«Вне юбилеев». Под таким названием в Государственном литературном музее прошла выставка поздней графики Натана [footnote text=’См. на эту тему: Алексей Мокроусов. Альтман‘]Альтмана[/footnote]. К датам не приуроченная, просто как повод напомнить о замечательном художнике, чья последняя прижизненная персональная выставка состоялась в Ленинграде в 1968 году — тогда же ему присвоили звание «Заслуженный художник РСФСР», а единственная посмертная — в Москве в 1979‑м.

Самая счастливая жизнь художника все равно драматична. Судьба Альтмана напоминает мелодию какого‑то грустного вальса. Его замыслов и свершений с избытком хватило бы на нескольких художников, однако разительные противоречия (критик Абрам Эфрос даже пенял Альтману, что тот «искусно сидит между двух [footnote text=’Здесь и далее цит. по: Эфрос А. М. Профили: Очерки о русских художниках / Предисл. С. М. Даниэля. [Переиздание 1930‑го года.] СПб.: Азбука‑классика. 2007. («Художник и знаток»).’]стульев[/footnote]») сплелись в редкостную по цельности индивидуальность. При всей парадоксальности творческого пути человек многих дарований — живописец, график, скульптор, иллюстратор, монументалист, сценограф — Альтман оставался верен авангарду и искусству яркого национального своеобразия. Молодым, подобно множеству выходцев из местечек, художник ворвался в мировой поток. Вместе с русским авангардом подхватил воздух европейской культуры и так же всем сердцем откликнулся на призыв «слушать Революцию». Под аккомпанемент той музыки, «которой гремит разорванный ветром воздух», Натан Исаевич Альтман (1889–1970) прожил жизнь, в которой много чего было: портреты Ленина с натуры, руководящие посты в Наркомпросе, счастливые парижские годы, возвращение в сталинскую реальность, творческое самоубийство, полное забвение.

Натан Альтман в окрестностях Ленинграда. 1960‑е

Осип Мандельштам, сидя в «Бродячей собаке», набросал на салфетке восьмистишие, посвященное 25‑летнему Альтману, и читал его с нарочито немецким акцентом:

Это есть художник Альтман,

Очень старый человек.

По‑немецки значит Альтман —

Очень старый человек.

Он художник старой школы,

Целый свой трудился век,

Оттого он невеселый,

Очень старый человек.

Альтман только что закончил золото‑черную серию «Еврейская графика», сделанную итальянским карандашом. В ней использовал полуфантастические мотивы, орнаменты и шрифты кладбищенских надгробий Шепетовки, местечка в Волынской губернии. Осмысление национальных традиций Альтман продолжил в полотнах «Часовщик», «Дядя художника», «Встреча шабата», в скульптурном «Автопортрете», изобразив себя молодым хасидом. Инстинктивно, почти на генном уровне живописец шел по пути сплочения европейского авангарда с архаикой еврейской пластики.

Этаким аристократом от искусства он вошел в моду и в объединения «Мир искусства», «Союз русских художников» и одновременно в «Еврейское общество поощрения художеств». Чтобы получить вид на жительство в Петербурге, евреям необходимо было иметь документ, подтверждающий профессию, и Натану пришлось сдать экзамен в ремесленной управе Бердичева на «живописца вывесок». В той же питерской «Собаке» Гумилев представил Альтману свою жену, Анну Ахматову. Да они, кажется, уже мельком встречались на Монмартре, где поэтесса позировала Модильяни. 1914 год. Скромный и уже известный художник предлагает писать ее портрет. Начинаются долгие сеансы в мастерской‑мансарде на Мытнинской набережной. Альтману, увлеченному кубической трактовкой форм, причем кубизм он преломлял в этаком консервативном, академическом виде, удается переосмыслить артистический женский портрет как психологический портрет поэта и даже самой ее поэзии, глубину которой он передал тремя оттенками голубого, словно приподняв свою героиню над реальностью. В художественных кругах портрет Ахматовой вызвал диаметрально противоположные мнения, от неприятия до восторга, но полотно как знаковая веха творчества Альтмана навсегда связалось с именем его автора в сознании потомков.

Мечта о козе‑кормилице. Иллюстрация к рассказу Шолом‑Алейхема «Заколдованный портной». 1963

Уроженец уездной Винницы, Натан родился 10 декабря 1889 года в семье преуспевающего торговца и больничной кастелянши. Ему исполнилось четыре, когда от туберкулеза умирает отец. Напуганная угрозами погромов и семейных проблем мать бежит за границу, оставив сына на попечение бабушки. И в том полуголодном детстве игрушки Натану заменили карандаш с бумагой да домашние животные, изображению которых он предавался до конца дней, чему доказательство мастерские рисунки на нынешней выставке, в том числе цветная иллюстрация 1963 года «Мечта о козе‑кормилице» к рассказу Шолом‑Алейхема «Заколдованный портной». Итак, рано проснувшееся увлечение рисованием в октябре 1902‑го приводит Альтмана в Одессу, где он поступает в художественное училище, одновременно обучаясь на живописном отделении у Костанди и Ладыженского и скульптурном, у Иорини и Мармонэ. Вскоре, неудовлетворенный знаниями, полученными, впрочем, от первых, по одесским меркам, педагогов, юноша бросает училище и отправляется за рубеж. В конце 1910 года, по пути в Париж, Альтман заворачивает в Мюнхен и Вену, где с жадностью изучает музейные собрания. Во французской столице, окунувшись в атмосферу «Улья», дружит с земляками — Шагалом, Цадкиным, Сутиным, Штеренбергом. Увлекшись модернизмом, продолжает обучение в частной «Свободной русской академии», организованной Марией Васильевой. После 11 месяцев на чужбине возвращается домой по‑европейски отшлифованным, и Петербург в полной мере оценивает его европеизм. «Он появился бесшумно и уверенно. Однажды художники и художественники заметили, что их число стало на одну единицу больше, чем прежде. Альтман не шумел, не кричал “я! я!”, не разводил теорий. Все произошло чрезвычайно спокойно и тихо; может быть, надо сказать: все произошло чрезвычайно прилично. Альтман вошел в чужое общество, как к себе домой, и сразу стал существовать в качестве равноправного сочлена», — вспоминал все тот же Абрам Эфрос.

