«Оскара» за лучший фильм на иностранном языке получил в этом году «Сын Шауля» — первая полнометражная лента венгерского режиссера и сценариста Ласло Немеша. История времен Холокоста. 1944 год. Заключенный Освенцима Шауль Ауслендер, помогающий зондеркоманде обслуживать газовые камеры, в которых ежедневно убивают тысячи евреев, видит, как врач‑эсэсовец умерщвляет выжившего после «обработки» газом ребенка. Ему кажется, что это его сын, и он задается целью во что бы то ни стало похоронить мальчика по еврейскому обряду. Где‑то прочел, что этот фильм — пострашнее спилберговского «Списка Шиндлера» и «Пианиста» Поланского, так как там все происходит на пороге ада, а здесь — в самом аду. Но я не про трагедию и не про собственно кино, а про то, что оно отражает, — и не только на экране.

Про фашистов и людей

«Сын Шауля» собрал уже много наград, среди них Гран‑при Каннского фестиваля в прошлом году и «Золотой глобус» в январе нынешнего. Однако нет ничего почетнее «Оскара» — киношный Нобель. Для лауреата — вершина карьеры, или (как в случае с Ласло Немешем, которому накануне награждения исполнилось лишь 39 лет) выход на высшую орбиту. Но и для страны, если эта страна не Америка (все же премия Американской киноакадемии), предмет национальной гордости.

Сегодня Венгрия гордится своим «Оскаром», как когда‑то гордились своими СССР за «Москва слезам не верит» и Россия за «Утомленных солнцем». Несмотря на обилие евреев в мировом кино, Израилю это счастье не улыбнулось ни разу. С настоящим Нобелем везет больше — редкий год обходится без израильтян, а кинематографического так никто и не удостоился. Несколько израильских фильмов номинировались на «Оскар», однако заветной статуэтки не получил ни один.

«Сын Шауля» мог быть первым. Ласло Немеш начинал работу над сценарием в международной кинематографической «теплице» иерусалимской киношколы «Сэм Шпигель». Собирался и фильм снимать как израильский. Но не срослось, о причинах потом. Об этом факте мало знают за пределами профессионального круга.

И награждение «Оскаром» фильма еврейской тематики, еврейского режиссера и сценариста, со сплошь еврейской группой израильскими СМИ никак с родной страной не связывалось и событием в Израиле не стало.

Гораздо более широко освещалось другое кинематографическое событие, произошедшее буквально неделей раньше. Хотя дело касалось гораздо менее высокого по ранжиру мероприятия по сравнению с «Оскаром» и гораздо меньших регалий, чем лучший иностранный фильм.

Речь шла о большом успехе, который настиг на Берлинале сразу два израильских фильма. Оба удостоились приза зрительских симпатий.

Один документальный: «Кто теперь меня полюбит?» братьев Томера и Барака Хейман, о выросшем в религиозном кибуце гее, зараженном СПИДом, сбежавшем в Лондон и тоскующем там без любви. Полный призовой набор в одной лишь дефиниции. Если бы герой каким‑то образом оказался еще и чернокожим, а пуще того — палестинцем, беженцем из Сирии, думаю, дали бы Гран‑при. Второй — художественный: «Перекресток 48» Уди Алони, об израильских арабах Лода, борющихся с оккупационной властью. Для тех, кто не в курсе: Лод — это никакие не «территории», это город в центре страны, рядом с международным аэропортом Бен‑Гурион, в составе Израиля он с момента образования государства, а его арабские жители — граждане страны, израильтяне. И это благодаря им на протяжении всей истории Израиля Лод считается его криминальной столицей. Их борьба с «оккупационной властью», ведущаяся и в реальности, — это такие непрекращающиеся «казаки — разбойники», обычное противостояние криминала и власти. Но поскольку криминал здесь арабский, а власть еврейская, зрительские симпатии на стороне криминала. Естественно — приз! На церемонии награждения режиссер «Перекрестка 48» Уди Алони произнес лауреатскую речь, в которой рассказал всю правду о своей постылой родине: что там отсутствует демократия, правительство фашистское, а канцлер Ангела Меркель еще и оказывает ему военную поддержку, поставляя подлодки, — как бесчеловечно! Зал устроил ему овацию. Никого не интересовало, конечно, что мужественный борец с еврейско‑фашистским режимом деньги на свой фильм про борьбу с этим режимом получил от того же режима (не только от него, разумеется, о чем речь ниже, но прежде всего — от него). Вряд ли кто в рукоплещущем зале всерьез опасался, что самоотверженность режиссера грозит ему репрессиями на разоблаченной родине: истинное лицо «израильского тоталитаризма» хорошо известно.

