери товарища председателя суда дарили ему подарки, надкусил яблоко и так же серьезно спросил:

— А можно ли мне поблагодарить вашу дочь?

— Милости прошу!

Ольга Петровна Щепкина (1850–1893), пианистка, ученица Н. Г. Рубинштейна в Московской консерватории, и не подозревала, что, послав яблоко, она неожиданно встретит свою [footnote text=’Там же. С. 47.’]судьбу[/footnote].

Вскоре Лев огорошил отца телеграммой: «Влюбился, крестился, женился». И в самом деле, для брака с возлюбленной он должен был отказаться от религии Моисея и осенить себя крестным знамением, что и сделал во имя любви. К тому же православие было для него неотъемлемой частью русского мира, к коему он себя причислял. Согласно воспоминаниям современников, Куперник и потом частенько посещал церкви, «прикладывался к древним иконам и ставил всюду свечки», и только на закате дней он «собирался вернуться в еврейство, пользуясь провозглашенною тогда (1905) свободою [footnote text=’Кауфман А. Е. За много лет. Отрывки из воспоминаний старого журналиста // Быть евреем в России. Материалы по истории русского еврейства. 1880–1890. Иерусалим, 1999. С. 202.’]совести[/footnote]».

А вот для Куперника‑старшего известие о крещении сына стало ударом. «Он смотрел на переход в православие как на измену — не религиозным убеждениям (коих был лишен), но убеждениям политическим, уступку темным силам. Письма его полны чисто библейских сетований по поводу [footnote text=’Щепкина‑Куперник Т. Л. С. 44.’]этого[/footnote]». Позицию отца, рассматривавшего крещение как малодушие и откровенное предательство, определила враждебность к евреям окружающего большинства. Впрочем, известно, что на следующее письмо Льва на еврейском языке отец ответил с присущим ему юмором: «Я готов простить тебе измену вере отцов из‑за любви к женщине, но никогда не прощу тебе, что ты в слове “Яаков” вместо буквы “Айн” написал букву [footnote text=’Кауфман А. Е. С. 202.’]“Алеф”[/footnote]». Но в конце концов Абрам Ааронович примирился с ренегатством сына, хотя суровая его жена внучку недолюбливала как «щепкинское отродье».

Брак Льва Куперника с Ольгой Щепкиной оказался несчастным и быстро распался из‑за неукротимого женолюбия Куперника. «Противостоять обаянию Льва Абрамовича не может никто», — говорили о нем. Когда молодая Ольга узнала о романе Льва Абрамовича с одной замужней дамой «жесткого обаяния», воспитывавшей общих с ним детей, она не вынесла позора и уехала в Петербург, взяв с собой полуторагодовалую дочь Татьяну (в будущем известную актрису, писательницу, драматурга, переводчика Татьяну Львовну Щепкину‑Куперник [1874–1952], которую с отцом тем не менее всю жизнь будут связывать самые теплые и дружеские отношения). Куперник только официально был женат еще два раза, и исключительно на православных, и сам про себя любил шутить, что он «от разных матерей нажил сорок дочерей».

А звезда адвоката Льва Куперника все набирала высоту. В Москве с 29 мая по 25 октября 1876 года проходил громкий процесс по делу о несостоятельности Московского Коммерческого ссудного банка. Защиту обвиняемых вел знаменитый Федор Плевако, а интересы обманутых вкладчиков (настроение которых прекрасно показал В. Маковский на знаменитой картине «Крах банка») представлял Лев Куперник. И ведь на том состязательном процессе победу одержал Куперник: суд приговорил всех банкиров к различным срокам лишения свободы, а главный фигурант Струссберг был осужден на семилетнее заключение в долговой тюрьме, а в 1882 году выслан вон из России и умер в нищете. Вот уж поистине верно присловие того времени: «Куперник — всех Плевак соперник». Наряду с адвокатской практикой Куперник публиковал статьи в профессиональных изданиях, таких как «Юрист», «Исторический вестник», «Юридический вестник».

