75 лет назад, 4 июля 1946 года, в Кельце и его окрестностях было убито и ранено более ста евреев. В погроме участвовали гражданские лица, милиционеры, солдаты. И офицеры.

Келецкая трагедия никого не побудила честно разобраться в проблемах многовекового сосуществования польского и еврейского народов, не послужила толчком к публичному рассмотрению отношений между поляками и немногими уцелевшими после войны  евреями.

Коммунистические власти провели расследование так, чтобы скрыть причины преступления. На скорую руку состряпали показательный процесс, и приговор был вынесен по большей части второстепенным участникам преступления. Инспираторы и настоящие убийцы остались в тени.

Отсутствие информации о том, что действительно произошло в Кельце 4 июля 1946 года, позволило сделать эту трагедию объектом политических игр. В организации погрома обвиняли друг друга все политические противники.

Вскоре после процесса власти запретили публиковать какие бы то ни было материалы, касающиеся погрома. Историков не допускали к архивным документам, связанным с келецкими событиями. Эти события стали одним из белых пятен нашей новейшей истории.

Молчание было нарушено в 1981 году с появлением в еженедельнике «Солидарность» статьи Кристины Керстен. Недавно кое-кому удалось получить доступ к материалам келецких процессов. К сожалению, не ко всем.

Воспроизведение тех событий было очень затруднено и чревато опасностью допустить существенные ошибки не только по этой причине. Некоторые из дававших показания свидетелей лгали и искажали факты, а уцелевшие жертвы не полностью, а зачастую не точно запомнили пережитые ими страшные минуты. Следователи руководствовались спускавшимися сверху инструкциями: допрашиваемых часто мучили, их свидетельства фальсифицировали – в предверии грядущих показательных процессов.

Старые материалы и рассказы свидетелей позволяют очень приблизительно воспроизвести ход событий.

ИСЧЕЗНОВЕНИЕ

1 июля 1946 года исчез девятилетний Генрик Блащик, проживавший в Кельце, на Подвальной, 6. Его отец, Валентий Блащик, в тот день работал дома, в своей сапожной мастерской. Заметив отсутствие сына, он начал его искать. Вечером, после безуспешных поисков, в квартире Блащиков собралось несколько знакомых. Антоний Пасовский, владелец дома по Подвальной, 6, где жила семья Блащиков, посоветовал Валентию сообщить об исчезновении мальчика в милицию. В полночь отец заявил о пропаже сына в отделение милиции на ул. Сенкевича, 45.

На следующий день Блащик известил железнодорожное отделение милиции, а также расклеил объявления.

3 июля он объявил об исчезновении сына в костеле на Карчовке и стал искать мальчика в расположенной в двух километрах от Келец деревушке Невахлев. Неясно, оповестил ли он гарнизонный комиссариат на Карчовке. Поначалу он утверждал, что побывал в комиссариате 2 июля, но в записанных несколько дней спустя показаниях значится, что Блащик ошибся: на Карчовке он был не в комиссариате, а в костеле, притом 3 июля, то есть на день позже, чем указывал. Домой они с женой вернулись в 19 часов. Вскоре какой-то ребенок сообщил, что пропавший Генрик возвращается. Тот шел в окружении группы детей и взрослых.

На следствии Валентий Блащик показал:

«После того как мы поздоровались наш хозяин Антоний Пасовский выставил всех детей и взрослых, однако в квартире остались человек пять, ранее мне неизвестных. Тогда Пасовский спросил у сына, где он был. Сын ответил, что был на улице Гербской, где незнакомый человек попросил его отнести пакет в какой-то дом, адреса которого не назвал. Было это 1 июля 1946 года. За услугу сын, по его словам, получил 20 золотых. Дорогу сыну показывал тот человек, с которым он шел. По прибытии на место этот человек вошел вместе с ним. Там у него отняли пакет, 20 золотых и посадили в маленький темный подвальчик. Есть ему не давали. Пасовский спросил, не были ли это цыгане или евреи. Сын ответил, что они не говорили по-польски и потому, вероятно, были евреи. На мой вопрос, как он выбрался из подвала, сын ответил, что там был маленький чернявый мальчик, который через окошко дал ему табурет. Он залез на табурет, дотянулся до окошка и убежал. Тогда Пасовский сказал, чтобы я сообщил об этом в милицию, потому что это наверняка евреи. В 11–11:30 вечера я отправился в отделение милиции на ул. Сенкевича и доложил, что сын вернулся и что он рассказывает, как евреи заперли его в подвал».

Пасовский зашел к Блащикам сразу после возвращения Генека и советовал им давить на милицию, чтобы она в ту же ночь произвела обыск в доме, где держали мальчика.

На следующий день, около 8-ми утра, Валентий Блащик с сыном Генриком и шурином Пасовского Яном Дыгнаровичем, присутствовавшим накануне при разговорах в квартире Блащиков, пошли в отделение милиции на ул. Сенкевича. Когда они проходили по Плянтам, Генек Блащик указал на дом № 7 и сказал, что сидел там в подвале. На вопрос отца, может ли он указать человека, который дал ему пакет и потом посадил в подвал, Генек сказал, что может, и указал на невысокого мужчину в зеленой шляпе, стоявшего перед домом в обществе трех других мужчин.

Это был еврей.

ЕВРЕИ

Дом на ул. Плянты был тогда известен каждому жителю Кельце как «еврейский дом». В начале 1945 г. городские власти отдали его келецкому Воеводскому комитету евреев в Польше. Как следует из обнаруженных исследовательницей келецкого погрома Боженой Шайнок протоколов заседания президиума Центрального комитета евреев Польши, в марте 1945 г. президиумом было передано Воеводскому комитету 150 тысяч золотых на ремонт дома по ул. Плянты. После ремонта туда переселились Воеводский и городской комитеты евреев. Председателем Воеводского комитета был д-р Северин Кахане, во время оккупации сражавшийся под псевдонимом Мечислав Бучек в партизанских отрядах в келецком воеводстве. Председателем городского комитета был инженер Израиль Розенкранц.

Кроме двух комитетов, на Плянтах разместился кибуц «Ихуду» (Объединение сионистов-демократов), религиозная община, а также финансируемая «Джойнтом» кухня, раздающая бесплатную еду. Кроме того, в еврейском доме останавливались приезжающие в Кельце евреи.

Исследователь истории еврейской общины в Кельце Кшиштоф Урбанский полагает, что войну пережили около 500 келецких евреев. Однако те, что останавливались на Плянтах, в подавляющем своем большинстве были родом не из Келец. Немалую группу составляли уцелевшие узники концлагерей. В июне 1945 года Центральный комитет евреев Польши подсчитал, что в ряд крупных польских городов, в том числе и в Кельце, прибыло свыше 17 тысяч спасенных евреев, бывших узников лагерей. С февраля 1945 г. в Польшу стали приходить эшелоны с евреями из Советского Союза, до войны проживавшими на территории восточных воеводств, – около 136 тысяч человек. (Именно переселенцы из СССР, преимущественно из Вильно и Львова, а также краковские евреи составляли большинство обитателей дома на Плянтах.) Всего после войны в Кельце приехало более 300 евреев.

Часть жильцов еврейского дома собиралась эмигрировать из Польши. Пребывание в Кельце они рассматривали как временное, посвященное розыскам родных и знакомых. Те, что жили здесь до войны, приводили в порядок имущественные дела – хлопотали о возвращении отобранной оккупантами и зачастую сразу после освобождения присвоенной келецкими поляками недвижимости. Права на собственность бывшие ее владельцы чаще всего продавали полякам и с наличными деньгами отправлялись на запад. Другая часть обитателей Плянт выжидала: польские власти обещали квартиры и работу, еврейские комитеты – в рамках поддерживаемой властями акции так называемого трудоустройства– начинали организовывать для своих соплеменников артели и мастерские (на Плянтах, 7 планировали, в частности, создать портняжный и садоводческий кооперативы). В мае 1945 г. в Кельце было 79 евреев, в начале 1946 г. – 306, в мае 1946 г. – уже только 163. Это были неассимилированные евреи, подчеркивающие свое национальное и культурное своеобразие. В середине 1946 г. в Кельце находилось по меньшей мере несколько десятков ассимилированных евреев, занимавших чаще всего ответственные посты в государственных и хозяйственных органах управления, в армии и в органах безопасности. Хотя часть из них носила чисто польские имена и фамилии, их происхождение было всем известно и широко комментировалось.

В доме на Плянтах царила атмосфера осажденной крепости. Уже в августе 1945 г. келецкий воевода предупреждал, что «террор, грабежи и убийства еврейского населения принимают устрашающие размеры». Как установила Б. Шайнок, в апреле 1945 г. в келецком воеводстве в результате бандитских нападений погибло 18 евреев, в июне – 13.

Нападениям способствовало безразличие гражданских властей, милиции и органов безопасности. И если грабежи можно было объяснить относительной зажиточностью и при этом беззащитностью еврейского населения, то, по мнению еврейских активистов, для позиции властей и периодически организуемых поляками попыток бойкота еврейских мастерских трудно было найти иное объяснение, кроме антисемитизма.

В октябре 1945 г. в еврейское убежище на Плянтах, 7 неизвестный бросил гранату. Осколками были ранены несколько человек. К счастью, легко.

Часть обитателей дома на Плянтах выхлопотала разрешение на приобретение оружия. Сейчас трудно установить, сколько единиц короткоствольного оружия было на руках, но уж наверняка не менее полутора десятков. Часть пистолетов, как следует из воспоминаний, хранилась нелегально, что по тем временам не было особой редкостью.

В июне 1946 г. атмосфера в маленьком мирке келецких евреев явно была напряженной. Облеченные ответственностью за своих соплеменников активисты опасались провокации.