Вот если бы такое вякнул палестинский режиссер про любой из палестинских режимов и посмел вернуться домой, это было бы его последним публичным выступлением в жизни. Ни для кого не секрет эта разница между фашистской израильской властью и свободолюбивой палестинской, но никто также ни разу не перепутает, на чьей стороне должны быть симпатии демократически настроенного зрителя и гуманистической общественности. Так что реакция зала на экстравагантное выступление израильского режиссера не была неожиданной.

Принц Примус

Не должно вызвать удивление и само это выступление. Известность Уди Алони как кинематографиста сильно уступает его же славе левого радикала, борца с сионистским апартеидом. Кино для него лишь форма выражения своих политических взглядов. Он им занялся уже 37‑летним, дебютировав в 1996 году фильмом с неоднозначным названием «Левак».

Это у него семейное. Уди, младший сын Шуламит Алони, женщины во многом легендарной. У левых крайних в израильской политике она играла в нападении, во многом олицетворяла их, основала ряд движений, действующих и поныне, в том числе партию «Мерец», которой правила железной рукой до преклонного возраста, возглавляла несколько министерств, среди них Министерство просвещения, которое в Израиле котируется как одно из самых важных.

Шула (так ее называли друзья, затем и в народе) задавала тон в левом истеблишменте, сам Шимон Перес робел перед ней. Они учились в одной сельскохозяйственной школе‑интернате, а затем жили в одном кибуце и даже в одной палатке. Когда будущий премьер и президент Израиля, а на тот момент простой скотник Перский женился на красавице Соне Гельман, кибуц обязан был выделить новой семье палатку. Но с «жильем» было плохо, и к ним подселили 17‑летнюю Шулу, обязав ее предоставлять молодоженам время для уединений. Такая форма общежития называлась на кибуцном сленге «примус». Вероятно, с намеком на то, что примус требует постоянной подкачки для поддержания пламени. Видимо, считалось, что «подселенка» не даст угаснуть и любовному огню: надо зажигать, едва остаются одни, пользоваться моментом.

То есть Уди Алони из самой что ни на есть израильской аристократии, принц! Вообще, «принцами» — без всякого восхищения, а с презрительной иронией — в Израиле почему‑то принято называть второе поколение лидеров правых, «Ликуда». Среди них сыновья премьер‑министров Бени Бегин и Исраэль Шамир, братья Салай и Дан Меридор, Яаков и Йоси Ахимеир, а также Эхуд Ольмерт, Ципи Ливни, Цахи Анегби. Биньямин Нетаньяху — из той же обоймы.

Парадоксально, что ироничный иерархический титул достался исключительно правым. Изначально израильская аристократия — сплошь левая. Все хлебные места, а также бизнес доставались на заре государства исключительно социалистам. Мать бывшего министра, а сейчас главы парламентской комиссии по иностранным делам и безопасности Цахи Анегби, легендарная подпольщица, диктор подпольного радио, а затем депутат кнессета Геула Коэн, рассказывала: после создания государства ее муж, военный руководитель «Лехи» Эммануэль Анегби, которому в новорожденном Израиле вполне полагались генеральские погоны, смог устроиться только водителем грузовичка. Да и то, смеялась Геула, такого старенького, что мотор у него постоянно глох, машина больше стояла, чем ездила, поэтому заработок «генерала» «Лехи» был еще тот.