В 1877 году Лев переезжает в Киев и здесь столь же самозабвенно служит адвокатуре. Впрочем, на месте он не сидит и в 1878 году направляется в Кутаиси, где слушается резонансное дело по обвинению девяти евреев из местечка Сачхере в ритуальном убийстве малолетней грузинской девочки Сарры Модебадзе.

Несмотря на то что, по заключению врача, тело пропавшей грузинки не носило следов насилия и она погибла от «утопления во время проливного дождя», «поранения же на ее руках были причинены после ее смерти мелкими зверями и хищными птицами», ангажированный суд возложил вину на иудеев, которые накануне еврейской Пасхи якобы похитили Модебадзе, спрятав ее в сумку, убили ее и, желая скрыть следы преступления, подбросили труп к близлежащему селению. Защитниками подозреваемых были Петр Александров и Лев Куперник. Адвокаты умело вели перекрестный допрос более ста свидетелей по делу, в ходе которого обвинение разлетелось окончательно. Речь Куперника на процессе и поныне является ярким примером судебного [footnote text=’Кутаисское дело // Еврейская библиотека. Т. VII. 1879. С. 168–188.’]красноречия[/footnote]. Он начал с того, что «следствие сразу стало на путь совершенно ложный, задавшись целью, что девочку похитили евреи… [Власти] своим судом и официальным авторитетом поддержали нелепую, дикую сказку и оставили неисследованным вопрос о тех неблаговидных действиях, которые довели сачхерских евреев до скамьи подсудимых». Сгруппировав факты и разобрав в последовательности все обстоятельства дела, он вознамерился «открыть, в чем состоит обвинение и выставить дело во всей его наготе, рассмотреть <…> вопрос об употреблении евреями христианской крови». «Нельзя оставлять сомнений, — настаивает он, — нельзя оставлять ни одной искры, чтобы потом из нее не разгорелся новый пожар!» В результате 13 марта 1880 года суд вынес оправдательный приговор для всех подсудимых‑евреев. Событие преступления в суде не подтвердилось, а потому и сам прокурор вынужден был отказаться от обвинения. Современный историк Грузии Доналд Рэйфилд назвал Куперника «величайшим адвокатом России, который pro bono publico помог оправдать [footnote text=’Rayfield D. Edge of Empires: A History of Georgia. London, 2013. P. 304. ‘]обвиняемых[/footnote]». После этого процесса, по словам Шолом‑Алейхема, «имя Куперника простые евреи произносили его как Коперников, было почти столь же известно и популярно, как, к примеру, имя Александра фон Гумбольдта в Европе или Колумба в [footnote text=’Шолом‑Алейхем. Собр. сочинений. Т. 3. М., 1960. С. 579.’]Америке[/footnote]».

29 марта 1882 года, в первые дни Пасхи, грянул погром в Балте Одесской области, городке с 70‑процентным еврейским населением. Евреи образовали здесь отряды самообороны и поначалу заставили шайку буянов отступить и укрыться в здании пожарной команды‚ но с появлением полиции и солдат громилы осмелели и вышли из своего убежища. Вместо того чтобы разогнать эту шайку‚ полиция и войско стали прикладами и саблями бить евреев. Кто‑то ударил в набат‚ и на колокольный звон стала стекаться прочая городская чернь. Турецкая сторона города‚ где жили евреи‚ была разгромлена в течение трех‑четырех часов. Ночью полиция арестовала 24 грабителя и большое число евреев — последних за то‚ что они осмелились защищать свои квартиры. На следующее утро христиан освободили‚ и те пополнили ряды грабителей. Толпа бросилась на винно‑водочный склад‚ напилась там вдоволь водки, и тут‑то и разыгрались дикие сцены убийств‚ насилия и грабежа. Было разорено 976 домов, 278 лавок и 31 винный погреб; сумма убытка достигла 1,5 млн рублей; 211 человек было ранено, в том числе 39 тяжело; 12 человек было убито и умерло от последствий погрома; отмечено 20 случаев изнасилований. Более 50 человек было арестовано. Часть из них предстала перед подольским судом. На нем в качестве поверенных потерпевших выступили адвокаты А. И. Урусов и Л. А. Куперник. Последний, говоря о громилах, учинивших избиение евреев, саркастически заметил: «Наивно было бы думать, что прочувствованное слово честного человека преобразит этих закоренелых негодяев, жалких глупцов и невежественных [footnote text=’См.: Ляховецкий Л. Д. Поездка в край погромов // Восход. 1883. Кн. 5–6. С. 262–274. ‘]фанатиков[/footnote]». Погромщики были осуждены на различные сроки, причем двое были приговорены к смертной казни через повешение и трое к каторжным работам на 15 лет.

