Ночь и туман

Режиссер Ален Рене
1955 год

Почти 60 лет назад Ален Рене прибыл в Польшу, чтобы приступить к съемкам «Ночи и тумана» — документального фильма о депортации евреев в нацистские концлагеря. Картина прославила режиссера, который прожил долгую жизнь и умер 2 марта 2014 года, спустя считанные недели после премьеры на Берлинале своего последнего фильма. А нам самое время вспомнить его первый шедевр.

«Даже этот мирный пейзаж, даже скошенный луг с летающими над ним воронами <…>, даже деревня, где проводят отпуск, с колокольней и воскресной ярмаркой, могут привести к концентрационному лагерю». Это самое начало фильма. Камера ползет вдоль колючей проволоки, столбы и вышки задают визуальный ритм, который «держит» фильм с начала до конца. Черно-белое прошлое сменяется цветной пасторальной картинкой: высокая трава, облака в синем небе. «Кровь свернулась, уста замолкли. Теперь только камера навещает эти блоки. Вытоптанные узниками тропинки заросли странной травой». Актер Мишель Буке произносит текст по-французски. Слова здесь очень точны и важны, но поверьте, необязательно вчитываться в перевод, чтобы прочувствовать в полной мере кошмар происходившего 70 лет назад. Впрочем, фильм был сделан всего через 10 лет после войны, и для подавляющего большинства первых зрителей эти кадры стали кошмарным открытием и потрясением. Для тех, кто посчитал нужным фильм показать, и для тех, кто захотел увидеть.

Открытый, придуманный им самим для этого фильма киноязык Ален Рене четыре года спустя использовал в своей самой известной картине — «Хиросима, любовь моя». Уже художественной, это его игровой дебют — до той поры режиссер специализировался на документалистике. В «Песне о Стироле», своей последней документальной картине, он использует все тот же найденный в «Ночи и тумане» прием — дым, поднимающийся из заводских труб и накрывающий землю. Тут тоже дым и туман, стелющийся по земле и окутывающий вышки, осиротевшие без часовых с автоматами, опустевшие бараки, склады, заполненные очками, башмаками… Нарочито графичные кадры, недаром Рене принято считать формалистом. Но форма растворяется в содержании, цифры и скупые факты вызывают эмоции тем более яркие, чем аскетичнее он изложены.

«Ночь и туман» ( в немецком оригинале «Nacht und Nebel») — так называлась директива Гитлера от 7 декабря 1941 года, разрешавшая похищение антинацистских политических активистов на территории, оккупированной Германией. Этот план приводил в исполнение главнокомандующий вооруженными силами Германии Кейтель. «Ночь и туман» — это еще и естественные декорации фильма, из кинохроники и старых фотографий. Вагоны набивают людьми, их везут в условиях, несовместимых с жизнью, и «смерть делает первый отбор». Второй отбор делается по приезде, в ночи и тумане. А потом мы видим те же рельсы, поблескивающие на солнце. Уже сегодня. Точнее, в 1955 году.

Эпитет «шедевр» был впервые использован применительно к творению Алена Рене сразу же после премьеры, в рецензии, написанной Франсуа Трюффо. В 1950-х будущий создатель «Четырехсот ударов» и «Последнего метро» подвизался еще и как кинокритик. «Об этом фильме практически невозможно говорить в терминах кинокритики, — объяснял Трюффо, — речь идет не о документе, не об обвинительной речи, не о поэме, а о размышлении над важнейшей проблемой двадцатого века».

В 1992-м ЮНЕСКО включит раннюю получасовую документалку Алена Рене в список «30 лучших фильмов всех времен и народов». Во Франции ее показывают ученикам старших классов — это часть обязательной программы. Теперь. А когда-то в той же Франции картина, снятая по заказу государства, едва прорвалась на экран. Несмотря на госзаказ.