Но принцами стали называть детей не настоящей аристократии, а именно этих правых изгоев, потому что так велик был шок от неожиданного превращения их в правящую элиту в 1977 году, когда правые впервые пришли к власти. Это одна причина. Другая — презрительный титул навесили на них левые.

Так вот, если принимать эту аналогию аристократического ранжира, то «принц» Биби Нетаньяху, например, из графьев, а Уди Алони — из герцогов. Невольное созвучие с фамилией нынешнего лидера «Аводы» Ицхаком Герцогом, сыном президента Израиля и внуком главного раввина, можно счесть случайностью, хотя как сказать…

Среди отпрысков левой элиты политиков не так много. Но они, даже не занимая официальных политических должностей, не оказались в низах общества. Израильский истеблишмент до сих пор преимущественно левый. Принадлежность к нему предполагает левизну по определению, это воспринимается на уровне правил приличия.

Отнюдь не случайно дети и тем более внуки лидеров ревизионистов, правых до экстремизма, оказавшись в элите, левеют на глазах. Самые известные примеры — метаморфозы, произошедшие с Эхудом Ольмертом и Ципи Ливни.

А второе поколение левых лидеров отнюдь не поправело, наоборот, полевело до радикализма и постсионизма, несмотря на то что большинство наших граждан после провала «процесса Осло» неуклонно продвигаются вправо. Они, как примус, подкачивают гаснущую левую идею модернизированным турбонасосом. Это у них больше чем семейное (взгляды и высказывания Уди Алони были бы, думаю, излишне радикальны даже для его не очень умеренной в своей левизне мамы), это поколенческое, групповое, соответствующее идеологии той элитной группы, к которой они принадлежат по рождению. А в отношении Уди Алони — еще и профессиональной, в которой он оказался для реализации своих левых идей.

Зачем надувать пузырь

Для израильских кинематографистов откровенная, а то и демонстративная антиизраильская позиция не аномалия, а правило, мейнстрим. Это становится особенно заметно, когда они выходят на международный уровень. Не то чтобы таятся и дома (чего стыдиться или бояться — гордятся и кичатся), но в вынесении сора из избы есть особая доблесть.

Это одна из целей, приносящая не только моральное удовлетворение и удовольствие, но и прямые профессиональные дивиденды. Не знаю, как сейчас в России, но на Западе творец должен собирать деньги на фильм, и чем известнее режиссер, тем легче ему их получить при прочих равных. Упоминаемость имени для него важнейший не только коммерческий, но и творческий фактор. «Тебя не знают — тебе не дадут». Чтобы иметь возможность творить, надо, чтобы имя было на слуху.

О существовании такого режиссера, как Уди Алони, мало кто знал и в Израиле за пределами круга левых интеллектуалов, где он был известен другими своими заслугами перед отечеством до кино и без оного. При всем, допустим, уважении к Берлинскому кинофестивалю и его призу зрительских симпатий, это не самый верный путь к всемирной славе. И о том, что у народа Израиля есть такой режиссер, сам этот народ, а заодно и масса народу в мире узнали не благодаря тому, что ранее неизвестный творец удостоился не самого престижного приза, а исключительно из‑за выступления лауреата на тему фашистского режима в Израиле. Именно это вынесло «израильского кинорежиссера Уди Алони» на первые полосы газет и в заголовки новостных выпусков в собственной стране и на первые строчки интернет‑поисковиков в мире.

Предыдущее событие из мира кино, принесшее Алони богатый урожай ссылок в поисковиках, еще меньше связано с его творчеством. Произошло оно в 2009 году и касалось Международного кинофестиваля в Торонто, на котором устроители собирались отметить 100‑летие Тель‑Авива. На нем планировался к показу среди прочих фильм «Пузырь» известной в израильской творческой богеме супружеской пары — Галя Оховски и Эйтана Фукса — о любви, как водится, израильского офицера‑резервиста и араба‑террориста из Шхема. Что там ваши Монтекки‑Капулетти — Шекспир, предложив сюжет, пусть нервно курит в сторонке.

