Библейская книга Эстер и шекспировская пьеса «Венецианский купец» не имеют друг с другом ничего общего. В первой описывается триумф евреев над антисемитизмом, а во второй — триумф антисемита над евреем. Но все же между двумя повествованиями есть и сходства. В обоих речь идет о перестановках, повороте на 180 градусов благодаря тому, что женщина скрывает свою идентичность. В Библии персидский царь избавляется от жены в припадке ярости, тем самым освобождая сцену для новой царицы — еврейки по имени Эстер. Она, в свою очередь, по совету родственника Мордехая хранит в тайне свое происхождение: «Не рассказывала Эстер о народе своем, ни о происхождении своем» (Эстер, 2:20). Аман, который ненавидит Мордехая, убеждает царя издать указ, требующий истребить всех евреев. Эстер в удобный момент открывает царю, что она сама еврейка, и Аман заканчивает дни на виселице.

В центре «Венецианского купца» тоже стоит героиня, Порция, которая скрывается за маской. Еврей Шейлок дает взаймы денег христианину Антонио, который никогда не скрывал своего антисемитизма. Поэтому Шейлок сразу оговаривает, что, если ссуда не будет возвращена в срок, в качестве неустойки он возьмет у Антонио фунт его собственного мяса. Когда корабли Антонио, источник его доходов, не возвращаются из плавания, Шейлок ведет его в суд.

Порция, влюбленная в друга Антонио, переодевается правоведом. Она спорит с Шейлоком, настаивающим на буквальном выполнении договора. Когда Шейлок отказывается уступить, она использует тот же самый договор против него: Шейлок действительно может вырезать у Антонио фунт мяса, но вексель не разрешает Шейлоку проливать ни капли крови Антонио. Порция загоняет Шейлока в угол: ведь если он станет требовать выполнения договора, он потеряет все деньги и попадет под суд за покушение на христианина. Единственный способ избежать злосчастной судьбы — принять христианство.

Так что и «Венецианский купец» и книга Эстер — это истории об идентичности, и в обоих текстах есть удивительные строки о еврейской идентичности. В книге Эстер странная фраза проскальзывает в самом начале: «Был в крепости Шушан один иудей по имени Мордехай» (Эстер, 20:5). Современный читатель пробегает эти слова глазами, не замечая их, но читателя древности они не могли не поражать. Ведь и Мордехай, и Эстер — имена нееврейские. Оба они образованы от имен вавилонских богов: имя «Эстер» происходит от «Иштар», а «Мордехай» — от «Мардука».

Эти имена свидетельствуют об аккультурации евреев Персии. Джеки Мейсон Джеки Мейсон — американский стендап‑комик.
, походя высмеивая американских евреев, «пытающихся стать гоями больше, чем гои» в выборе имени, рассказывает, что однажды встречал еврея по имени Крусификс, то есть Распятие, Финкельштейн. Это забавно, но ведь словосочетание «Мордехай а‑йеуди, Мордехай‑иудей» не менее противоречиво, это просто языческий вариант Крусификса Финкельштейна.

Само имя требует от нас задаться вопросом: а какова истинная идентичность Мордехая? А Эстер? Вынужденная необходимость публично ответить на этот вопрос заставляет Эстер признать свою истинную идентичность и вступиться за свой народ: «Если снискала я милость в глазах твоих, царь, и если угодно царю, то пусть будет дарована мне жизнь моя — по желанию моему, и жизнь народа моего — по просьбе моей, потому что отданы мы, я и народ мой, на истребление, убиение и погибель» (Эстер, 7:3‑4). Так Эстер и Мордехай становятся воплощением твердой еврейской идентичности и солидарности.

В «Купце» тоже есть шокирующее высказывание о еврейской идентичности, но там все наоборот. Порция входит в зал суда, переодетая доктором права, и произносит первую реплику в своей главной сцене: «Который здесь купец? Который жид?» Здесь и далее цитаты из «Венецианского купца» приведены в переводе Т. Щепкиной‑Куперник.