РАССЛЕДОВАНИЕ

Валентий Блащик с сыном и Яном Дыгнаровичем добрались до отделения милиции на ул. Сенкевича в начале девятого. Дежурный милиционер сержант Стефан Кузминский без оговорок принял к сведению рассказ о похищении Генека евреями. Он доложил об этом начальнику отделения поручику Эдмунду Загурскому, добавив, что похититель уже опознан мальчиком. Загурский приказал его задержать. На Плянты отправился патруль из шести милиционеров. С ними шли Валентий Блащик с сыном и Ян Дыгнарович. Группа эта вела себя скорее как агитбригада. Милиционеры рассказывали прохожим, что мальчик был похищен евреями и что ему удалось убежать, а теперь они идут арестовывать похитителя. По словам некоторых свидетелей, они также выкрикивали антисемитские лозунги. По дороге к патрулю присоединились многочисленные зеваки и прохожие.

На Плянтах указанный Генеком Блащиком мужчина, еврей по фамилии Зингер, бывший узник концлагеря, был арестован сержантом Кузминским. Несмотря на объяснения и протесты, Зингера под конвоем отвели в отделение. За этой сценой наблюдала толпа зевак (по разным данным, от 50 до 100 человек). Кажется, уже тогда неизвестные распространяли в толпе слухи, будто пропал не один польский ребенок, а несколько, что мальчик, которого держали вместе с маленьким Блащиком в подвале, убит, и труп его спрятан в доме на Плянтах. Возвращающийся на улицу Сенкевича патруль провожали возгласами: «Бей жидов!»

Начиная с 9-ти часов события разворачивались в нескольких местах одновременно. О многих из них мы наверняка никогда ничего не узнаем ввиду отсутствия архивных документов и свидетельских показаний.

В 9 часов, сразу после ухода милиционеров с арестованным Зингером, напуганный развитием событий председатель комитета Кахане позвонил начальнику келецкого Воеводского управления общественной безопасности майору Владиславу Собчинскому, сообщил об инциденте и, вероятно, попросил освободить Зингера. Немного погодя он позвонил в Воеводскую комендатуру милиции.

Об опасной ситуации, сложившейся на Плянтах, майора Собчинского, еще до звонка Кахане, известил по телефону один из агентов УБ, а сотрудник УБ капитан Квасневский, возможно предупрежденный председателем Кахане, требовал от своего шефа, чтобы тот послал на помощь евреям оперативную группу воеводской комендатуры милиции. Однако Собчинский ему отказал, мотивируя отказ тем, что группа устала после ночной операции. Впрочем, как он объяснил, «в городе достаточно милиции и войск».

С оперативной группой на Плянты в итоге отправился заместитель ее командира поручик Ярош. Неизвестно только, по чьему приказу. Было это примерно в 10:30–11.

Чуть погодя майор Собчинский послал на Плянты патруль из шести человек. Командование он доверил не кому-либо из своих подчиненных, а двум довольно высокопоставленным сотрудникам Министерства общественной безопасности из Варшавы – Кумеру и Штаблевскому, которые 4 июля с раннего утра пребывали в Воеводском управлении общественной безопасности в Кельце.

Позвонив Собчинскому и ряду других лиц, оставшихся неизвестными, с просьбой о помощи, председатель Кахане, по совету своих соплеменников, решил лично вмешаться в дело Зингера. В начале десятого он явился в отделение на ул. Сенкевича, но добиться освобождения арестованного ему не удалось. Начальник отделения Загурски, правда, пообещал освободить Зингера, но на самом деле ему просто нужно было отделаться от Кахане. Загурский позвонил в воеводскую комендатуру милиции. Коменданта не было, и к телефону подошел его заместитель, майор Казимеж Гвяздович. Выслушав сообщение об аресте виновника похищения мальчика, Гвяздович поручил допросить еврея, сказав, что приедет в отделение.

Скорее всего, сразу же после разговора с майором Гвяздовичем поручик Загурский приказал находившемуся в отделении и. о. замначальника следственного отдела городской комендатуры милиции Стефану Сендеку осмотреть место, где содержался мальчик (несмотря на отсутствие формального подтверждения, похоже, что повторно в дом на Плянтах патруль был отправлен по приказу или по совету майора Гвяздовича, данному во время его телефонного разговора с поручиком Загурским).

Вначале Сендек послал с Блащиком подхорунжего Леонарда Шеленга, сержанта Станислава Крову и ормовца Ормовец – член бригады содействия милиции (ныне эти бригады упразднены). Марьяна Хинчу. Минуту спустя он велел присоединиться к этой тройке нескольким милиционерам в форме.

Большой, привлекающий к себе внимание патруль (из рассказов различных свидетелей следует, что в его состав входило от 12 до 20 человек, не считая шедших с ними отца и сына Блащиков) был отправлен на Плянты без подготовки. Никто из находившихся в отделении начальников не ознакомил своих подчиненных с ситуацией в еврейском доме и не проинструктировал, как следует там себя вести. Второй отправленный по приказанию Загурского патруль вел себя подобно первому: по пути милиционеры говорили прохожим, что идут искать убитых евреями польских детей.

Около 9:30 патруль приступил к обыску в здании Еврейского комитета. Часть милиционеров осталась у дверей: было запрещено покидать дом. Во время обыска Генек Блащик не сумел указать место, где его якобы держали взаперти. Вначале он говорил про подвал, но оказалось, что в доме, расположенном рядом с рекой, вообще нет подвалов. Затем мальчик стал утверждать, что это был не то хлев, не то будка во дворе, но его показания не внушали доверия. Тогда агрессивность милиционеров, сразу же по прибытии потребовавших от евреев выдачи спрятанного или убитого ими ребенка, обратилась на маленького Блащика. Когда же начальник патруля прикрикнул не Генека, что тот вводит милицию в заблуждение, среди зевак распространился слух, что милиция покрывает еврейское преступление.

Любопытные все прибывали на Плянты. Между 9:30 и10-ю толпа насчитывала уже не менее двухсот человек.

Примерно в то же время, когда второй патруль начал обыск в еврейском доме, майору Гвяздовичу позвонил майор Собчинский. Он потребовал передать дело в отдел безопасности, а также распорядился по прибытии на Плянты агентов УБ отозвать оттуда милиционеров.

Гвяздович отказался. Тогда Собчинский отдал ему приказ. Майор отказался во второй раз, заявив, что приказывать ему могут лишь его начальники из милиции, а не сотрудники УБ.

После этого телефонного разговора майор Собчинский послал на Плянты очередной патруль – семь солдат взвода караульной службы под командованием капитана УБ Мухи.

Майор Казимеж Гвяздович, появившись, согласно сделанному по телефону предупреждению, в отделении милиции на ул. Сенкевича в сопровождении начальника следственного отдела воеводской комендатуры милиции, немедленно принял от начальника отделения Загурского командование операцией на Плянтах. Таковы были правила, и никто из сотрудников милиции не удивился, что операцию возглавляет заместитель коменданта воеводской милиции.

Сразу по прибытии майор Гвяздович лично допросил Зингера. Минуту спустя о ситуации на Плянтах ему доложил милиционер Ян Рогозинский, сопровождавший патруль, который производил обыск в Еврейском комитете.

Майор Гвяздович уже тогда располагал достаточной информацией, чтобы правильно оценить положение. Он знал, что маленький Блащик лгал. Знал, что Зингер невиновен. Знал, наконец, что на Плянтах собралась враждебная по отношению к евреям толпа, насчитывавшая несколько сот человек.

Около 10 часов Гвяздович приказал отправить на Плянты третий, малочисленный, милицейский патруль, которому надлежало разогнать толпу зевак и арестовать распространителей слухов об убийствах евреями польских детей.

Вскоре после телефонной перепалки между майорами Собчинским и Гвяздовичем на глазах толпы, собравшейся перед «еврейским домом», разразился скандал относительно того, кто должен руководить расследованием по делу о так называемом похищении Блащика, на что не соглашался командир группы милиционеров. По некоторым сведениям, Блащики, а также большинство находившихся перед домом милиционеров были ненадолго задержаны. Можно себе представить, как эти публичные скандалы повлияли на эмоции толпы!

Сотрудники УБ заняли посты у всех трех входов в здание, запрещая кому бы то ни было входить или выходить.

Нескоординированная попытка разогнать растущую толпу, окружавшую еврейский дом со всех сторон, предпринятая действующими независимо друг друга группками сотрудников безопасности и милиционеров из третьего, высланного майором Гвяздовичем, патруля закончилась неудачей.

Тогда сотрудник УБ Альберт Гринбаум, находившийся около «еврейского дома», позвонил майору Собчинскому. Он предупредил, что ситуация выходит из-под контроля и попросил прислать подкрепление. Капитан Муха примерно в это же время попросил Собчинского организовать прибытие на Плянты армейских подразделений и пожарных для разгона толпы.

Д-р Кахане, вернувшись из милиции на Плянты, обращался по телефону за помощью к кому только мог. Известно, что около 10-ти он просил сотрудника УБ Квасневского известить о происходящем воеводу и келецкого епископа Качмарека, разговаривал с вице-воеводой Урбановичем.

Один из находившихся в комитете евреев позвонил советскому советнику при Воеводском управлении общественной безопасности полковнику Шпилевому. Шпилевой отказался прислать на помощь подразделения советских войск, поскольку – как он якобы заявил – у солдат нет польских мундиров и может создаться впечатление, что русские среди бела дня убивают поляков.

По всей вероятности, полковник Шпилевой уже тогда был осведомлен о развитии событий на Плянтах: несколько раньше он звонил майору Гвяздовичу и рекомендовал тому отозвать с Плянт милицейский патруль.

Засыпаемый просьбами прислать подкрепление, майор Собчинский начал действовать с удивительной нерасторопностью. Вопреки своим показаниям на следствии пожарную охрану он оповестил лишь в 10:23 и потребовал, чтобы пожарные явились не на Плянты, а к зданию УБ на ул. Фоха.