Уди Алони возмутила, разумеется, не вся эта набившая оскомину от бесчисленного количества повторений белиберда (арабско‑еврейские Ромео и Джульетта кочуют по всем жанрам, от кино до балета, во всевозможных вариациях, почему бы им не быть и гомосексуальной парой?), а само участие в фестивале, отмечающем юбилей Тель‑Авива, радикально левых художников. Он призвал их бойкотировать фестиваль, чтобы не участвовать в кинопоказе, демонстрирующем человеческий образ Израиля, определиться, на чьей они стороне — «гомосексуалистов или израильского МИДа».

Несмотря на страстный призыв, авторы «Пузыря» от показа не отказались — объявленной цели Алони не добился, но свой урожай снял, оказавшись в обойме громких имен действительно известных кинематографистов, объявивших бойкот фестивалю.

Благо неполученных «Оскаров»

Демарш Уди Алони в Берлине — вполне в русле поведения израильских режиссеров‑лауреатов и номинантов кинофестивалей и конкурсов. Целый сонм призов собрал вышедший в 2009‑м фильм «Аджами» режиссеров Скандара Копти и Ярона Шани (араба и еврея). На моей памяти ни один израильский фильм не получал столько наград. Премия «Офер» (местный аналог «Оскара») в пяти номинациях и еще куча международных — от Канн до Салоник.

Фильм, действие которого происходит в Аджами, самом криминальном (хотя и самом дорогом) арабском квартале Яффо, стал кинематографическим событием года. Он был объявлен номинантом «Оскара» в категории иностранных фильмов. Когда пришла весть об этом, продюсеры устроили грандиозную пресс‑конференцию в одном из яффских баров. Я оказался там почти случайно. Такое стечение прессы видел только на самых сенсационных политических событиях. Национальный праздник, да и только. Выпуски вечерних новостей открывались репортажами с этого хеппенинга. Казалось, не было израильтянина, который бы не знал теперь, что такое Аджами и что это за фильм. За день до «Оскара» арабский режиссер шедевра Скандар Копти заявил, что израильтянам не стоит разевать варежку на его произведение: это не израильский фильм, а он — не израильский режиссер. «Я не представляю Израиль. Я не могу представлять государство, считающее меня чужим», — объяснил он, нисколько не смущаясь, что уже потратил на этот «неизраильский фильм» два миллиона из бюджета государства.

Как говорят, в эту ночь впервые в истории сотни тысяч израильтян болели за то, чтобы жюри киноакадемии не присудило «Оскар» израильскому фильму. Б‑г услышал их молитвы — «Аджами» пролетел.

Но я не думаю, что это был единственный, первый и даже последний случай, когда Израилю следовало облегченно вздохнуть от того, что его фильм не удостоился самой престижной кинопремии мира, а вслед за этим вхождения в золотой фонд кино и, соответственно, взрывного зрительского интереса к нему.

За год до «Аджами» золотой статуэткой счастливо обнесли другой шедевр израильской кинематографии — «Вальс с Баширом» Ари Фольмана. Это был первый в истории «Оскара» анимационный фильм, который номинировался по категории игровых как лучший иностранный. Он тоже до этого собрал много престижных призов, среди которых «Сезар» (французский «Оскар») и «Золотой глобус», считающийся одной из самых веских заявок на «Оскар» настоящий.

Это действительно выдающееся произведение. Ари Фольману удалось средствами анимации сделать одновременно и документальное, и игровое кино. Мое восхищение профессионализмом — без тени иронии. Если бы не сюжет, не идея, не посыл.

В фильме воспоминания израильского солдата, участника 1‑й ливанской войны 1982 года, на которой воевал и сам автор. Герою кажется, что он потерял память, и он старается, встречаясь с боевыми товарищами и реальными экспертами (тоже нарисованными), восстановить события той войны, главные из которых (для него!) — убийство мусульманскими экстремистами произраильского президента Ливана Жмайеля Башира и последовавшая за этим резня, учиненная христианскими фалангистами в лагерях палестинских беженцев Сабра и Шатила.

