11 декабря исполняется 100 лет со дня рождения Александра Солженицына. «Лехаим» вспоминает о том, какую роль сыграл великий русский писатель в жизни российских евреев.

В августе 2008 года уход из жизни 90-летнего Александра Солженицына вызвал шквал откликов, в основном, учитывая печальное событие, почтительных. Прозвучали даже слова о том, что начало ХХ века ознаменовалось уходом Толстого, а начало века XXI – уходом Солженицына. Если же что-то стыдливо замалчивается или называется под сурдинку, то это известное сочинение «200 лет вместе». Сказано о нем достаточно, в том числе и нами. И оно не стало бы поводом к этим заметкам. Однако это полуумолчание, полусмущение в узком вопросе совмещается с другим общим обстоятельством – постоянными сравнениями масштаба фигуры Солженицына со Львом Толстым. И именно это сочетание наводит на размышления, связанные со смертью Толстого, с реакцией на нее тогдашней еврейской печати. И так же как Солженицын продолжил русскую литературную традицию, по-видимому, неизбежно продолжение параллельной ей русско-еврейской традиции прощания с классиками.

Вот что писал на эту тему в «Новом восходе» 1910 года Аркадий Горнфельд: «Непосредственно Лев Толстой не сделал для евреев почти ничего или ровно ничего, если сопоставить то, что он сделал, с тем, что мог сделать. Если бы мы должны были ценить в Льве Толстом поборника еврейского равноправия, то мы спокойно могли бы сказать, что в его лице русское еврейство потеряло немного.

Чувствовалось, да и сам он говорил, что еврейский вопрос для него один из многих, нуждающихся в решении, но более чем второстепенных. Евреев это всегда волновало. Если вспомнить даже не тот величественный пафос, который охватывал Толстого, например, при мысли о страданиях русских сектантов или о практике телесных наказаний, даже не те огненные слова, которые он находил, чтобы бросить их в лицо насильникам всех сортов, если вспомнить лишь то тихое внимание, которое встречали в нем муки бессловесных животных, для жестокой забавы избиваемых человеком, и тут же припомнить, что этого внимания оказалось недостаточно, чтобы сказать в защиту своих еврейских сограждан свое прямое, решительное, могучее слово, то, естественно, становится обидно».

Обидно было на протяжении всей жизни Солженицына и тем многочисленным еврейским интеллектуалам, писателям, историкам и собеседникам, которые готовы были пойти на все, чтобы помочь своему кумиру. А вот насколько Солженицын умел быть за это благодарным, рассказал в общем-то далекий от национально мыслящего еврейства Ефим Эткинд в интервью Рикардо Сан-Висенте, говоря о книге «Бодался теленок с дубом»:

«Это было, наверное, в семьдесят седьмом-восьмом году. С тех пор он порвал и с Копелевым, и со всеми. Особенно с евреями.

– Хотя он постоянно говорит, что у него нет никаких антиеврейских, антисемитских побуждений.

– Во-первых, есть, а во-вторых, прочтите в одиннадцатом или двенадцатом номере “Нового мира”: он рассказывает о том, как Прицкер, мой друг, водил его по Таврическому дворцу. Я договорился с Прицкером, привез к нему Солженицына, и Прицкер, профессор Высшей партийной школы в Таврическом дворце, показал ему Таврический дворец. Это Солженицыну нужно было для романа, потому что там происходило заседание Государственной думы. И он пишет так: “Не удивительно ли, что русский писатель, который пишет о русской истории, должен был пользоваться помощью двух евреев?!” <…> Ну вот я все это прочел, и, вы знаете, ничего худого тут не сказано. Действительно русский писатель, действительно два еврея… Но я, оказывается, был для него евреем! Он для меня никогда не был русским. Он был для меня моим другом Александром Солженицыным <…> Я ведь тоже русский писатель или русский литератор. Это ж поразительно».

Эта картинка явственно демонстрирует то, как Солженицын использовал окружавших его евреев, как умел мягко и неназойливо отделять себя от любого типа евреев из своего окружения: и либералов-интернационалистов, и выкрестов, и антропософов, и лагерников-собеседников, чьи мысли раскавыченно включены в «Архипелаг ГУЛАГ». Сегодня эта книга снабжается списком собеседников Солженицына, однако в 1970-х все это наследие оказалось сосредоточено вокруг одного имени. И с этим сделать уже ничего нельзя, даже если расставить в будущем академическом издании все сноски.

Солженицын писал «200 лет вместе», зная еврейство лишь на примерах своего окружения. Именно чуждое ему либерально-еврейское, денационализированное отношение к миру «русских литераторов», (которое и Солженицына-то числили русским только по языку, а так – своим другом) и сбрасывал с себя русский писатель, мыслитель и идеолог. Себя-то он по праву считал русским далеко не только по языку.