Звонил он также в Корпус внутренней безопасности. Ему пообещали, что солдаты КВБ будут отправлены через полчаса.

Самой сильной военной частью в Кельцах была 2-я пехотная дивизия. Около 10 ч заместителю командира дивизии майору Конечному и офицеру связи капитану Беднажу сообщили о развитии событий на Плянтах через сержанта Гаевского. Когда в начале одиннадцатого командованию дивизии позвонил майор Собчинский, ему обещали немедленно прислать подкрепление.

Удивительней всего, однако, что майор Собчинский не приказал ввести в действие курсантов училища воеводского УБ, расположенного в 6 км от Кельце, в Згурске. Комендант этого училища, подпоручик Тадеуш Северинский, 4 июля поехал в Кельце за покупками. Услышав около 10 часов известие о том, что евреи убили 11 польских детей, он отправился в воеводское управление общественной безопасности к майору Собчинскому. По дороге его остановил сотрудник этого управления, Мечислав Дентек, потребовавший немедленно привезти на Плянты курсантов училища. Подпоручик Северинский, несмотря на отсутствие приказа майора Собчинского, вернулся в Згурск и позднее по собственному почину привел курсантов в Кельцы.

УБИЙСТВА

Обещанные командованием 2-й дивизии солдаты явились на Плянты, вероятно, в начале одиннадцатого. Первым прибыл взвод охраны штаба дивизии с поручиком Беднажем; почти одновременно появились другие подразделения – в общей сложности несколько десятков солдат. С ними был посланный полковником Купшей майор Конечный.

Прибытие военных поначалу успокоило толпу, которая уже состояла из нескольких сот человек. Солдаты окружили дом, заблокировали входы. Однако было видно, что они не готовы к операции. Рядовые не знали, что случилось и зачем их сюда прислали, офицеры не имели возможности командовать перемешавшимися подразделениями. Никто не приказал разогнать толпу, напротив: гражданские лица безнаказанно подходили к солдатам и сообщали им, что обитатели дома убили около двух десятков польских детей.

Перед прибытием армейских частей в здании Еврейского комитета находились отдельные сотрудники УБ и, вероятно, отдельные милиционеры.

Погром, однако, начался в ту минуту, когда в дом вошли солдаты и с ними, по меньшей мере, несколько офицеров. Они сначала поднялись на второй этаж, произвели там обыск и пошли на третий этаж, где располагался кибуц. Офицеры потребовали, чтобы все евреи отдали оружие. Из найденного келецким историком Зеноном Вроной документа следует, что среди этих офицеров были подпоручики 2-й пехотной дивизии Марьян Рыпыст и Енджейчак. Пистолеты по их требованию отдали, по меньше мере, человек 7 или 10, но кое-кто из евреев, несмотря на угрозы военных и, возможно, сопровождавших их милиционеров, оружие отдать отказался. При разоружении обитателей дома раздались первые выстрелы. Показания свидетелей о том, кто первый пустил в ход оружие, противоречивы, и их трудно проверить.

По одной версии, в пытавшегося силой разоружить евреев поручика выстрелил один из них. В ответ военные открыли огонь по стрелявшему и по людям, стоявшим с ним рядом. Раненый поручик еще смог самостоятельно выйти из дома (позднее он умер в больнице). От огнестрельного ранения умер еще один поляк.

По другой версии, представленной гораздо большим количеством показаний, а также отчасти подтвержденной надзиравшим за следствием офицером УБ, после разоружения жителей дома военные, вероятней всего – офицеры, начали стрелять в безоружных. Неясно, как они стреляли: выйдя из комнаты, через закрытую дверь или находясь лицом к лицу со своими жертвами. Тогда был убит один человек и как минимум двое ранены.

Услышав выстрелы в доме, стоявшие снаружи и смешавшиеся с толпой солдаты открыли огонь по окнам здания. Часть солдат и несколько – а может быть, около двух десятков – гражданских лиц, вооруженных булыжниками и выломанными из ограды соседнего дома жердями, ворвались во второй подъезд. По-видимому, те из обитателей дома, которые не позволили себя разоружить, несколько раз выстрелили в нападающих. Они были убиты первыми.

Не оказывающих сопротивления били в помещениях кибуца. Избитых людей выводили на лестницу, где шпалерами выстроились солдаты и люди из толпы, среди которых были женщины. Солдаты били спускающихся прикладами, остальные – палками, камнями кулаками. Просто так – били, и все.

«Услыхав от людей, что на Плянтах евреи убивают детей, я пошел поглядеть. Смешался с толпой, которая впихнула меня в комнату на первом этаже. Толпа кричала: “Бей евреев!” – ну и я взял какой-то твердый предмет и ударил еврея».

«Я заметил, как из подъезда кто-то вытолкнул еврея средних лет. Еврей этот был избит, голова у него была сильно окровавлена. Я видел слева, в области глаза и уха, рану, как будто череп треснул. Еврей, падая, свалился мне на грудь и упал под ноги. Я взял лежащий рядом булыжник величиной с кулак и кинул в еврея».

«На моих глазах точно так же из подъезда, одного за другим, в быстром темпе вышвырнули восемь евреев. В их числе были две или три еврейки. Сразу же за первым евреем выбросили следующего, который был в пальто, но весь окровавленный, кровь была и на пальто, и на теле, и этот второй еврей упал на землю невдалеке от меня, слева. Люди бросились на этого еврея, и я тоже кинул в него булыжник. Этот второй еврей шевелился на земле, когда я попал в него камнем, и люди моментально потащили его за руки к воротам».

Кибуцников солдаты и милиционеры выбрасывали из окон.

«С третьего этажа на улицу был выброшен человек. К лежащему трупу подошел солдат и пнул в голову в присутствии всей толпы».

«Милиционеры выбросили двух еврейских девушек с балкона третьего этажа, а находящаяся внизу толпа их добила».

На задах дома, во дворе царил праздник убийства.

«Военные выводили из квартир евреев, которых люди били кто чем мог. Люди кричали: «Долой евреев! Бейте их за наших детей! Да здравствует Войско Польское!» Евреев выводили из дома на площадь, где население жестоким способом их убивало, а сами солдаты, имея оружие, не реагировали, а затыкая уши убегали куда-то в сторону, а некоторые заходили обратно в дом и выводили других евреев».

Некоторые солдаты и милиционеры не только доставляли из кибуца новые жертвы. Во дворе они били их прикладами, кололи штыками. Другие солдаты и сотрудники УБ в штатском пытались защищать и спасать евреев, но, затерянные в толпе, немногое могли сделать. Ими никто не руководил.

Толпа в несколько тысяч человек окружила дом сплошной стеной, так что пробиться к дверям было очень трудно. Во дворе убивали в тишине, нарушаемой только стонами да редкими выкриками: «Бей жидов!» и «Да здравствует Войско Польское!» Убивали жердями, булыжниками, железными трубками. Евреи умирали без сопротивления, как парализованные. Некоторые пытались убежать.

Женщину, которая кинулась в речку, забили булыжниками.

Мужчину, убегавшего дворами вдоль Плянт, толпа окружила возле дома №13 и растерзала.

Около одиннадцати в комнату на первом этаже, где, забаррикадировавшись, неустанно звонил по телефону, прося о помощи, председатель Кахане, вошли трое офицеров в мундирах поручиков Войска Польского. Д-р Кахане как раз говорил по телефону. Один из офицеров призвал его сохранять спокойствие, зашел ему за спину и застрелил.

К концу первого часа погром распространился за пределы еврейского дома. Те, что не могли протиснуться к дверям, выискивали в толпе лиц подозрительного, «неарийского», вида и проверяли у них документы. Проверяли также, обрезаны ли подозреваемые. Евреев били. Били также принимаемых за евреев поляков.

Уже в первые минуты погрома на Плянты явилось много офицеров. Приехал майор Собчинский, майор Гвяздович, присутствовали комендант города Маркевич, советский советник воеводского УБ полковник Шпилевой. В толпе и внутри здания крутилось много младших офицеров, которые остались неидентифицированными. Свидетели вспоминают также о неизвестных подполковниках и майорах. Никто из присутствовавших офицеров даже не пытался взять на себя командование и упорядочить операцию. Некоторые пробовали остановить погромщиков, большинство смотрели.

Воеводский комендант милиции полковник Виктор Кузницкий появился у себя в кабинете в штатском и гораздо позже обычного – после 10-ти часов. Как он показал на следствии, ему в тот день нездоровилось. Заместитель Кузницкого, майор Гвяздович, утром, ответив в кабинете своего шефа на телефонный звонок начальника отделения милиции по ул. Сенкевича, взял на себя руководство проводимой силами милиции операции. Около 11­ти майор Гвяздович вернулся с Плянт и доложил, что толпа убивает евреев, чему не препятствуют находящиеся там воинские подразделения и силы безопасности.

Полковник Кузницкий позвонил в Варшаву, главному коменданту милиции генералу Франтишеку Юзьвяку – «Витольду» – с просьбой взять в свои руки командование всеми направленными для подавления погрома силами. Генерал Юзьвяк в просьбе отказал. Он порекомендовал полковнику Кузницкому «договориться» с «безопасностью».

Полковник Кузницкий, вместо того чтобы связаться с майором Собчинским, позвонил полковнику Купше, командующему 2-й дивизии, председателю Воеводского комитета безопасности, и попросил его возглавить всю операцию.

Полковнику Купше звонил также по возвращении с Плянт майор Собчинский с просьбой прислать армейские части. Минуту спустя двое его подчиненных застали начальника УБ впавшим в апатию.

Майор Собчинский счел, что полковник Купша пренебрег его просьбами как младшего по званию и вместе с капитаном Мухой поехал в командование дивизией для личных переговоров. Полковник Купша заверил их, что отправил уже 40 солдат. После этого разговора командующий 2-й дивизией послал на Плянты своего заместителя майора Конечного.