Это действительно страшный эпизод, который превратил блистательную военную операцию в национальный позор. Ариэль Шарон заплатил за него отставкой и пожизненным запретом занимать пост министра обороны. Премьер Менахем Бегин — тяжелой депрессией, отставкой и скорой смертью. Но резня в Сабре и Шатиле была всесторонне расследована. Установлено уже тогда, что это был провал израильских оккупационных властей, но не умысел.

В «Вальсе с Баширом» все выглядит иначе. Потерявший вроде память солдат пытается выяснить детали, докапывается до собственной вины в трагедии и словно бы намеренно не может вспомнить, что он делал, как и его страна старается забыть, что это сделала она.

Если бы речь шла не о евреях, я бы сказал, что это иезуитский подход. Ари Фольман начал работу над фильмом после 2‑й ливанской войны. Мы нуждались в ощущении правоты. Фильм лишал нас ее. Не обвиняя прямо, настойчиво сомневаясь в прошлом, подталкивал зрителя за пределами Израиля, которому и был предназначен, к обвинению. Абсолютно несправедливому.

Такая же ма́стерская кинематографическая работа — номинант на «Оскар» 2013 года как лучший полнометражный документальный фильм — «Стражи врат» (в интернете по‑русски легче найти под менее точным переводом названия — «Привратники») Дрора Море. И такая же предвзято нечестная. Только из уважения к действительно высокому качеству исполнения удержусь от определения «лживая».

Фильм был обречен стать сенсацией. В нем об израильской борьбе с палестинским террором рассказывают пять бывших (а один на тот момент — действующий) глав «ШАБАК» — спецслужбы, непосредственно ведущей эту войну.

Начитавшись об этом фильме, я не хотел его смотреть — боялся разочароваться. С тремя персонажами из «Стражей врат» я знаком, с двумя делал обширные интервью. Испытываю к ним огромное уважение, близкое к восхищению. Оба — герои Израиля. Один — Ами Аялон — официальный (таких за всю историю страны около полусотни, половина — посмертно). Он человек абсолютно левых взглядов, но искренний и честный, без корысти и дерьма. Ави Дихтер — умный, интеллигентный, несгибаемый и скромный, не левак ни капли.

Почему напираю на левизну? Не от идеологической паранойи. Но из всего, что читал и слышал о фильме, следовало, что он левацкий, а то, что левацкий фильм сделан на основе интервью с главами «ШАБАК», настораживало. Потому и не смотрел, чтобы не изменить мнение о своих знакомых.

Только сев за этот материал, решил посмотреть «Стражей…» — иначе нечестно. Посмотрел. Не разочаровался. Фильм левацкий — да. Но не герои тому виной. Так он сделан. Мастерски. Видно — для чего. Видно, с какой изначальной идеей. Идея доведена. И видно — как.

Киношники знают, что зритель смотрит не ушами, а глазами, извините за очевидность. Видеоряд дает больше информации, чем слова, вызывает эмоции несоизмеримо большие, чем сказанное. Так это сделано в фильме, где даже в рассказах о терактах, учиненных палестинцами, нам показывают страдания палестинцев от жестоких израильских спецслужб.

Киношники знают, что из многочасовых интервью с героями в фильм включают настриженные по секундам минуты. Право выбора — за режиссером. Критерий отбора — его. И можно оставить лишь часть фразы, оборвав ее монтажным стыком, чтобы исказить смысл. У собеседника за тезой следует антитеза — но ее зритель уже не услышит, и мысль получится другая. Таких мест в фильме немало. Искусство монтажа. Я же говорю — классная работа. Но нечестная.

Естественный отбор в искусстве

«Оскар» не самоцель, а критерий. Даже номинация на него — показатель качества, высшего международного уровня. Другой объективной оценки нет, так что именно эти фильмы можно назвать лучшими. За последнее десятилетие на высшую кинематографическую премию претендовали семь израильских фильмов. Только два из них не касались арабо‑израильского конфликта. Те, что касались, изображали страдания палестинцев, безысходность вооруженного противостояния Израиля арабам — жестокость и мрак.

