Это внимание к снам, эту вечную неопределенность в отношении к Б‑жественному — наше поколение научилось уважать их после того как отвергло сперва ортодоксию, а затем и научный материализм. Утонченность миропонимания Зингера роднит его с остальным человечеством, наделенным воображением: человек верует, хотя знает, что вера его абсурдна, но, во что он верит, переходит, с одной стороны, в искусство, а с другой — в сомнения Гимпла, подозревающего порой, что он безумен.

Говорят они так, как всегда говорят бедняки, — потому что бедняки живут в тесном соседстве и у них предостаточно случаев поговорить друг с другом. Говорят они так, как всегда разговаривают европейские бедняки, будь то кокни, неаполитанцы или провансальцы: говорят утробными голосами, орут, ревут, кряхтят, вопят. Они подражают тем звукам, которые издает сама жизнь, они грубы и прямодушны. А главное, это говорят бедные евреи, то есть они обретают иронию в самом языке. Их слова пытаются угнаться за реальностью, но никогда не могут адекватно описать положение человека.

Она была фанатично убежденной участницей самых критических событий нашего времени, пытавшейся проживать их в прямом контакте со сверхъестественным. Самым важным ей виделось любовное внимание ко всему живому в мире, способное поднять человека над природным одиночеством существования. Стремление к этому было сутью ее натуры, ее даром — не только интеллектуальным или этическим, но в высшей степени открытым всему человеческому опыту в самых крайних проявлениях брошенности, бездомья.