Около 11-ти на Плянтах начали появляться очередные малочисленные армейские подразделения. Следом за патрулем, состоявшим из солдат 2-й дивизии, прибыли два подразделения Корпуса внутренней безопасности, по 20 человек в каждом, под командованием поручиков Миллера и Розкольского. Солдат, как и до того милиционеров, не поставили в известность о цели операции. Психологически совершенно не подготовленных к столкновению с толпой, в основном – деревенских парней, их быстро убедили, что евреи убили около двух десятков польских детей и польского солдата. Кто-то из солдат присоединились к погромщикам, иные грабили еврейское добро. Каждый из командиров пытался руководить только своими подчиненными.

Немного сделали и пожарники, вызванные майором Собчинским в 10.23 к зданию УБ на ул. Фоха. По непонятным причинам майор Собчинский надолго задержал их перед УБ. На Плянтах пожарные появились, вероятно, только после 11-ти. Сотрудники УБ поручили им разогнать толпу водой, но погромщики пригрозили, что изобьют пожарных и изрежут шланги. Пожарные уехали – кажется, по приказу какого-то, оставшегося неизвестным офицера в мундире Войска Польского, но спустя некоторое время их снова вызвали на Плянты сотрудники УБ. Тогда им изрезали шланги.

 Около 12-ти до Еврейского комитета добрались курсанты келецкой милицейской школы, посланные по приказу майора Гвяздовича. По непонятным причинам он опоздал с введением в действие курсантов как минимум на час.

Милиционеры, хоть и вооруженные, подобно солдатам не были подготовлены к разгону толпы. Никто не предупредил их, что слухи о совершенных евреями убийствах лишены оснований. На Плянтах они выстроились редкой цепью, окружив дом и двор, где происходило побоище. Там лежало около двух десятков обезображенных трупов. Немного погодя некоторые милиционеры присоединились к тем, кто бил евреев в доме. Один из них, впоследствии приговоренный к смертной казни, увидев солдат, бьющих евреев, остановил вышедшего на лестничную площадку Моисея Цукера, велел ему сесть на ступеньки и 10 минут молча его разглядывал. Потом вдруг ударил кулаком по голове, пнул ногой в спину и, угрожая винтовкой со штыком, крикнул: «Снимай ботинки, сволочь!» «Я ударил его потому, – показал он позже, – что солдаты били его, приговаривая, что он скрытая сволочь».

Около полудня уже никто не владел ситуацией. Полковник Купша, его заместитель майор Конечный, штаб 2-й дивизии, полковник Кузницкий и по меньшей мере еще десятка полтора офицеров только наблюдали за тем, как беспомощно метались командиры более мелких подразделений. О царившей неразберихе и отсутствии руководства свидетельствуют два документа, найденных Б. Шайнок.

Появившийся в это время на Плянтах прокурор Вжещ хотел начать формальное расследование.

«Когда я спросил, кто руководит операцией, мне ответили, что здесь находятся несколько отрядов и каждый действует по своему усмотрению. Полковник Кузницкий представил меня какому-то подполковнику Войска Польского, но тот сказал, что на прокурора ему наплевать и говорить тут нечего. Я обратился к стоящим рядом со мной офицерам и сказал, что нужно разогнать толпу, возможно, с применением оружия. Мне очень резко ответили, что никто такого приказа не отдаст и что солдаты не стали бы его выполнять. Стоящие рядом солдаты подтвердили мнение офицеров, говоря, что достаточно уже пролилось крови. Я понял, что нельзя рассчитывать на активную позицию армии, и сказал, что надо вывезти всех осажденных евреев на грузовиках. На это тоже не согласились».

Четверть часа спустя охрана, состоявшая из солдат и милиционеров, не впустила на Плянты представителей келецкой епископской курии ксендзов Зелека и Мосинского. Когда они потребовали, чтобы им дали возможность поговорить с офицером, командующим операцией, явился поручик в сопровождении двоих штатских, один из которых сообщил, что власти овладели ситуацией. Это была неправда. Ксендзы видели в глубине Плянт, за цепью охраны разгоряченную толпу, слышали выстрелы.

Ничего не изменилось и после того, как майор Конечный приказал солдатам дать залп в воздух. Толпа отодвинулась от Еврейского комитета на полсотни шагов, но разогнана не была.

Около 12-ти в Кельце явились специальные посланцы ЦК ППР ППР – польская рабочая партия. Хелковский и Бучинский. Их направили из Варшавы, как они сами пишут в найденном З. Вроной отчете, «в связи с антиеврейскими беспорядками». В Кельце они обнаружили полную сумятицу – армия смешалась с толпой.

ПЕРЕДЫШКА

Находившийся на Плянтах полковник

Купша, несмотря на толпу в несколько тысяч людей, отослал полковника Кузницкого вместе с частью милиционеров охранять больницу, возле которой, якобы, тоже начали собираться враждебно настроенные элементы.

Майор Собчинский вернулся в свой кабинет и принялся, как он впоследствии показал, писать рапорт о погроме.

Полковник Шпилевой, который все это время как тень сопровождал Собчинского, вернулся вместе с ним в здание УБ. Часть милицейских курсантов самовольно вернулась в школу милиции.

Солдаты и милиционеры, выставив маловнушительный кордон на подходах к Плянтам, сдерживали толпу. Никто из офицеров не организовал единого четкого командования. Время от времени их подчиненные забегали в ближайшие рестораны пропустить стаканчик и закусить.

Солдаты и милиционеры внутри здания воровали мелкие предметы: мыло, сигареты, чай, бритвы. Несколько десятков евреев, которые забились в темные углы, сидели не шевелясь.

Солдаты увозили раненых и убирали трупы.

ДОБИВАНИЕ

Около 12:30, во время обеденного перерыва взбунтовались рабочие келецкого металлургического комбината «Людвиков». Шестьсот рабочих силой открыли ворота и колонной отправились в город, на Плянты. Заводская охрана не вмешивалась; перепуганный директор Соболь, еврей по происхождению, заперся у себя в кабинете.

Рабочие вышли с завода, вооруженные палками и металлическими прутами, с криками: «Бей жидов!»

Согласно написанным спустя много лет воспоминаниям воеводы Вислича, о настроениях рабочих полковник Собчинский узнал еще до того, как они взломали ворота. Он позвонил Висличу и предложил отправиться к келецкому епископу Качмареку с просьбой, чтобы тот вместе с воеводой вышел в город и остановил толпу. Вислич позвонил епископу, который, кажется, дал свое согласие и даже послал за Висличем каноника Данилевича. Однако это мероприятие было отменено по звонку Собчинского, который сообщил, что рабочие с завода не вышли..

Если рассказ воеводы соответствует действительности, то, значит, майор Собчинский врал. Ничто не указывало на то, что возбужденные рабочие изменят решение и останутся на заводе.

О том, что они вышли с территории «Людвикова», майор Собчинский узнал почти сразу. Вместо того, чтобы мобилизовать части 2-й дивизии и корпуса внутренней безопасности или училище УБ в Згурске и попытаться остановить рабочих – если не силой, то, по крайней мере, угрозой ее применения – он, безо всяких инструкций, отправил двух сотрудников УБ с невыполнимым поручением успокоить колонну, состоящую из шестисот возбужденных вооруженных мужчин. Потом он позвонил секретарю Калиновскому, и тот вызвал его к себе.

 В комитете ППР Собчинский застал еще второго секретаря воеводского комитета и вице-воеводу Урбановича. Он добивался, чтобы кто-нибудь из партийных деятелей выступил с обращением к толпе, но вице-воевода отказался, сославшись на то, что он похож на еврея, а первый секретарь счел такое выступление политически вредным, поскольку, по его словам, люди бы потом говорили, что ППР – защитница евреев.

Капитан Муха, явившийся в кабинет Калиновского несколько позже, предложил обратиться за помощью к кому-нибудь из ксендзов. Майор Собчинский это предложение отверг. Как показалось капитану Мухе, он затягивал совещание. В конце концов, так ничего и не решив, Собчинский вышел вместе с Мухой на улицу.

Солдаты и милиция на Плянтах ничего не предприняли для встречи разъяренных рабочих, хотя присутствовавшие там офицеры были информированы об их приближении.

Около 13-ти часов рабочие комбината смешались с почти двухтысячной толпой и прорвали слабый кордон солдат и милиции. Часть ворвалась в еврейский дом.

Убийства начались опять.

«Толпа всем скопом оттеснила военных, и люди из толпы вошли в еврейский дом и поднялись на чердак, а с чердака стаскивали евреев. Я видел, как одного молодого еврея стащили с чердака во двор. Он был очень молоденький. Его рванули за пиджак и швырнули на землю. Когда еврей этот падал на землю, его ударили сзади по голове деревянной жердью. Ударил его какой-то рабочий с завода. Еврей этот упал, но корчился на земле, лежа на спине. Те же люди били лежащего палками. Пока его били, он бросался всем телом в разные стороны и дергал головой, но не вставал, а потом перестал дергаться. Когда я замыл брюки и стоял на ул. Плянты, я увидел, как стаскивают другого еврея с лестницы еврейского дома. Тащили этого еврея вдвоем, за ноги и за руки, как теленка. Еврея этого тоже сперва били палками, а потом железными трубками. Еврей этот сначала немного дергался и кричал, но его ударили по зубам, и он кричать перестал. Потом я видел, как вытащили третьего и четвертого еврея. Один еврей был помоложе, другой постарше. Били их так же, камнями и палками, и железом».

Повторилось все то же, что в первые два часа погрома, только евреев отыскивали и выбрасывали из дома не солдаты, а население. Убивали их во дворе. На это беспомощно смотрели рассеянные в густой толпе военные.

В доме тем временем несколько солдат украдкой воровали мелкие вещи, принадлежащие людям, которых убивали под окнами.

Полковник Кузминский стоял со своими милиционерами перед больницей.

Майор Гвяздович сосредоточенно писал рапорт о событиях.