Человек яркого общественного темперамента, Куперник выступал с публицистическими статьями в киевской газете «Заря» (1880–1886) либерального и заметно антиправительственного направления и с 1885 года состоял там [footnote text=’Петровская И. Ф. Театр и зритель в провинциальной России. Л., 1979. С. 123.’]издателем‑редактором[/footnote]. На следующий же год власти закрыли газету, а в 1891 году нашему герою из‑за несносной политической атмосферы пришлось перебраться из Киева в Одессу.

Здесь он отдался политике с новой силой, совершив конспиративный вояж в Лондон, что, разумеется, не преминуло отразиться в жандармском досье. Куперник вел переговоры с новообразованным Фондом вольной русской прессы — организацией эмигрантов‑народников во главе с С. М. Кравчинским (Степняком) и Ф. В. Волховским — и опубликовал у них свой «Проект русской [footnote text=’Куперник Л. А. Проект русской конституции (Составленный в России). Изд. 2‑е. Лондон, 1895.’]конституции[/footnote]».

Но Куперник не мог долго пребывать за границей. Вот что он пишет после путешествия: «У меня начала развиваться ностальгия: я, подобно Тургеневу, начал изнывать по “редьке, каше, квасу, бабе” и пр. Я оставил заграницу без сожаления и приехал домой с удовольствием. Хоть еврей — я страстно люблю “матушку Русь”, я чувствую себя хорошо только здесь. Мерзость везде есть: но, конечно, ничего не может быть хуже чужой мерзости: тут она хоть своя, и знаешь, хоть что‑нибудь можешь сделать против [footnote text=’Щепкина‑Куперник Т. Л. С. 54.’]нее[/footnote]».

В 1896 году Куперник снова вернулся в Киев и прожил там последние десять лет жизни. Он царил над киевской адвокатурой и снискал славу «любимца всех киевлян». Из судебных процессов той поры наибольший отклик имели дела о еврейских погромах 1903–1904 годов.

6–7 апреля 1903 года разразился погром в Кишиневе, который, как считалось, был осуществлен с санкции министра внутренних дел В. К. Плеве, вознамерившегося отвлечь недовольные «низы» от политики, бросив им «кость» в лице «жидов». Жертвами громил стало около 50 человек (из них 10 женщин), искалечено 600, повреждено почти половина домостроений города. «Лица убитых были до такой степени обезображены, — сообщал очевидец, — что ближайшие родные, жены, дети покойников не сразу их узнавали: разбитые черепа, из которых вываливались мозги, разможженные лица с вывороченною нижней челюстью, залитые кровью и облепленные пухом, не напоминали им прежние дорогие [footnote text=’Слуцкий М. Б. В скорбные дни. Кишиневский погром 1903 года. Кишинев, 1930. С. 14.’]черты[/footnote]».

Под давлением общественности власти вынуждены были предать суду погромщиков. Однако в циркуляре МВД вина за кровопролитие возлагалась на самих евреев. Министерство юстиции приняло решение закрыть двери судебного заседания «в видах ограждения достоинства государственной власти», В. К. Плеве настоятельно требовал от председателя суда «в интересах государственного порядка <…> принять все зависящие меры к скорейшему окончанию дела <…> не допуская проверки, критики распоряжений [footnote text=’Кишиневский погром 1903 года. Сборник статей. Кишинев, 1993. С. 54–55. ‘]администрации[/footnote]». Когда же суд отказал требованию защиты вызвать на допрос губернатора, начальника охранки и полицмейстера, адвокаты в знак протеста демонстративно ушли с процесса. То была первая и далеко не последняя адвокатская забастовка. Лев Куперник писал тогда дочери: «Я нахожусь в совершенно угнетенном душевном состоянии, благодаря кишиневскому погрому… Это нечто безобразное, ужасающее. И действия, и поведение властей до, во время и после погрома — неслыханные. Полиция, губернатор, следователи, прокуроры, министры, “сам” — всех под суд! Произвол, бесправие, ложь, подлость, все [footnote text=’Щепкина‑Куперник Т. Л. С. 55.’]тут[/footnote]».