И вот теперь даже поэтесса Юнна Мориц, после «200 лет», вдруг написала:

Евреи России сошли с ума, / От счастья, что расступилась тьма, / И солженицынские тома / Они размножали невероятно, / В диких количествах… И – бесплатно. //

Такого читателя больше нет. / И вовеки не будет у Солженицына. / А книга его про двести лет / Русских с евреями – ох грешна… //

Да простит ему Б-г / Этот подлог, / Этот выгодный бред, / Где Огромный Секрет – / Что такого читателя / Больше нет / И вовеки не будет!..

И лишь единицы, такие, как Шимон Маркиш, сумели преодолеть романтический морок 1960-х. Уже прочтя «200 лет вместе», он написал: «Оставляя в стороне концепцию русской революции как стопроцентно чуждой русскому народу и навязанной ему бандою инородцев, в первую голову и по преимуществу евреев, вглядимся в главаря банды, еврея Парвуса, опять-таки как в художественный образ, выражающий определенную авторскую позицию. Образ этот чудовищен, и каждая его черточка, каждая деталь, буквально каждая восходит к той же юдофобской мифологеме еврея. От тошнотворного “болотного дыхания”, варианта “еврейского смрада”, пресловутого foetor judaicus, до предательства и злопамятной мстительности. По-моему, нет во всей русской литературе более яркого и страшного примера “сатанизации” еврея, чем солженицынский Парвус. На этом фоне, рассуждал я больше четверти века назад, и надо рассматривать альтернативу, которую предлагал Солженицын российским евреям в “Августе Четырнадцатого”: пусть каждый решит для себя и твердо держится своего решения – либо сказать России “я – твой, а ты – моя” и “включиться в терпеливый процесс истории”, либо, если нет, можно разрушать ее, можно бросить на произвол судьбы. Позволю себе процитировать себя же: “Сказать „моя“” – куда как просто, но услышать в ответ “да, твоя” оказалось невозможным. Никому и ни от кого. Ни созидателям, ни разрушителям. Ни от монархистов, ни от либералов; ни от большевиков, ни от эмигрантов. И в будущем взаимности не предвидится. Все равно ведь мы чужие, чужой крови, и чужую эту кровь нам помянут из любого лагеря».

Это и есть ответ на недоумения друга Маркиша, Ефима Эткинда.

Когда меня спросил один из старых «новомирцев», нельзя ли увидеть в «200 годах вместе» что-то положительное, я однозначно ответил: нет. Теперь же можно сказать иначе: провальная книга Солженицына породила целый новый вид «еврейского текста» – ответы Солженицыну. Сегодня можно со всей уверенностью сказать: такого еврейства Солженицын никогда не видел и себе не представлял.

Главная же ошибка писателя состояла в том, что решить заведомо мессианский русско-еврейский или христиано-иудейский спор он решил методами плоского исторического позитивизма. То, что это именно так, подтверждает открытое письмо ко мне Н.Д. Солженицыной после статьи в «Независимой газете», где сочинение Солженицына было мной оценено с использованием выражения «антисемитская мысль». Жена писателя удивленно написала, что если все евреи думают так, как я, то идея писателя о примирении двух народов нереализуема. Действительно, набором общих мест из «Еврейских энциклопедий» такие вопросы не решаются.

Да и «ответ» писателя мне, правда далеко не прямой, был более чем характерен для Солженицына. В главке о Булгакове «Из литературной коллекции» он высказал мне претензию за переиздание в спецномере «Литературного обозрения» 1991 года старой антибулгаковской пьески, разумеется не упомянув, что рядом находится и статья, где этот текст разбирается. Да и действительно, не ради же литературоведческого спора писал все это Академик РАН. Ему было важнее в сотый раз напомнить статьи критиков-евреев с демонстративно раскрытыми в скобках псевдонимами. Поэтому, даже похвалив кое-что из этого номера, писатель не заметил имени одного из составителей. В общем, ситуация та же, что и со «сносками» в «200 годах вместе». Даже в поздних «Двучастных рассказах» не дают ему покоя эти критики-псевдонимщики. Однако это уже слишком сильное снижение образа автора рассказов. Сделаем, традиционно для евреев, вид, что мы ничего не заметили и что позорная сталинская дискуссия о псевдонимах мне не известна.

И закончим вновь Толстым, о котором в 1910-м писал Аркадий Горнфельд: «Все это – именно с еврейской точки зрения – страшно бедно, когда думаешь о том громадном действии на умы, которое производил Лев Толстой и которое есть необходимый шаг в освобождении еврейства».

Советская «тьма» и для евреев «расступилась» не без участия Солженицына и его еврейских помощников и почитателей. А вот сказать, что для евреев Солженицын сделал мало, невозможно. Два его закатных тома о двухстах годах оказались остальных томов премного тяжелей. И с этим сделать уже ничего нельзя.

(Опубликовано в №198, октябрь 2008)