Полковник Купша ждал неведомо чего. Лишь когда капитан Муха, возмущенный бессмысленным совещанием у секретаря Калиновского, лично явился в штаб дивизии, полковник Купша отправил на Плянты еще 80 солдат.

Майор Собчинский в течение полутора часов оттягивал ввод в действие единственной реальной силы, которой располагал: училище УБ в Згурске.

Начальник училища УБ поручик Северинский, как он сам показал на следствии, узнав в Кельце в 10 часов об антиеврейских беспорядках, взял на себя ответственность без ведома и согласия майора Собчинского мобилизовать курсантов училища. Он привез их в Кельце около 13 часов (при том что расстояние между Кельце и Згурском – 6 км.) Следовательно, возвращение туда поручика, погрузка вымуштрованных курсантов в машины и езда до Кельце длилась на удивление долго – три часа.

По приезде курсанты в количестве 50 человек остановились у здания Воеводского управления общественной безопасности. На Плянтах опять убивали людей, когда поручик Северинский явился с докладом к майору Собчинскому. Начальник УБ что-то обсуждал с полковником Шпилевым и группой Северинского и никак не отреагировал на доклад. Только спустя некоторое время майор Собчинский направил Северинского в помещение Корпуса внутренней безопасности. Там поручик получил приказ от неизвестного ему полковника ехать на Плянты и разогнать толпу. Детальных инструкций он не получил. С момента появления курсантов перед зданием УБ до их приезда на Плянты прошли полтора часа.

На Плянтах курсанты цепью окружили дом и пригрозили толпе, что если кто-нибудь подойдет слишком близко, они откроют огонь. Спустя некоторое время, с согласия незнакомого Северинскому полковника, курсанты училища вывезли на грузовиках всех скрывавшихся в доме евреев. Двери были опечатаны.

Было это в 16.30. В течение следующих полутора часов толпа разошлась, и большая часть нарядов милиции была отозвана.

Уже некого было убивать и некого защищать.

РАСПРАВА В ПОЕЗДАХ

Дом № 7 на Плянтах находился меньше чем в километре от вокзала. Уже около 11-ти часов по вокзалу прошел слух о том, что евреи убили 15 польских детей, трупы которых обнаружены на Плянтах. Раздались антисемитские возгласы. Незадолго до полудня быстро растущая толпа принялась отыскивать евреев на станции и в прибывающих поездах.

Около 13-ти часов из поезда Люблин – Вроцлав на келецком вокзале выволокли двух евреев. Милицейские патрули на вокзале были слишком слабы, чтобы навести порядок, однако они старались препятствовать расправе с евреями. После полудня розыск распространился на поезда за пределами Кельце.

Во вроцлавском поезде после его выхода из Кельце началась охота за людьми с семитской внешностью. На остановках палачи при полном невмешательстве большинства пассажиров вытаскивали евреев из вагонов и убивали их. Между второй и третьей после Кельце станциями поезд остановили в лесу, вытащили из вагона еврея и солдат, находившийся в поезде его застрелил. В общей сложности из вроцлавсого поезда вышвырнули и убили шестерых евреев. Нескольких из них закопали рядом с железнодорожным полотном.

В 14 часов вроцлавский поезд, встретился с поездом Вроцлав – Люблин на расположенной в 8-ми километрах от Кельце станции Пекошов.

Генрик Гителис, ехавший из Вроцлава, рассказал:

«Мы услышали на перроне крики: «Давайте сюда евреев, они убивают наших детей». Я услышал выстрел. Из вагона выскочила пожилая, седая еврейка. Толпа начала бить ее палками, хотя она протягивала руки и умоляла сжалиться. Мой шурин надел военную шинель, чтобы в этой одежде его не приняли за еврея. Я вышел из вагона и увидел, что толпа еще била ту седую старушку и, вероятно, ее добили. Слышу сбоку выстрел, и еврей падает мертвым. По дороге до Шукова я видел четыре еврейских трупа».

По рассказу другого свидетеля, женщины, которую разыскала Б.Шайнок, в Пекошове убили восьмерых евреев, вытащенных из люблинского поезда. Железнодорожники специально задержали состав на станции, чтобы легче было отыскивать жертвы.

Кажется, уже около 14-ти часов милиция и железнодорожная охрана утратили и без того иллюзорный контроль над вокзалом в Кельце. Комендант железнодорожной охраны Банась доложил тогда начальнику отделения милиции на ул. Сенкевича о том, что на вокзале появились первые убитые. Убивали на перроне как штатские, так и люди в польской военной форме.

Во второй половине дня практически во всех пригородных поездах и поездах дальнего следования, проходящих через Кельце, выискивали евреев. Не всех пойманных убивали. Некоторых только выбрасывали из вагонов. Из многих показаний следует, что активнее всего распространяли слухи о массовых ритуальных убийствах польских детей железнодорожники и железнодорожная охрана. Они же останавливали и задерживали на станциях поезда, чтобы облегчить поиск евреев.

По разным оценкам, 4 июля 1946 г. в поездах погибло около 30-ти евреев.

СДЕЛАТЬ СВОЕ ДЕЛО

Показания свидетеля Мошковича:

«Я встретил товарища, который попросил меня пойти в дом № 15 по улице Леонарда, где жила его знакомая Фиш. Дома мы застали Фиш с ребенком. Товарищ ушел, а я остался. Я тоже хотел уйти, но Фиш упросила меня остаться. Вдруг постучали в дверь. На вопрос Фиш: «Кто там?» – ответили: «Милиция». Фиш открыла дверь, в квартиру вошли три человека из милиции и велели нам поднять руки вверх. Затем они произвели обыск с целью обнаружения оружия. Уходя, велели дверь запереть и не открывать. Через 10 минут опять кто-то постучал и спросил мужа Фиш, на что она через дверь ответила, что его нет дома. Через 15 минут пришло больше людей и в дверь постучали. На вопрос Фиш: «Кто?» – ответили: «Милиция».

Обвиняемый Мазур:

«В воеводской комендатуре милиции объявили боевую готовность и было запрещено выходить за пределы казарм. Заместитель командира и солдаты из оперативной группы ушли. Я остался один. Больше никого не было. Когда это сильно затянулось, я ушел с поста, и мы – я с оружием, а также Ошак и Кшивинский – пошли по улице Сенкевича. По дороге я встретил Грудзинского, который с нами не пошел. Я стоял вместе с военными, а люди говорили, что бьют детей. Потом я встретил Новаковского и пошел с ним на улицу Леонарда, где, как сказал Новаковский, есть еврейка и еврей и надо квартиру закрыть и сделать свое дело. Я пошел с ним. Он меня пригласил. Там мы встретили Сливу, который сказал, что четыре еврея удрали из квартиры на улице Леонарда с гранатами.

Новаковский постучал в квартиру евреев, а когда спросили: «Кто?» – я ответил, что солдаты, и еврейка открыла. Я вошел с Новаковским, имея при себе автомат ППШ. Остальные стояли в передней, то есть Прушковский и Слива. Новаковский сказал евреям, чтобы они одевались. В квартире были еврей, еврейка, маленький ребенок и полька. Они оделись. На вопрос польки, что она здесь делает, она ответила, что она прислуга. Им было велено взять ребенка и все, что им нужно. Полька вышла с ними. Мы шли по улице Леонарда, где на углу за нами пошла толпа людей. Новаковский говорил, чтобы их шлепнуть или завести в какой-нибудь темный закоулок.

Я не согласился и не захотел этого делать в казармах, потому что они хотели отвести их в казармы. Новаковский сказал, чтобы остановили машину. Я приказал шоферу. Они сели в кузов, а я сидел в кабине. Отъехали 8 километров за город. Пока ехали, еврей стучал в кабину, чтобы остановиться и поговорить. Но я ему велел обратиться к Новаковскому. Мы остановились за Цедыной около леса. Я вышел из кабины, а евреи продолжали сидеть в кузове. Мы кричали, чтоб они сошли. Еврейка слезла первая, а еврей держал ребенка на руках в машине. Еврейка хотела дать 150 тыс. золотых и уверяла, что больше в Кельце не вернется. Новаковский сказал, что если даст, то все равно, она и так нас выдаст. Она дала Новаковскому коробочку, в которой было три кольца: один перстень с гербом, два кольца с камушками, золотая булавка для галстука, 17 американских долларов и серьги. Новаковский это взял. Новаковский предлагал, чтобы их здесь застрелить. Шофер велел увезти подальше. Слива говорил, как сделать, что сделать, и на все соглашался. А Прушковский говорил, чтобы долго не стоять – или отпустить, или застрелить. Еврей в это время слез с машины. Еврей держал ребенка на руках. Мы спустились в ров, чтобы посоветоваться, и в это время евреи побежали. Новаковский сказал мне бежать за ними. Я выстрелил из ППШ и попал еврейке в голову с расстояния около 6 метров. Она упала, а мы побежали дальше. Новаковский хотел стрелять, но я ему не дал. Потом еврей бросил ребенка, а Новаковский сказал: «Шлепни его!» Я взял ППШ и застрелил его попаданием в область лба.

Свидетель Мошкович:

«Она и я с ребенком бросились бежать в противоположном направлении от сидящих. Неся ребенка в руках, я обогнал Фиш. Вдруг кто-то крикнул: «Стой! Стой!» Я оглянулся и увидел, как Фиш упала на землю. Я побежал дальше. В какой-то момент упал. Тогда бросил ребенка и пополз в хлеба, а с поля перебрался в лес, где свалился без сознания».

Обвиняемый Мазур:

«Потом мы пошли на улицу Тадеуша в ресторан, где выпили пол-литра водки, закусывая мясом. Мы договорились, что завтра поделим деньги».

