В еврейском книжном магазине моего издательства я являю себя чудовищным невеждой по части современного еврейского романа. Но это не останавливает мальчика в цицит, и он задает мне пять вопросов. Все они сводятся к одному: он желает знать, как ему, на мой взгляд, жить. Оказывается, он студент Еврейского университета в Москве и друзей с ним пришло не меньше, чем у него вопросов. Они окружают меня — хотят сделать селфи. В Англии еврейские мальчики их возраста не пришли бы на мои чтения. Я даже не уверен, пришли ли бы их родители.

Понятно, что в Израиле с едой все хорошо (в частности, любую уличную еду можно есть без опаски — тут очень высокие стандарты санитарного контроля). Из неочевидных вещей следует попробовать frozen yogurt, фуль — горячее бобовое блюдо, готовящееся на месте и подающееся в самых простых городских забегаловках, “здоровую” питу и консервированную “гефилте фиш”.

Если вы решили рассказать кому-нибудь про Библейский зоопарк — делайте это осторожно. Библейский зоопарк — сложная, эмоциональная тема. Даже если вы с самого начала планировали рассказывать про всякое хорошее — можно легко сказать что-нибудь не то, не так, не тем способом; не про то хорошее, наконец.

В иудаизме новых года четыре, чтобы никто не расслаблялся; но Рош а-шана — главный, и отмечают его в Израиле всерьез: два выходных, семейные застолья, “вообще-то мы не готовим, но на Рош а-Шана Павлик сделает оливье”. Обстановка приподнятая и немножко нервная, потому что за этим днем идут десять Дней покаяния; финальный аккорд — Судный день, когда Известно-Кто на небесах вписывает твою дальнейшую судьбу в Книгу жизни.

Выходные здесь — не суббота и воскресенье, а пятница и суббота, поэтому четверг в Израиле — это как пятница в любом другом месте, но помноженная на сознание того, что у всего мира — еще четверг, а у нас — уже четверг.

Традиционный Израильский Завтрак — это не просто завтрак; это поле боя. Израиль в лице Традиционного Израильского Завтрака твердо намерен сделать тебе хорошо, хоть кровь из носу (твоего).

Израильтяне привыкли делать сами абсолютно все... Народ, с которым Бог пять тысяч лет разговаривает напрямую, по-свойски, и при этом все время пристает то с одним поручением, то с другим (туда пойди, это принеси, того роди, этого завоюй), как-то привыкает, что — всё сам, всё сам.

У израильтян отношения с историей вообще носят совершенно персональный характер. Дело не то в плотности здешней истории, не то в размерах страны, не то в еврейском умении поддерживать семейные и дружеские связи.

С чувством опасности в Израиле особые отношения: оно не то чтобы притуплено — на него просто сил нет. Силы уходят на то, чтобы убедить родственников за тебя не волноваться. Родственников много, пока всех убедишь — глядь, и война прошла.

До 1970-х годов в большинстве кибуцев дети воспитывались в макаренковских коммунах-интернатах. Конец этому положил женский «бунт»: женщины, сами выросшие в интернатах, пожелали стать домохозяйками и потребовали вернуть детей в семью.

Израильская изобретательность — это еврейская изобретательность минус необходимость судорожно выкручиваться. То есть израильская изобретательность — это еврейская изобретательность со всей ее безжалостной самоиронией и абсолютной непредсказуемостью, но лишенная всякой нервозности. Это неспешная изобретательность, задача которой — показать реальности дулю, причем сделать это ради чистой красоты жеста.

Я живу в Израиле наездами уже десять лет, у родителей или, если по работе, — в гостинице; не искала квартиру, соответственно, лет двенадцать. Зато я, как все экспаты, отношусь к родине одновременно агрессивно и сентиментально. Я всё люблю, и меня всё не устраивает. Это значит, что я всегда хочу квартиру в очаровательном районе, бойком, тихом, пустом, людном, прямо у моря, подальше от пляжа, необычной планировки, попроще, в очень интересном месте, прямо над супермаркетом, рядом с хорошим рестораном, поближе к простым фалафельным — и так далее.