1 сентября 1903 года в Гомеле последовал новый еврейский погром, и здесь на скамье подсудимых рядом с погромщиками впервые сидели и 36 иудеев — те, кто посмел противостоять насильникам и убийцам. А суд пытался представить погром евреев как стихийную ситуацию, последовавшую за дракой лесника Шлыкова с селедочницей Малицкой, достойной разве только рядового полицейского протокола, если бы за Шлыкова не заступились крестьяне, с криками «бей жидов!» бросившиеся избивать еврейских лавочников и получившие от них неожиданный отпор. Все, что противоречило официальной версии, на суде пресекалось или устранялось, так что «процесс о погроме превращался в процессуальный [footnote text=’Мандельштам М. А. 1905 год в политических процессах. Записки защитника. М., 1931. С. 144. ‘]погром[/footnote]». Однако под напором града наводящих вопросов Куперника становилось понятным, что евреи вообще были безоружными; не было нападения евреев на русских; городовой и полиция давили на свидетелей и подучили их, что надо говорить в суде, наконец, «погромное электричество» массы всемерно усиливалось разного рода антиеврейскими агитками, исполняемыми — при полном попустительстве властей — на площадях города.

Между тем давление со стороны суда все усиливалось, и в результате 21 декабря 1904 года почти все защитники отказались от участия в процессе. Мотивы ухода они изложили в письме редактору еженедельника «Право»: «Нам воспрещалось исследовать причины погрома, <…> касаться вопроса о бездействии войск и полиции (хотя в этом бездействии — весь узел [footnote text=’Право. 1904. № 52. С. 3595–3600. ‘]процесса[/footnote])». Демарш гильдии адвокатов, поддержанный многочисленными телеграммами со всех концов страны, поколебал и без того шаткое здание обвинительного акта — 13 евреев были полностью оправданы, 13 были приговорены к тюремному сроку на 5 месяцев 10 дней, остальные — к еще меньшему наказанию.

Куперник снискал себе известность и как публицист, много и ярко писавший по еврейскому вопросу. Он печатался в газетах «Русские ведомости», «Киевская газета», «Киевские отклики» и т. д. Публицистические статьи и фельетоны, публиковавшиеся в киевской прессе, он объединил в книгу «Еврейское царство» (Киев, 1904), посвященную судьбам соплеменников в России. Автор с горечью говорит о неизбывной «презумпции виновности» русского еврея: «Всякий человек считается порядочным, доколе противное не доказано; наоборот, всякий еврей считается подлецом, доколе противное не доказано». «Одно из двух: или евреи — люди как люди, или они какие‑то вредные бациллы. Смотря в каком качестве они будут признаны, в таком качестве их надо трактовать. Если они люди, то не нужно ограничивать их человеческих прав: если они — вредные бациллы — надо их извести, истребить». Но это вовсе не значит, убежден Куперник, что евреи должны оставить Россию и создать свой национальный очаг за ее рубежом. Он выступает отчаянным противником еврейского сепаратизма вообще, и сионизма, в частности. Согласно Купернику, для большинства евреев (5,5 млн человек) «еврейский вопрос есть вопрос русский, правильное разрешение которого возможно лишь при взаимодействии всех элементов, входящих в его сферу: государство, русское общество и русские евреи». Призывая государство ввести равноправие всех наций («не дожно быть ни иудея, ни эллина»), он выступает как убежденный русификатор: «Евреи должны сделаться русскими, они должны добиваться этого всеми силами, бескорыстно и нелицемерно, но настойчиво и неотступно. Они должны вспоминать о своем еврействе, входя в синагогу, и забывать о нем, выйдя за ее порог… [Еврейский] народ должен говорить языком России, учиться в ее школе, работать на ее поле, одеваться в ее костюм, участвовать в ее делах… А Россия может и должна претворить, ассимилировать в свой могучий организм племя, исторически связанное с ней, которое она сама приняла в свои недра». Иными словами, Куперник против еврейской национальной идеи [footnote text=’Куперник Л. А. Еврейское царство. Киев, 1904. С. 6, 37, 25, 24, 8, 32, 26, 32, 41, 31. ‘]вообще[/footnote].