Свидетель Мошкович:

«Когда я пришел в себя, я снял ботинки и пошел в сторону города. По дороге за мной следил какой-то тип, и когда я сел, он тоже сел. Потом меня перегнал какой-то человек на велосипеде. Я шел дальше и пришел на улицу Александра. Там меня остановили какие-то люди и сказали: «Еврей, давай документы!» – и кричали «Бейте жида!» Я хотел защищаться, но не смог. Меня избили до потери сознания. Спас меня какой-то штатский, который довел меня до патруля, а тот доставил меня в больницу.

Ребенку было около 6 недель. Во время происходящего он вообще не плакал».

ВЫВОЗ

Убийство Регины Фиш и ее ребенка, на первый взгляд, не имело отношения к погрому. Бандиты еще раньше подумывали об ограблении квартиры Фиш. Убивали в укромном месте, умышленно, хладнокровно. Однако это убийство оказалось возможным лишь благодаря общей атмосфере погрома, когда перед домами, где жили евреи, собирались агрессивные толпы, когда никого не удивляло, что евреев выводили из квартир под дулами автоматов, и случайно остановленный шофер, не протестуя, повез убийц и их будущих жертв за город.

Абрам Мошкович убежал и добрался до Кельце в начале пятого. Погром на Плянтах уже стихал, но антиеврейские инциденты то и дело вспыхивали с удвоенной силой в других точках города.

Толпа собралась перед больницей Св. Александра, требуя выдачи раненых евреев. На улицах останавливали прохожих с семитской внешностью, проверяли у них документы и, если они оказывались евреями, били. Перед домами, в которых жили еврейские семьи, группы штатских устраивали антисемитские митинги. Было несколько случаев, когда евреев выводили из квартир и избивали перед домом.

Убежавшие с Плянт и из домов на других улицах евреи большей частью прятались у знакомых поляков. Поскольку выходящих из поездов били на перронах и на вокзале, начальник отделения милиции на ул. Сенкевича,45 поручик Загурский приказал отправлять приезжающих евреев под эскортом милиции в здание воеводского УБ. До наступления вечера с вокзала и из частных квартир туда свезли более 50 человек.

Большинство евреев с Плянт и из города вывозили на военных и милицейских машинах на стадион, где размещалась одна из частей Корпуса внутренней безопасности. По некоторым свидетельским показаниям, солдаты, эскортирующие спасенных, обращались с ними плохо.

Вскоре после полудня майору Собчинскому (начальнику воеводского УБ) позвонил командир келецкой войсковой части Корпуса внутренней безопасности полковник Дембовский и потребовал забрать из казарм около 20 евреев, поскольку им не выделено продовольствие. В воеводское УБ их забрали на следующее утро.

Ранеными евреями, находившимися в больнице Св. Александра, на следующий день после погрома (по найденным Б. Шайнок воспоминаниям) овладел настоящий психоз. Боясь отравления, они отказывались принимать больничную пищу, не соглашались, чтобы их лечили келецкие врачи. Именно поэтому в Кельце был доставлен врач из Ченстоховы.

Представители Центрального комитета евреев, прибывшие в Кельце на следующий день после погрома, решили, что раненых надо эвакуировать в больницы в Лодзь. 6 июля их вывезли специальным санитарным поездом.

ПОХОРОНЫ

В день погрома в городскую больницу в Кельце привезли 36 убитых и более 40 раненых. Среди убитых было двое поляков. Они погибли на Плянтах от огнестрельных ран.

В течение последующих дней в морг больницы кареты «Скорой помощи» доставили еще 42 трупа (в том числе Регины Фиш). Судебный эксперт, врач городской больницы Маевский, осмотрел все 42 трупа. Среди убитых было 10 женщин. Два человека погибли от штыковых или ножевых ран. По заключению д-ра Маевского, огнестрельные ранения имелись у пяти жертв. Давая показания на процессе, врачи (кроме д-ра Маевского во вскрытии принимали участие д-ра Балановский, Яновский и Оцепа) занизили число убитых из огнестрельного оружия. В действительности, как установила

Б. Шайнок, таких было девять человек. Среди раненых пулевые ранения обнаружились, по меньшей, мере у восьмерых.

Занизить цифру раненых и убитых выстрелами вынудило экспертов, вероятно, УБ, поскольку многократное применение оружия свидетельствовало об участии в погроме солдат, милиционеров и сотрудников органов безопасности.

Остальные умерли от ударов, с большой силой наносившихся по голове, чаще всего сзади. Некоторые жертвы были ограблены (деньги, документы, хорошая одежда). Кое с кого сняли даже белье.

В лодзинских больницах впоследствии умерло еще двое раненых. Установить фамилии всех погибших так и не удалось. Многие из убитых в поездах за пределами Кельце не попали в морг келецкой больницы.

Похороны сорока жертв погрома состоялись 8 июля 1946 года в 15 часов, на еврейском кладбище на Пакоше. Следом за почетным караулом Войска Польского шли делегаты от политических партий, общественных организаций, городских властей. Сорок гробов везли на 20 грузовиках. За ними шли делегации польских и зарубежных евреев, Правительства национального единства, представители командования келецких частей Войска Польского, милиции и УБ, находившиеся в Кельце советские офицеры, польские и зарубежные журналисты. Похоронная процессия растянулась почти на 2 км.

ДНИ ПОСЛЕ

Возбуждение и агрессия толпы не разрядились после того, как были вывезены последние обитатели дома на Плянтах. Отдельные группы жителей митинговали до позднего вечера. Один из таких митингов состоялся неподалеку от еврейского дома на Плянтах. В нем принимал участие майор Гвяздович, заместитель начальника воеводской комендатуры милиции. Его поведение было крайне непонятным: многочисленные наблюдатели впоследствии показали, что у собравшихся создалось впечатление, будто он одобряет погром.

В конце дня было много случаев нападения на квартиры, в которых жили евреи. В связи с этим поздним вечером сотрудники УБ перевезли часть жильцов в помещение воеводского УБ.

Только вечером в отделениях милиции была объявлена боевая готовность, а патрули усилены за счет подкреплений, прибывших из других местностей.

5 июля было опубликовано воззвание, подписанное представителями так называемых шести демократических партий. Целью воззвания было успокоить население. Инициатором погрома в нем объявлялись «Национальные вооруженные силы».

В день погрома с такой же целью было написано обращение, подписанное воеводой Висличем-Иванчиком и келецким епископом Качмареком, которое не получило распространения. В своих воспоминаниях, написанных спустя много лет, воевода Вислич утверждает, что идея обращения исходила от него, текст же был составлен в епископской курии, причем роль посредника выполнял ксендз, каноник Данилевич.

Обстоятельства появления этого обращения, однако, не совсем ясны: ошибка в написании фамилии епископа (Качмарик вместо Качмарека) ставит под сомнение авторство епископа или членов курии. Последовательное повторение этой ошибки в воспоминаниях Вислича заставляет усомниться в достоверности приводимых им подробностей. По мнению историка З. Вроны, вообще не ясно, был ли епископ Качмарек в Кельцах в день погрома.

Однако даже если это обращение было всего лишь неудачной инициативой воеводы Вислича, то следующее, отредактированное воеводой и ксендзом Данилевичем, является документом, согласованным с курией. Но оно также не получило распространения, хотя призывало к спокойствию и доверию властям. Быть может, причиной тому было содержавшееся в нем заверение, что в следствии примут участие представители церковной власти. Публиковать обращение запретил секретарь ЦК ППР Зенон Клишко.

Независимо от обстоятельств возникновения и судьбы обоих обращений, сам факт их составления при участии местных властей проливает свет на обстановку в первые дни после погрома.

Антиеврейские настроения сохранялись некоторое время не только на Келетчине. Вскоре после погрома в Кельце подобные инциденты произошли в других городах. На Келетчине население маленьких городков выражало неудовольствие тем, что процесс над участниками погрома производится открыто и в экстренном порядке.

Протест значительной части населения против официальных решений проистекал не только из неприязни к евреям. Возмущение вызывала наглая пропагандистская кампания властей, безо всяких доказательств обвинявших в провоцировании погрома антикоммунистическое подполье и католическое духовенство.

4 июля 1946 года на заседании келецкого народного совета, которое началось примерно в 17–17:30, то есть когда погром еще догорал, вице-воевода Урбанович обвинил келецкое духовенство в преступной пассивности во время событий.

В коммюнике Польского агентства печати от 5 июля поджигателями были названы сторонники генерала Андерса. На совместном совещании актива ППР и ППС 6 июля Владислав Гомулка обвинил в организации келецкого преступления «пепеэсовско-

энэсзетовские силы» и сторонников Миколайчика, которых не преминул назвать фашистами.

В подобном тоне информировали западных дипломатов представители верховной власти. В Кельце 7 июля воеводские комитеты ППР и ППС приняли совместную резолюцию, которая в организации событий обвиняла «руководящие реакционные элементы», в исполнении – хулиганов и харцеров, духовенству же ставилось в вину попустительство антиеврейским настроениям.

Однако наибольшее возмущение вызвали резолюции, которые 8 июля предписано было принять коллективам всех предприятий Келетчины. Властями были заготовлены два образца. Согласно одному, рабочие должны были требовать «высшей меры наказания для фашистских сподвижников отечественной реакции». На заводах же, куда поступили бланки с «единодушным осуждением кровавой расправы с евреями, организованной реакционно-фашистскими элементами», рабочие были обязаны добиваться лишь «суровой кары для вожаков».

Между тем многие предприятия явно не спешили с требованием высшей меры наказания. Осудить погром отказалась часть келецких железнодорожников; резолюции не нашли также поддержки у рабочих в Скаржиско, Радоме и Островце. Даже церковь, вопреки указаниям властей, уклонилась от хотя бы косвенного указания на антикоммунистическую оппозицию как на организатора погрома, выступив лишь с одним успокаивающим обращением. Уже на следующий день после погрома в кругах, не сочувствовавших властям, начали поговаривать, что его организовали коммунисты. ППР оказалась в затруднительном положении: следствие не представило никаких доказательств об участии в погроме «отечественной реакции».

