«Научные» фальшивки, произведенные советским научным антисионизмом, никуда не делись. Они курсируют по интернету, переведенные на множество языков, и вдохновляют антисионистские инсинуации как крайне левых, так и крайне правых. Современные российские издания правого толка перепечатывают и преподносят их публике наряду с другим российским вкладом в гуманитарные науки, «Протоколами сионских мудрецов», и это, несомненно, повлияло на предположение Дэвида Дюка, американского теоретика превосходства белой расы: по его мнению, русские могли бы помочь выйти из «кризиса, с которым столкнулся белый мир», поскольку русские осознают «могущество международного сионизма»

В представлении израильского общества сформировался образ французского еврея, непохожий на старые клише, типа де Голля или Ива Монтана: это еврей традиционный, тяготеющий более к Средиземноморью, чем к Европе, к Касабланке, а не к Парижу, еврей богобоязненный, жизнелюбивый, правого толка, с отпечатком звезды Давида от ожерелья на загорелой груди, поскольку он много времени проводит на пляже

Если вина прежнего, среднелобого восприятия Кафки в том, что в нем видели очередного писателя‑экзистенциалиста, то современного Кафку переосмыслили в соответствии со среднелобым прогрессивным нарративом нашей эпохи: Кафка писал в жанре автофикшн, охотно пускал читателя в свою «мастерскую», но, увы, родился не в то время и не в том месте! Это не тот Кафка, чье творчество Вальтер Беньямин охарактеризовал как «болезнь традиции» — и европейской литературы, и еврейского мистицизма, — но всего лишь менее удачливый предшественник того направления, которое не так давно достигло совершенства в творчестве Карла Уве Кнаусгора и нобелевской лауреатки Анни Эрно.

В отличие от Transatlantic, комедии на грани фарса, снятой на потеху публике и чурающейся ужасов и крови, «Эйхман в Иерусалиме» Ханны Арендт направлен на то, чтобы вселить в читателя беспокойство и даже отвращение. Transatlantic рассматривает сопротивление фашизму сквозь призму Black Lives Matter и MeToo. Участники этих движений, скорее всего, встретят сериал аплодисментами, вскинут кулаки и воскликнут: «Viva la Resistance». Ну а у тех зрителей, кого смущает искажение исторических фактов, порой до неузнаваемости, Transatlantic едва ли будет иметь успех.

Бесприютный еврей — метафорическая подоплека «Улисса». Роман вышел в 1922-м. В дальнейшем с евреями случилось много чего похуже изгнания. И для многих писателей в следующие годы еврей стал идеальным персонажем, образцом человека в чрезвычайных обстоятельствах — бесприютного, несчастного, терпеливого, забавного. Но первым к этому пришел Джеймс Джойс

Родители почти никогда не говорили об Австрии, а если — очень редко — и вспоминали ее, то отнюдь не добрым словом. Если маме когда и случалось обмолвиться о стране и ее жителях, то нецензурно. В 1970‑х ее немыслимо раздражала растущая популярность Арнольда Шварценеггера, этого мускулистого олицетворения теории превосходства арийской расы. Она слышать не могла славословия «Звукам музыки». «Со всем этим альпийским шмальцем зрителю невдомек, что нацисты в фильме — австрийцы и что евреев убивали», — негодовала она.

Спрятанных детей было намного больше, просто о них до сих пор ничего не известно. «Каждый день мы теряем сотни еврейских детей», — заявил Фоксман, имея в виду тех спасенных в войну, кто умрет, так и не узнав ни о своем происхождении, ни о родной семье, ни о том, что рожден иудеем. «Мотивы церкви во время войны не вызывают нареканий, — добавил Фоксман, — а вот то, что было потом, уже другой вопрос».

«Роберт Клэри пел, сколько себя помнил. Он мечтал стать певцом, но война вырвала его из привычной жизни, он надолго попал в концлагерь. Когда настало мирное время, он выступал на французских радиостанциях, в кафе... и даже в парижском концертном зале “Олимпия”: так начиналась его карьера»

Германия стремится создать впечатление, будто бы раскаивается в Холокосте, не принимая никаких мер к тому, чтобы наказать большинство виновных в нем. Ведь «помнить гораздо легче, чем искупить вину». Но то, что Германия оказалась неспособна заставить нацистов отвечать за свои преступления, даже если оценить послевоенную историю Германии более великодушно, остается болезненным напоминанием, что преданность памяти о Холокосте никак не связана с правосудием.

В послевоенной ассимиляции американских евреев нет мифа большего, нежели представление о послевоенном американском благолепии, и этому мифу режиссер Спилберг преданно поставил на службу свои таланты и мастерство. Для этого Спилбергу приходится откровенно игнорировать куда более неприглядные моменты послевоенной американской истории, даже если она порой бьет в глаза.

Объем библиотеки Бен‑Гуриона составил 18 тыс. томов. И хотя он слыл человеком экономным, тем не менее любил покупать книги с доставкой в Израиль, что в первые годы существования государства обходилось недешево. Особое пристрастие он питал к сочинениям древних греков: говорят, что «Историю» Фукидида он прочел 16 раз...

Кинокритик газеты New York Times назвал «Долгий путь» «самым гениальным, самым проникновенным и самым страшным фильмом об истреблении евреев нацистами» из тех, которые ему доводилось видеть, и предупредил, что слабонервным придется смотреть его «на свой страх и риск». Ежедневная идишская газета Morgn Frayhayt писала, что картина потрясла публику, причем как минимум одна зрительница узнала в героине себя.