Началось все с книги о депортации евреев, выпущенной в 1954 году издательским домом «Hachett». Потом Institut Pe´dagogique National устроил в Париже выставку на ту же тему. Историки Анри Мишель и Ольга Вормсер, бывшие в числе ее устроителей, предложили сделать фильм к 10-летию освобождения Франции от оккупации — именно о Холокосте. Один из продюсеров, Анатоль Доман, оказался родом из Варшавы, и с его подачи финансовое бремя по производству ленты вместе с компанией «Argos Film» разделило польское государство в лице «Films Polski». Забегая вперед, скажу, что Польша оказалась единственной страной, на территории которой Рене разрешили эти ужасы снимать.

«Я бы сам не осмелился сделать этот фильм, — признавался режиссер в одном из интервью, — я не подвергался депортации, но я встретился с Жаном Кейролем, бывшим узником лагерей, и он согласился поработать со мной. Сценарий частично был написан Кейролем до отъезда в Польшу и потом переделан на месте. Из Германии я ничего не получил, кроме весьма любезного письма. В архивах кинослужбы французской армии я нашел всего два интересных плана, но мне отказались их выдать, “принимая во внимание характер фильма”».

В 1956-м картина получила Премию Жана Виго в категории «Лучший короткометражный фильм» и была отобрана в конкурс Каннского кинофестиваля. Но из конкурсной программы ее исключили — из-за пятисекундного кадра, в котором на вышке, над толпой евреев со звездами на груди, стоял офицер во французской форме. Тогда еще Франция не готова была признать свой позор. Кадр потребовали вырезать, в противном случае угрожали убрать последние 10 минут фильма. Рене нашел компромиссное решение — луч прожектора, который перекрывал изображение офицера. Но тут протест заявил посол ФРГ — до эпохи нынешней европейской толерантности было еще жить и жить.

Картину заказал Комитет по истории депортации — общественный институт, изучавший содержание и уничтожение людей в фашистских концлагерях и входящий в состав Французского комитета истории второй мировой войны. Речь должна была идти не только о Холокосте, поэтому в сценарии трудно найти слово «евреи», там все больше «депортированные». И конечно, это тоже следствие цензуры — тут уместно вспомнить, что в первых американских фильмах о войне и концлагерях слово «евреи» тоже не звучало. Но у Алена Рене, который приводит в качестве убийственной цифры не понятные нам шесть миллионов, а девять миллионов погибших в лагерях и у которого фраза «Три тысячи испанцев умерло на строительстве лестницы, ведущей в карьер Маутхаузена» подчеркивает, что жертвы принадлежали к разным народам, главное — все же картинка, а она говорит сама за себя.

Поскольку денег у Комитета было мало, и на меценатов рассчитывать не приходилось, съемочная группа работала почти на чистом энтузиазме. Архивные материалы помогало собирать Объединение бывших узников фашистских концлагерей. Сценарий, как уже было сказано, написал бывший заключенный Жан Кейроль, музыку — немецкий композитор-антифашист Ганс Эйслер. Главное же — режиссер смог так выстроить сюжет, чтобы его четкая, почти немецкая логика обнажала чудовищные, бесчеловечные детали этой истории. Сегодня так принято снимать, но Рене был первым.

«Дуб Гете в Бухенвальде. Лагерь построили вокруг, дуб не тронули».

Показывая вышки: «Нет единого стиля — оставлен простор фантазии: в альпийском стиле, гаражном, японском». Говоря о концлагерях как о бизнес-проекте: «“Krupps”, “Siemens”, “Henkel” отовариваются на этом рынке».

И прочие «милые» подробности: лагерные сортиры в роли мест общения (как в античных банях); волосы, идущие по 15 пфеннигов за килограмм, — из них делают ткани; тела безголовые рядком — и тут же головы в тазу. Лагерные оркестры заглушают маршами страшную реальность совсем по-чеховски: «Музыка играет так весело». Давно ставший классикой, фильм не устаревает, даром что «крематорий вышел из строя, а нацистские хитрости вышли из моды». Мертвые для Алена Рене невидимо наводняют этот пейзаж. «Теперь, когда я говорю с вами, холодная болотная вода наполнила руины и дно могильников. Холодная и мутная вода, похожая на нашу плохую память. <…> Мы притворяемся, что верим, будто это касается одной страны и определенной эпохи. И никому в голову не приходит посмотреть вокруг».