На протяжении нескольких дней Кельце был заполнен специальными комиссиями и чрезвычайными посланниками из центра. К Хелховскому и Бучинскому вскоре присоединились другие посланцы ЦК. Прилетели также Зенон Клишко – в то время руководитель кадрового отдела ЦК ППР и член секретариата ЦК, министр общественной безопасности Станислав Радкевич, а также высшие чины министерства (МОБ).

В последующие дни в Кельце появились очередные следственные комиссии МОБ.

Первые аресты УБ и армия произвели еще во время погрома на Плянтах. Волна арестов усилилась к вечеру. Всю ночь свидетелей и арестованных допрашивали в здании воеводского УБ. Аресты и допросы продолжались много дней. Арестовано было множество совершенно случайных людей. Следователи УБ действовали практически вслепую. Владислав Бартосинский, двоюродный брат Яна Бартосинского, к которому попал Генек Блащик, много позже рассказал, что на следующий день после погрома УБ арестовало всех Бартосинских и Пеляков вместе с маленькими детьми. Главными инструментами следователей были побои и пытки, а не критическая оценка и сопоставление показаний. Поэтому информационная ценность показаний обвиняемых и свидетелей невелика. Владислав Бартосинский, например, вспоминает, что Яна Бартосинского допрашивали и пытали в воеводском УБ каждую ночь на протяжении почти целого месяца (били палками по пяткам, через лист картона – по печени и почкам). В материалах же следствия остался только лаконичный протокол допроса.

При последующих судебных разбирательствах подсудимые неоднократно отказывались от показаний, данных во время следствия под пытками.

Доступные историкам материалы следствия и рассказы свидетелей позволяют установить, что, несмотря на пробелы и неточности, а иногда полный хаос в запротоколированных показаниях, следствие было поставлено «на широкую ногу». Сотрудники УБ допрашивали, притом «интенсивно», всех, кто мог общаться с Блащиками между 1 и 4 июля 1946 года. Документация этого направления следствия, однако, весьма фрагментарна.

Следствие по делу арестованных на основании подписанного министром Радкевичем приказа майора Собчинского, полковника Кузницкого (коменданта воеводского управления милиции), майора Гвяздовича и поручика Загурского велось таким образом, что их можно было приговорить к гораздо более суровым мерам наказания, чем те, к которым их в конце концов приговорили. Следователи по делу Кузницкого собрали показания, свидетельствующие о его враждебном отношении к ППР и СССР, о саботаже указаний варшавского начальства и приеме на службу – вопреки намекам сверху – бывших членов Армии Крайовой, о том, что он разоблачал агентурную деятельность воеводского УБ, что он, наконец, способствовал побегу из тюрьмы пятнадцати вооруженных партизан из отряда НСЗет. свидетели также утверждали, что полковник Кузницкий говорил своим подчиненным, что, если Польша станет семнадцатой советской республикой, он сам уйдет в лес. Майора Гвяздовича свидетели обвиняли в участии в антиеврейском митинге на Плянтах во второй половине дня 4 июля.

Независимо от того, достоверны или нет эти обвинения, по законам тогдашнего военного судопроизводства арестованных на их основании офицеров можно было приговорить даже к смертной казни. Однако выносить им суровые приговоры суд явно не хотел.

Тех, кто не оправдал их доверия, власти наказывали в административном порядке. Были назначены новые руководители воеводского УБ и главной комендатуры милиции, новый секретарь воеводского комитета ППР. На уровне воеводской администрации на своем посту был оставлен только воевода Вислич.

Коллективным виновником власти признали общественность Кельце. От первоначальных планов ареста всех «паразитирующих элементов» и закрытия всех увеселительных заведений в конце концов отказались. Были только созданы общественные комиссии, которым надлежало определить социальную ценность келецких ресторанов и указать на те из них, которые следовало закрыть. Основанием для ликвидации келецких кабаков– по замыслу инициаторов этой акции – должна была послужить позиция их владельцев, угощавших милиционеров водкой и побуждавших толпу к агрессивным действиям.

ПРОЦЕССЫ

Уже 9 июля 1946 года на скамье подсудимых перед участниками выездной сессии Верховного военного суда оказались двенадцать человек: домохозяйка, столяр, слесарь, два милиционера, курьер, парикмахер, мостовщик, пекарь, сапожник, вахтер и музыкант. Никто из них, за исключением последнего, не имел среднего образования. Один из обвиняемых был душевно больным, другой – умственно отсталым. Всех, кроме четверых убийц Регины Фиш, обвиняли в антисемитских выкриках, избиении евреев и мелком грабеже (один из них избил поляка, которого принял за еврея).

Процесс двенадцати был показательным процессом, единственным, на который допустили прессу. В обвинительном заключении не прозвучало ни слова об участии милиции и армии в погроме – в этом обвинялись реакционные подпольные организации, которые таким способом якобы мстили народной власти за проигранный реакцией недавний референдум. Суд отклонял все заявления защитников, в которых указывалось на нарушение основных юридических процедур.

Судопроизводство велось беспорядочно, свидетели, по воспоминаниям некоторых участников процесса, производили впечатление растерянных или запуганных. Показания, касавшиеся участия в погроме армии и милиции, председательствующий прервал. Суд отказывался принимать во внимание многочисленные заявления адвокатов, в том числе с требованиями привлечь к процессу экспертов-психиатров.

За два дня до оглашения приговора из Варшавы в Кельце прибыл специальный взвод для приведения приговоров в исполнение.

Решение суда было зачитано 11 июля. К смертной казни были приговорены 9 обвиняемых, в том числе все те, кто принимал участие в убийстве Регины Фиш. Умственно отсталого курьера приговорили к пожизненному заключению, домохозяйку – к 10 годам тюрьмы, парикмахера – к

7 годам. Президент Берут не воспользовался своим правом помилования, и осужденные на смерть были расстреляны на краю леса в Буковке. В последнюю минуту Стефан Мазур, убийца Регины Фиш, высвободился из пут и был расстрелян при попытке к бегству.

25 сентября 1946 года состоялся закрытый суд над четырьмя милиционерами, обвиненными в краже еврейского имущества, подстрекательстве к погрому и активном в нем участии. Один из обвиняемых был приговорен к 6 месяцам тюремного заключения, остальных оправдали в связи с отсутствием неопровержимых доказательств. Позднее, после отмены оправдательного приговора и новых судебных разбирательств, милиционеры получили от одного до полутора лет тюремного заключения.

Двое из трех милиционеров, обвинявшихся в распространении ложных слухов о евреях и мелкой краже, были осуждены условно келецким районным военным судом. Одного приговорили к лишению свободы на год.

В октябре 1946 года окружным судом был оправдан штатский, подозревавшийся в том, что он призывал выгонять евреев из дома на Плянтах, и к году тюремного заключения за антиеврейские выкрики приговорена женщина.

Тогда же районный военный суд в Кельце приговорил милиционера к двум годам тюрьмы за издевательства над ранеными.

18 ноября 1946 года перед районным военным судом в Кельце предстали 15 обвиняемых. Двенадцать из них обвинялись в антисемитской агитации, активном участии в погроме, отказе помогать евреям. Несмотря на протесты и утверждения, будто признания в ходе следствия были сделаны под воздействием пыток, девять человек получили разные сроки: от трех лет до пожизненного заключения. Троих оправдали.

Остальные трое – поручик Загурский, начальник отделения милиции на улице Сенкевича, и двое его подчиненных, которые обвинялись в невыполнении своих обязанностей во время событий на Плянтах, – а также Ян Дыгнарович, шурин Валентия Блащика, обвинявшийся в антиеврейской агитации, представали перед судом дважды. После отмены первого приговора они были помилованы Верховным военным судом.

3 декабря 1946 года районный военный суд приговорил четверых из шести солдат корпуса внутренней безопасности и одного солдата батальона тюремной охраны к нескольким годам заключения. Одного обвиняемого, ударившего еврея штыком, приговорили к пожизненному заключению. Впоследствии его дело было прекращено из-за отсутствия неопровержимых доказательств.

11 декабря 1946 года окружной суд оправдал рабочего металлургического комбината «Людвиков», обвинявшегося в том, что он бросил работу и принял участие в погроме. На суде обвиняемый заявил, что на следствии он показывал против себя самого, поскольку его били на допросах.

В декабре 1946 года в Варшаве состоялся очередной закрытый суд: майоров Собчинского и Гвяздовича и полковника Кузницкого судили за то, что они не пытались остановить преступные действия толпы в день погрома. Полковник Кузницкий был осужден на год лишения свободы за невыполнение приказа генерала Юзьвяка о ликвидации инцидента. Майоры Собчинский и Гвяздович были оправданы.

Как явствует из найденного историком З. Броной рапорта, представленного полковнику Генрику Хольдеру из Главной прокуратуры Войска Польского, состоялись также процессы офицеров и солдат 2-й дивизии, в том числе офицеров, разоружавших евреев на Плянтах. Следствие по этому делу велось Управлением военной информации. Никто из обвиняемых не был приговорен к смерти.

КТО ЭТО ОРГАНИЗОВАЛ

Как в ходе открытого процесса двенадцати, так и в результате нескольких закрытых процессов, осуждены были, скорее, случайные виновники, а в некоторых случаях, вероятно, невинные люди. Не были наказаны многие – возможно, большинство из тех, кто подстрекал толпу, крал, бил и убивал. Организаторы погрома избежали наказания, поскольку было «установлено», что таковых не имелось. Так ли это?