Если израильское кино представляет миру мою страну и нас, мир должен ужаснуться, что, похоже, и происходит. И этот образ нас и нашей страны создают лучшие наши кинематографисты. Что‑то неладно с ней, с ними или с нами. Ведь это из наших налогов финансируется наше кино, которое нам же и вредит.

Если у вас возникла мысль, что все это время я пытался убедить вас в том, что израильские кинематографисты поголовно участвуют в заговоре против своей страны, то это лишь потому, что я еще не сказал главное.

Это не заговор. И не злой умысел. Это — система. Ее и надо понять.

Вот уже более десяти лет государственная поддержка киноиндустрии гарантирована и упорядочена. Это заслуга покойного депутата кнессета от партии «Наш дом — Израиль» Юрия Штерна. Он пробил закон, согласно которому деньги на финансирование кино выделяются отдельной строкой в бюджете. Небольшие, порядка 65 млн шекелей. Но они есть.

И распределяют их не чиновники Министерства культуры, а специальные кинофонды. Они привлекают и частные инвестиции, но основные средства у них из госбюджета. Второй источник финансирования — телеканалы и телевещатели. У них есть лицензионные обязательства расходовать часть собственных бюджетов на кино, главным образом документальное.

Фонды с помощью авторитетных экспертов оценивают поданные заявки. Критерии, кроме художественной ценности: перспективы международного проката, фестивальных призов. Если фильм не окупился прокатом, с его создателей никто не будет требовать возмещения убытков. Но фонды заинтересованы вкладываться в те фильмы, у которых перспектива окупаемости есть.

— Это для автора, — объяснил мне известный израильский продюсер Саша Кляйн, — как звездочки на броне: чем их больше, тем охотнее тебе дадут денег на следующий фильм.

Фонд тоже заинтересован в этом — дважды. Во‑первых, если фильм окупится, фонд частично или полностью возместит затраты на него. А во‑вторых, чем больше в фонд вернется денег, тем больше он получит из госбюджета в следующем году.

Добиться окупаемости на внутреннем рынке практически невозможно. Спасет только экспорт или копродукция. Поэтому фонд охотно финансирует прежде всего те фильмы, которые могут пользоваться спросом за границей.

Так автор — режиссер или продюсер (часто в одном лице) — первый раз попадает в зависимость от зарубежного спроса. Без денег из фонда он не сможет начать работу над фильмом. А без перспективы зарубежного спроса фонд денег не даст.

Но это не все. Ни фонд, ни телеканал не выделяет денег, достаточных для производства всего фильма. Остальное следует дособрать. И тут опять надо обращаться за бугор.

В ряде стран, Израиль в их числе, ежегодно проводятся своего рода ярмарки заявок, именуемые питчингами (от англ. pitching — «подача»). На них телеканалы, телевещатели, кинопрокатчики, киностудии выбирают идеи, в которые хотят вложиться. Это облегчает бремя обязательств, связанных с производством, например, документального кино. Вскладчину профинансировали фильм — всем пошло в зачет.

Замечательно! Но иностранный инвестор должен быть уверен в тебе как в режиссере и в твоем фильме, что он будет интересен его зрителю в Европе или Америке. А что знает его зритель об Израиле? То, что ему ежедневно показывают по телевизору и рассказывают по радио: про теракты, арабо‑израильский конфликт, страдания палестинцев и жестокость израильской военщины. Израильские фильмы будут прежде всего про это, и сниматься они будут так, как того хочет иностранный заказчик. Другие же фильмы будут снимать на коленке и показывать дома. Подобным образом совершается естественный отбор в этом виде искусства. Потому израильское кино обречено быть антиизраильским.

Ласло Немеш хотел снять свой фильм в Израиле, но на историю о страданиях евреев в Освенциме денег в еврейском государстве собрать не удалось. И «Сын Шауля» снимался евреями в Венгрии. А в Израиле снимает фильмы про страдания палестинцев сын Шулы и получает за них приз зрительских симпатий в Берлине, где рассказывает с трибуны, какая Израиль фашистская страна, пиарится на этом и увеличивает свои шансы на следующий фильм. Тоже сюжет, а что?