Конечно, публика прекрасно знает, кто тут на сцене еврей. Марджори Гарбер из Гарварда говорит, что здесь Шекспир отмечает, насколько похожи Шейлок и Антонио, ведь их обоих волнуют деньги. Но для антисемитского общества, которому предназначался «Купец», есть и другое, более очевидное объяснение: в идеале тут вообще не должно было быть еврея. Весь монолог Порции в суде, один из самых знаменитых в английской литературе, противопоставляет правосудие милости, а тем самым и иудаизм христианству. Женщина, переодетая мужчиной, просит еврея Шейлока быть «милосердным», проигнорировать букву закона и не обращать внимания на «вексель». Это явная отсылка к описанию того, как христианство приходит на смену Торе, у св. Павла:

А до пришествия веры мы заключены были под стражею закона, до того времени, как надлежало открыться вере <…> по пришествии же веры, мы уже не под руководством детоводителя <…> Нет уже Иудея, ни язычника; нет раба, ни свободного; нет мужеского пола, ни женского: ибо все вы одно во Христе Иисусе (Гал., 3, 23‑28).

В конце пьесы этот «идеал» реализуется. Порция — которая временно «ни мужчина, ни женщина» — добивается того, что вексель признан недействительным, а Шейлок вынужден креститься. Векселя больше нет, и еврея больше нет. Все едины во Христе. Христианское милосердие восторжествовало над еврейской буквой закона, и вот шекспировский хэппи‑энд: уничтожение еврейской идентичности вообще.

Этот сюжет, конечно, клеветнический, причем очень мощный и влиятельный. «Осененный шекспировской мощью, а со временем и шекспировским авторитетом, — писал Джон Гросс, — злобный еврей Шейлок стал частью мировой мифологии. Может быть, он не добавил ничего нового к существовавшим стереотипам, но, будучи самым известным литературным героем‑евреем, он способствовал распространению этих стереотипов и их неустанному поддержанию. Он неизбежно стал частью истории антисемитизма».

Отмечая Пурим, праздник книги Эстер, нам нужно думать о Шейлоке. Каким бы веселым ни был Пурим, он все же смертельно серьезен. Он напоминает нам, что Аман существует в каждом поколении и что нам, евреям, нельзя даже осмелиться забыть о своей идентичности. Как ни странно, именно в Венеции шекспировской эпохи история фиксирует первые случаи, когда евреи стали наряжаться в костюмы в честь Пурима. До этого времени еврейские дети переодевались иноверцами, надевая маску чужой идентичности, но продолжая читать в синагогах свиток Эстер на иврите и раздавая пуримские подарки единоверцам. Часто говорится, что евреи наряжаются на Пурим в память о том, как Эстер поначалу скрывала свою идентичность. Но на самом деле все почти совсем наоборот. Мы надеваем костюмы не для того, чтобы скрыть свою идентичность, а для того, чтобы подчеркнуть, что никакие портновские ухищрения не изменят нашей истинной идентичности — ведь в конце концов то, что мы есть на самом деле, всегда будет видно. В Пурим евреи облачаются в карнавальные костюмы и задают вопрос Порции: «Который здесь купец? Который жид?» И на этот вопрос у нас, как некогда у Эстер, ответ готов: мы евреи и останемся евреями.

В 2011 году лондонский театр «Глобус» пригласил театральные труппы из 67 стран приехать и представить какую‑нибудь шекспировскую пьесу на своем языке. Актеры из израильского театра «Габима» выбрали «Венецианского купца». Костюмы были шекспировские, а актеры — евреями. Пьесу, написанную на елизаветинском английском, исполняли на современном иврите — разговорном языке, возрожденном в удивительном еврейском государстве. И ведущие британские актеры и режиссеры публично требовали бойкота израильской труппы, хотя на той же сцене шли спектакли, созданные представителями тоталитарных режимов, и английская культурная элита не сказала ни слова против.

Наследие Шейлока живо; история антисемитизма продолжается. Но к величайшему огорчению антисемитов, еврейская идентичность тоже никуда не делась. 

Оригинальная публикация: Hath Not a Jew Costumes?