Официальный тезис о погроме как заговоре антикоммунистического подполья в ходе следствия был скомпрометирован, и власти почти сразу и без шума от него отказались. Политические противники ППР считали, что погром организовал майор Собчинский с ведома и согласия высших представителей власти, что провокация задумывалась с целью отвратить запад от антикоммунистически настроенного польского общества и поколебать его твердую убежденность в фальсифицировании благоприятных для коммунистов результатов референдума. Подтверждением того, что это была провокация, может служить тот факт, что в 1945 году майор Собчинский находился в Жешуве, во время происходивших там антиеврейских выступлений. А в пользу того, что она была срежиссирована советскими тайными службами, говорит их безусловная политическая заинтересованность. Здесь преследовались следующие цели: поляки неизбежно должны были «потерять лицо» в глазах запада, вследствие чего утихли бы протесты против оккупации Польши советскими войсками и беззаконных действий коммунистов, кроме того, погром побудил бы эмигрировать в Палестину польских евреев, неоднократно проходивших военное обучение, – а в те годы Советский Союз строил далеко идущие планы в связи с образованием на Ближнем Востоке еврейского государства. Не случайно во время погрома в Кельце находился высокого ранга офицер советской разведки, специалист по еврейской проблеме.

Гипотеза же сионистского заговора предполагает, что убийства спровоцировали сионисты с целью ускорить выезд колеблющихся польских евреев на строительство долгожданного израильского государства.

Если кто-либо и был режиссером келецкого погрома, то, скорее всего,– секретные советские службы. При помощи своих резидентов и агентов (многое указывает на то, что одним из них был майор Собчинский) они полностью контролировали ситуацию в верхних эшелонах власти и в Кельце. Так что польские «органы», возможно, были в этом случае лишь соучастниками. Самостоятельный заговор третьих сил (например, сионистов) полностью исключен.

Трудности в осуществлении весьма сложного плана организации погрома наводят на предположение, что полякам пришлось выполнять задания, согласованные с русскими, и под их надзором. В таком случае, исчезновение маленького Блащика должно было быть запланированной операцией. Однако обстоятельства исчезновения и последующего указания на евреев как возможных его виновников свидетельствует против этой гипотезы. Скорее всего, мальчик убежал из дома в деревню, с оказией вернулся обратно и пытался оправдаться с помощью лжи, которая в атмосфере ненависти и юдофобии неожиданно послужила причиной взрыва. Информация (не весьма достоверная) о том, что Валентий Блащик был сотрудником УБ, тут ничего не меняет. Тот факт, что Яна Дыгнаровича суд оправдал, а Блащики, Пасовский и лица, причастные к исчезновению Генека, были освобождены без процесса, может свидетельствовать о заговоре, но в еще большей степени – об их невиновности. Тем более, что власти явно стремились замять историю с погромом и не раздувать связанных с ним процессов по политическим соображениям.

Коль скоро искра, от которой разгорелись келецкие события, была случайной, можно ли считать, что заговора не существовало вообще?

Множество необъяснимых поступков замешанных в это дело мелких и крупных начальников и иных деятелей можно объяснить как их причастностью к заговору, так и бездарностью, испугом, – наконец, антисемитизмом.

В то время в Кельце антисемитизм был явлением весьма распространенным. На неприязнь к евреям, существовавшую до войны, наложился опыт военных лет.

Для противников нового строя наличие в органах власти и особенно в аппарате безопасности, притом на высоких постах, большого количества лиц еврейского происхождения было доказательством в пользу стереотипа «жидокоммуны». Этот негатив усилила операция по возврату бывшего еврейского имущества, захваченного немцами и после освобождения перешедшего в руки поляков. Хотя потери, которые понесло еврейское население, были огромны, в каждом из многочисленных еврейских семейств кто-то мог уцелеть и потребовать возвращения имущества. Суды первой инстанции безоговорочно возвращали евреям имущественные права. Обитатели дома № 7 на Плянтах благодаря получаемой из-за границы помощи одевались и питались значительно лучше, чем большинство поляков, и при этом они не работали.

В свою очередь, сторонников ППР раздражало всемогущество лиц еврейской национальности. Предыдущий руководитель воеводского УБ Корнецкий, по свидетельствам того времени, многократно совершал различные проступки и злоупотребления, но начальство всегда его выручало. Милиционеры терпеть не могли органы безопасности, отождествляемые с евреями, за их пренебрежительное отношение к милиции. Келецкое УБ часто арестовывало сотрудников милиции – в частности, Эдмунда Загурского и поручика Маевского, сопровождавших майора Гвяздовича, когда он прибыл в отделение на улице Сенкевича.

Отправку патрулей Загурским, таким образом, можно рассматривать либо как провокацию, либо как желание расквитаться за личную обиду. Аналогично можно объяснить поведение майора Гвяздовича и особенно его нежелание сотрудничать с майором Собчинским. Ненависть к евреям со стороны как солдат и милиционеров, так и толпы, вполне объясняется общим антисемитским настроем, – в гораздо большей степени, нежели заговором.

Поведение Собчинского, его вялость, явное нежелание активно действовать трудно объяснить иначе, нежели желанием усугубить и продлить погром. Скорее, выполняя приказ полковника Шпилевского и его начальников, он успешно воспользовался подвернувшейся оказией.

Не раз выдвигался аргумент, будто погром был результатом коммунистического заговора: мол, не случайно власти не отдали приказа стрелять в толпу, после чего грабежи и убийства немедленно бы прекратились. Человеческая жизнь в послевоенной Польше стоила дешево, но приказ польским солдатам стрелять в поляков, защищая евреев, был бы политическим решением, слишком опасным для коммунистов, и они предпочли пожертвовать евреями. Судя по всему, стрелять запретили как генерал Юзьвяк (в разговоре с майором Гвяздовичем), так и министр Радкевич, когда говорил по телефону с майором Собчинским (по мнению З. Вроны, в этом разговоре принимал участие также Я. Берман).

Для объяснения массовых убийств на железной дороге также не нужна версия заговора: у железнодорожников было достаточно времени, чтобы разнести по стране тлеющие уголья ненависти.

Все это, однако, не означает, что восстановленный историками ход погрома не скрывает в себе странных неясностей. Даже самая полная реконструкция погрома, основанная практически на всех доступных в настоящее время источниках, которая представлена в диссертации Б. Шайнок (благодаря которой стало возможным вышеприведенное изложение событий в Кельце), не разрешает ряда весьма существенных сомнений.

Многие из появлявшихся на Плянтах 4 июля офицеров впоследствии не смогли или не захотели точно указать, что они делали в тот день. На разворачивающиеся события они реагировали с сильным опозданием. Оставляя в стороне целесообразность их решений и поступков, нельзя не обратить внимания на то, что их действия должны были занять гораздо меньше времени. Ведь силы, принимавшие участие в событиях на Плянтах, размещались в непосредственной близости: между отделением милиции на улице Сенкевича и еврейским домом было 200 метров, воеводское УБ находилось в 300 метрах, а штаб дивизии и воеводский комитет ППР – и того ближе, школа милиции – в 10 минутах ходьбы от Плянт, армейская комендатура – в 15 минутах, солдаты корпуса внутренней безопасности от стадиона до Плянт могли дойти пешком (однако были посажены в машины) максимум за 35 минут.

Своеобразную и пока еще не ясную роль сыграли майор Гвяздович, полковник Кузницкий – и особенно полковник Купша и майор Собчинский. Последний, отбыв недолгий срок тюремного заключения, был назначен на должность директора паспортного бюро – весьма неспокойную, так как в то время это учреждение было связано с разведкой. Нельзя точно сказать, какую роль сыграл на Плянтах поручик Беднаж, который потом стал самым молодым генералом Войска Польского и вскоре после получения генеральского чина был отправлен в отставку в возрасте 44 лет.

Сотрудники милиции и УБ свидетельствовали, что видели на Плянтах много не знакомых им офицеров в польских мундирах (при том, что келецкий гарнизон был не очень велик) и что часть известных им офицеров исчезла из Кельце на следующий день после погрома. Неустановленные офицеры в мундирах Войска Польского препятствовали вывозу евреев из дома на Плянтах. Кроме того, неизвестно, почему в келецком воеводском УБ утром 4 июля находились офицеры министерства общественной безопасности высокого ранга – Штаблевский и Кумер. Почему впоследствии Куммер отрицал, что Собчинский отправил его и Штаблевского на Плянты с первым патрулем? Почему никто в ходе следствия не обратил внимания на это противоречие?

И наконец: каким чудом специально посланные ЦК ППР Хельховский и Бучинский оказались в Кельце еще до полудня?

Решение отправить их в Кельце должен был принять кто-то из верхов партийного руководства. Принятие решения и путь в аэропорт не могли занять меньше 20–30 минут. Полет до аэродрома на повсеместно применявшемся для таких целей «кукурузнике» должен был продолжаться около полутора часов. Доехать от аэропорта до Кельце можно было часа за полтора.

Таким образом, решение об отправке делегатов в качестве наблюдателей должно было быть принято в Варшаве между 9:00 и 9:20, когда погром еще не начался и ничто не предвещало серьезного кровопролития.

Правдоподобными кажутся все три версии хода событий: контролируемый НКВД заговор, отсутствие какого бы то ни было заговора вообще и присоединение сотрудников секретных служб к погрому, начавшемуся самопроизвольно, без политической провокации.

Последняя гипотеза кажется едва ли не самой правдоподобной.

Занимающиеся этой проблемой историки считают, что правду о келецком погроме, вероятно, не удастся узнать даже тогда, когда перед исследователями откроются все архивы, в том числе архивы НКВД, – ведь профессионалы не оставляют следов. И оставшиеся в живых всегда будут обречены на домыслы. В таких ситуациях, как сказал поэт, не ошибаются только жертвы.

Автор выражает сердечную благодарность историкам, изучающим проблему келецкого погрома: Станиславу Медуцкому, Божене Шайнок, Зенону Вроне за ценную помощь и указания при работе над статьей. Автор также благодарит Б. Шайнок за предоставление ему отчетов и выводов, опубликованных в ее пионерской монографии.

(Впервые опубликовано в 1990 году. Опубликовано в газете «Еврейское слово», №202-204)