В 1977 году Ребе получил иллюстрированную монографию, посвященную творчеству израильского художника Яакова Агама. Особое внимание Ребе обратил на то, как Агам «оригинально использует элементы, на первый взгляд не связанные непосредственно с изощренным художественным мастерством...» Ребе связывает это с внедренным в еврейское сознание свойством творчески относиться к самому мраку, управлять теневыми сторонами жизни таким образом, чтобы и они становились источниками света

Менора Хабада отказывается от украшений — милой еврейской альтернативы украшениям рождественских елок — и заменяет их строгой геометрической формой, передающей научно‑философскую чистоту Маймонида. Геометрическая простота и ясность — вот в чем суть. Глядя на восемь прямых линий, мы можем просто представить абстрактную сеть соотношений в пространстве, где сами категории «прямого» и «искривленного» теряют смысл

Могут ли сами по себе иудаистские религиозные учения служить нравственным ориентиром в создании и распространении ИИ и технологий машинного обучения? Стоит ли ограничивать разговор о будущем ИИ мифологическими и психологическими понятиями — или же каббалой, которая и сама есть побочная ветвь иудаизма, — оставив без внимания основную иудео‑христианскую религиозную традицию, сохранившуюся на протяжении тысячелетий?

Бетти Фридан? Это имя доносится до нас как далекое эхо, так, словно она — суфражистка, сражающаяся за право носить брюки, а не женщина, которая совсем недавно стояла у истоков современного американского феминизма. Бетти Фридан обратила внимание на сообщество домохозяек, живущих в пригородах, и пришла к заключению, что под видимостью благополучной, но довольно праздной жизни они буквально сходят с ума

То обстоятельство, что историк такого ранга, как Трейчке, человек, игравший столь значительную роль в формировании национальной идентичности нового немецкого государства, принял сторону антисемитов, стало для антисемитского движения реальным подспорьем, и не только пока он был жив, но и в последующие десятилетия

За подписью Золя выражение «я обвиняю» обрело новую силу. Оно заставило французов взглянуть в лицо непреложному факту: их современная республика пронизана древним чувством ненависти... Лазар конечно же знал, что знаменитый писатель, нееврей, сможет с гораздо большим успехом защитить Дрейфуса во Франции конца XIX века, чем малоизвестный еврейский интеллектуал. Но своей опережающей письмо Золя третьей брошюрой он, видимо, хотел оставить историческое свидетельство существования этих слов и под его подписью

Парадокс этого еврейского добровольческого движения состоял в том, что, присоединившись к комсомолу, латвийские сионисты вступали в рабочие и комсомольские батальоны, связанные с НКВД Латвийской ССР — а именно с этим страшным органом им приходилось иметь дело всего неделю назад, когда многие их еврейские друзья и родственники были высланы в Сибирь. И тем не менее они добровольно вступали в эти отряды, ибо нацистская угроза тотального уничтожения евреев быстро пересилила страх перед политическими репрессиями со стороны советской власти

Путешествие в Иерусалим принесло Беллоу осознание не обязательно того, какой он еврей, но определенно того, какой он американец. Перечислив ужасные события, творящиеся в мире, он замечает: «Как американец, я волен в любой день решать, стоит ли мне задумываться об этих мерзостях или нет. У меня нет нужды обращать на них внимание. Я могу просто не открывать утреннюю газету. В Израиле человек лишен такого выбора. Там сумма жестокого насилия увеличивается каждый день. Израильтянин должен постоянно отслеживать изменения обстановки во всем мире, ибо любое может его коснуться»

Они думали, что нацизм — это нечто, что с ними случилось, но на самом деле это то, что они сотворили своими руками. Иметь в своей истории нацистские преступления, убеждала Беата немцев, — это не только тяжкое бремя, но и волнующая (именно это слово она использовала) возможность открыть глаза навстречу правде.

Самым жестоким в Освенциме было то, что выживание одного, казалось, украдено у другого. Леви думал, что пережил селекцию октября 1944 года только потому, что эсэсовский офицер, определявший на глаз, кому жить, а кого отправить в газовую камеру, перепутал его с более крепким заключенным по имени Рене, который стоял рядом с ним в шеренге.

А в августе 1942‑го во время ликвидации Львовского гетто Двойру, ее маленького сына, мужа и мать нацисты убили прямо на мостовой. До того дня, когда произошла эта немыслимая трагедия, Фогель — ее называли блуждающей звездой идишской и польской литературы — сочиняла новаторские стихи, писала тонкие критические статьи по изобразительному искусству и публиковала труды по философии и эстетике, получившие безусловное признание в академической среде.

Однажды Кляйн находит у своего порога еврейскую газету. Напуганный, он отправляется в редакцию газеты и холодно заявляет, что он не еврей и не желает ее получать. В полицейском управлении он узнает, что существует еще один Робер Кляйн, — и успокаивается: уж такую‑то ошибку исправить легче легкого. Но вот ведь какая неприятность: теперь он привлек к себе внимание властей. Сама попытка внести ясность затянула его в колесики государственной машины, и фильм предлагает нам проследить, как эта машина работает.