В 1904–1905 годах Куперник выступал на десятках политических процессов (временами — по нескольку раз в месяц). «Не было почти ни одного крупного политического процесса, в котором он не являлся бы защитником, — читаем в его некрологе. — Все дела в военных, морских и других судах не проходили без его участия. Несмотря на свои 60 лет, он последние два года буквально провел в вагоне и на [footnote text=’Исторический вестник. 1905. № 11. С. 771.’]суде[/footnote]». То были дела о принадлежности к РСДРП, о тайной типографии социалистов‑революционеров, о транспортировке нелегальной литературы, о беспорядках в Черноморском флотском дивизионе и др. Он печатно выступил в защиту Л. Н. Толстого от нападок протоиерея Иоанна Кронштадского; примыкал к либеральной оппозиции, участвуя в нелегальном политическом движении «Союз освобождения», в частности, в 1904 году стал организатором «банкетной кампании» в Киеве.

Юридическую деятельность Куперник сочетал с преданностью литературе, театру, музыке, которым посвящал редкие часы досуга. В его поместительной квартире в одном из лучших домов Киева всегда были артисты, писатели, певцы, музыканты, устраивались концерты, звучала вокальная и инструментальная музыка. Не имея музыкального образования, он отменно разбирался в музыке. Нотной грамоты не знал и партитуру читать не умел, зато обладал абсолютным слухом, так что мог дирижировать симфоническим оркестром, исполнив любое произведение.

Пропагандист и энтузиаст искусств, Лев Абрамович немало сделал для отечественной культуры и как музыкальный критик, публикуя на страницах периодики статьи о премьерах опер, выступлениях виртуозов, симфонических вечерах, других ярких событиях жизни Киева и Одессы.

Еще со студенческой скамьи он был ревностным поклонником Малого театра и сам играл в любительских спектаклях. Особенно любил роль Подколесина в «Женитьбе» Гоголя. И позднее, будучи членом Киевского литературно‑артистического общества, председателем Киевского драматического общества, он много меценатствует, прозревая и театральные таланты.

Последние месяцы своей жизни Лев Абрамович был положительно неутомим. Он едет на политическую защиту в Глухов, затем в военный суд, в Одессу. А на не дозволенных властями съездах криминалистов в Петербурге и Киеве Куперника единогласно избирают председателем, за что ему грозит уголовная ст. 126 (участие в запрещенном Союзе адвокатов). На что тот с несвойственной ему грустью заявил: «Тем лучше! Время настало. Теперь или никогда должна быть добыта нашей Родиной свобода». И он ставил себе в заслугу, что всю жизнь боролся за эту свободу «с пером в руках, с кафедры ученых обществ и у адвокатского [footnote text=’Щепкина‑Куперник Т. Л. С. 60–61.’]пюпитра[/footnote]».

В сентябрьское ненастье 1905 года Куперник простудился, но тем не менее поехал на процесс в Звенигородку, откуда приехал домой в Киев совсем больным. Незадолго до смерти он, чувствуя признаки новой эры, настойчиво повторял: «Только никаких уступок! Никаких конституций! Все разрушить, все сломать — и сразу республику, только так что‑нибудь выйдет!» Образ мыслей и жизненные устремления Льва Куперника наиболее ярко выразила его дочь: «Человек многогранной души, он всего больше любил свободу и Россию. Хотя, как он сам говорил, для него не было “ни эллина, ни иудея”, но к России у него было исключительное чувство — как к матери, которую любишь и жалеешь, какова бы она ни [footnote text=’Там же. С. 62–63.’]была[/footnote]».