Элвин Мейер многое знал о Холокосте, когда в 1971 году совершил свою первую поездку в нацистский концентрационный лагерь Аушвиц, пишет журналист JTA Тоби Аксельрод. Этот молодой тогда еще немец буквально вырос в тени Холокоста.

Но все‑таки он был потрясен увиденным.

«Я знал об Аушвице, но не знал о том, что в лагере были новорожденные и дети», — рассказывает Мейер.

С тех пор он посвятил свою жизнь документированию историй детей, заключенных в Аушвице. Его книга, содержащая истории 27 из них, вышла недавно на английском языке. «Никогда не забывай свое имя: Дети Аушвица»: так называется эта книга, повествующая о выживании и надежде, но не отступающая от суровой правды: ситуация выживания была редкостью в лагере смерти в оккупированной нацистами Польше — особенно для детей.

В книге собраны биографии тех, кто был детьми в возрасте от 1 дня до 15 лет по прибытии в Аушвиц. Четверо из них здесь родились.

Беременных женщин, прибывших в лагерь, обычно убивали немедленно. Несколько младенцев, родившихся в лагере, были рождены тайно, с помощью других заключенных и в условиях антисанитарии. Практически все, кто родился в лагере, были убиты вскоре после рождения.

Выживание любого ребенка здесь представляет собой «того или иного рода сопротивление единственной судьбе, которую немцы уготовали для детей, а именно уничтожению, — пишет Мейер. — Многие дети и подростки, описанные в книге, полностью осознают, что их выживание стало чистой удачей».

Те, с кем смог побеседовать Мейер, это лишь крошечная часть детей, доставленных в Аушвиц. Из примерно 230 тыс детей, — большинство из них были евреями, — прибывших в Аушвиц с момента его открытия в 1940 году, выжило всего несколько сотен, в том числе 60 новорожденных. В 1971 году были живы лишь 80 из них.

Мейер узнал эти цифры от Тадеуша Шиманского, поляка, бывшего заключенного, его гида во время визита в 1971 году. Как и многие его немецкие сверстники, Мейер, родившийся в 1950 году в западногерманском городе Клоппенбург, идейно противостоял поколению своих родителей, ответственному за нацистские преступления.

Шиманский, умерший в 2002 году, призвал Мейера разыскать «детей Аушвица». Шиманский и сам начал работу с некоторыми людьми, жившими в Освенциме — городе за пределами лагеря. Эти люди, по словам исполнительного вице‑президента берлинского Международного комитета Освенцима Кристофа Хюбнера, «даже не знали, откуда они родом, кто их родители».

«Сегодня мне 71 год, и с тех самых пор это часть моей жизни», — говорит Мейер, который часто рассказывает немецкой молодежи о своей работе.

Эти беседы заполняют пробел, который Мейер наблюдал в своей собственной семье и у других близких людей. Его отец никогда не рассказывал о том, что служил солдатом в годы нацизма. Семья узнала, что некий родственник служил в СС, только когда в газете появилось сообщение о его гибели на русском фронте.

«Во многих немецких семьях люди, пережившие то время, избегали говорить об этом», — замечает Мейер.

Во время его первых бесед с выжившими детьми Мейера всегда сопровождал Шиманский.

«В противном случае они не пустили бы меня в свой дом, — Мейер вспоминает, как ему все время при этом было стыдно за то, что он немец. — В основном говорил Шиманский, а я записывал».

Со временем Мейер начал встречаться с выжившими самостоятельно, иногда буквально рыдая во время таких встреч и разговоров. Работа велась в основном во время отпуска, его главной деятельностью было сотрудничество с организацией «Примирение во имя мира» — протестантской немецкой организацией, работающей с пережившими Холокост и другими пострадавшими группами населения. Мейер написал несколько книг и снял фильм, основанный на его беседах с выжившими, со многими из которых он сблизился. Некоторые навещали его и его жену в их берлинском доме.

Среди них был Хайнц Сальваторе Кунио, автор мемуаров о Холокосте под названием «Литр супа и шестьдесят граммов хлеба», который сегодня живет на родине — в Салониках, в Греции.

Кунио и его семья были депортированы в Аушвиц, когда ему было 15 лет. Поскольку они говорили по‑немецки, их заставили переводить инструкции для транспортов, прибывавших каждый вечер.

«Я пережил семь селекций в Аушвице, — рассказал Хайнц Мейеру, имея в виду мероприятия, когда нацисты отбирали и убивали самых слабых заключенных. — На последней из них я был очень слаб и полон неописуемого страха. Лишь моя твердая вера в Б‑га помогла мне остаться в живых».

Дагмар Либлова (урожденная Фантл) родилась в чешском городе Кутна Гора и умерла в Праге в 2018 году. Ее семья была депортирована в концлагерь Терезиенштадт в июне 1942 года. Оттуда, в декабре 1943 года, когда Дагмар было около 14 лет, их перевезли в Аушвиц. В конечном счете она была освобождена британскими войсками из лагеря Берген‑Бельзен 15 апреля 1945 года: вне себя от радости, но «больше не способная на видимые эмоции», рассказывает Мейер.

Одним из собеседников Мейера в книге выступает Анжела Орош‑Рихт, родившаяся в Аушвице. Сама уже прабабушка, она живет сегодня в Монреале, работает волонтером в городском музее Холокоста.

«Когда я разговариваю в музее с людьми, я обязательно говорю им, что это история Веры: я сегодня жива благодаря своей матери», — говорит Орош‑Рихт.

Ее родители, Вера и Авраам Бейн, были депортированы из Венгрии и прибыли в Аушвиц 25 мая 1944 года. Вера, будучи беременной, пережила медицинские эксперименты и родила Анджелу в декабре 1944 года с помощью другой заключенной, спрятавшей младенца.

Мать и младенец были освобождены советскими войсками 27 января 1945 года. Именно в тот день родился еще один ребенок — Дьердь. Поскольку у его матери не было молока, мать Орош‑Рихт кормила грудью обоих младенцев. Дьердь сегодня живет в Венгрии.

Орош‑Рихт познакомилась с Мейером в 2018 году, после долгих лет, когда она отказывалась общаться с немцами. Она изменила свое мнение лишь в 2015 году после того, как немецкий адвокат Генрих‑Петер Ротманн убедил ее дать показания против бывшего охранника Освенцима Оскара Гренинга, которого судили в Люнебурге, в Германии.

Для Мейера, который всю жизнь боролся за сохранение истории Холокоста, возможность включить в свою книгу свидетельства таких людей, как Орош‑Рихт, стала символом надежды.

«То, что они говорят со мной, — замечает он, — это поддержка моей веры в будущее».