Революционный карнавал

«— Ну рисовал Ленина, и что? Целый месяц в кабинете его рабочем проторчал. От свиста одурел! Он арии свистел не умолкая. Подложит под себя левую ногу, скоряжится весь и свистит. И писал одновременно. “Паркером”», — уже на закате жизни вспоминал Альтман, как один из тех немногих, кому довелось рисовать и лепить портреты вождя с натуры, пока тот трудился над «Детской болезнью левизны в коммунизме». Полтора месяца ежедневных сеансов в Кремле (много времени уходило на ловлю ленинского взгляда), девять рисунков и бронзовый, весьма реалистичный портрет, скорее всего, стали охранной грамотой для Альтмана, которого, в отличие от многих, — о, счастье еврея! — потом не посадили, не расстреляли.

Эскиз к киноленте «Еврейское счастье». 1925. Из коллекции Д. Б. Малаховского

Мечты о свободном творчестве, романтический угар захватили Альтмана. В 1918‑м он украшал празднество в честь первой годовщины Октября. Массовый спектакль режиссера Евреинова на площади Урицкого (прежде Дворцовой) сопровождался загородившими памятники царизма футуристическими декорациями, на которые ушло 50 тыс. метров кумача. Полукружия Главного штаба скрылись за гигантскими плакатами «Земля трудящимся» и «Заводы трудящимся», подножие Александрийской колонны огородили трибуной. За лояльность новой власти Альтман получает руководящий пост в петроградском отделе ИЗО Наркомпроса, должность главреда газеты «Искусство коммуны». И лучше Эфроса все равно не доложить тогдашнюю обстановку: «Его мольберт в эти годы был пуст. Он делал проекты декорировок, марок, стягов, гербов, воздвигал мачты, протягивал цветные полотнища, декорировал театральные пьесы, был абстрактен, был футуристичен, был крайне лев, без вреда для себя и без помехи для своей репутации». Однако вскоре футурист переключился на книжную иллюстрацию и театр. Его представления о прекрасном не вписывались в границы уже постучавшегося в дверь соцреализма. С 1920‑го по 1928‑й Альтман сценограф в театре «Габима» и ГОСЕТе, Государственном еврейском театре под руководством Соломона Михоэлса и режиссера Алексея Грановского (Абрама Азарха). В 1921‑м ГОСЕТ показывает «Мистерию‑буфф» Маяковского. Одновременно Альтман работает над декорациями к спектаклю «Гадибук», который ставит в «Габиме» Вахтангов. В 1925‑м Грановский задумывает снять кино по «Менахему‑Мендлу» Шолом‑Алейхема. Немая лента называется «Еврейское счастье». Один из авторов сценария — Исаак Бабель, главная роль у Михоэлса (стоит напомнить о потрясающем по психологической глубине портрете актера, который Альтман напишет через два года).

В качестве натуры художник‑постановщик Альтман выбрал Иерусалимку, местечко под Винницей. Туда группа и отправилась снимать историю бедолаги, тщетно пытающего счастье и вечно попадающего впросак. На нынешней выставке были показаны эскизы Альтмана к этой ленте. Одной линией, не отрывая пера от бумаги, рисовальщик‑виртуоз сочинял своего персонажа. Эти и другие листы, впервые представленные вниманию зрителя, долго хранились в семье приемного сына Альтмана, профессора Д. Б. Малаховского и только сейчас увидели свет.

Вопрос меню

В 1928 году ГОСЕТ отправляется на гастроли по Европе, но возвращается без Грановского и Альтмана. Художник остается в Париже с женой, балериной Ириной Дега, вновь обращается к станковой живописи, которая заметно смягчается и светлеет («Натюрморт с красной рыбкой», «Городок на юге Франции»), иллюстрирует детские книги, Гоголя и выставляется (экспозиции общества «Молодая Европа» и «Ассоциации революционных писателей и художников»). В 1933‑м парижское издательство «Триангль» выпускает книгу «Натан Альтман», написанную Вольдемаром Жоржем и Ильей Эренбургом. Рождается сын, но через полтора года умирает. В конце 1935 года Альтманы расстаются, Ирина Дега заключает контракт с американской труппой, Натан возвращается в СССР, где ему сулят интересные заказы. Надо ли описывать атмосферу, в которую вернулся Альтман, совсем не готовый писать масштабные холсты, исполненные реалистического подобострастия? Чтобы не пропасть, он опять обращается к испытанным средствам, театру и книге. Помимо упомянутого «Заколдованного портного», Альтман иллюстрирует роман Шолом‑Алейхема «С ярмарки», рассказы Ефима Эткинда. Серия этих рисунков, а также пейзажи Крыма и Перми, где Альтман жил в эвакуации, представлены на выставке в Доме Остроухова, которая, несмотря на камерность и отсутствие знаковых полотен, смогла передать масштаб художника и то состояние, в котором он жил, когда место наивных восторгов занял «сумбур вместо музыки». Чтобы выжить в войну в Ленинграде, нужны были продовольственные карточки. Альтман пошел в Союз художников. На вопрос вахтера о его звании ответил: «У меня нет звания. У меня есть имя. Я просто хотел быть хорошим художником, но теперь это вопрос моего меню».