В московской галерее «Наши художники» (до 20 декабря) проходит выставка «Шустер. Коллекция». Со дня смерти петербургского кинорежиссера, знатока и собирателя искусства, составителя уникальной «эстетической коллекции» Соломона Абрамовича Шустера (1934–1995) минуло 20 лет. В сферу его интересов входил фигуративный модернизм русской живописи XX века «левее» «Мира искусства». Найденные Шустером шедевры украшают главные музеи Северной столицы. История его жизни и его собрания, открывающая новую рубрику журнала, сама по себе захватывающий роман.

«Глаз»

«Несмотря на подпись, вещь подлинная», — едкая фразочка, имеющая хождение в кругу ленинградской коллекционерской братии. Чтобы оценить ее парадоксальность, одного чувства юмора недостаточно, нужно обладать знанием, интеллектом и «глазом». Шустер благодаря щедрости природы имел в распоряжении все четыре компонента. Кстати, историк искусства, искусствовед и знаток — не одно и то же. А «глаз» Шустера был воспитан общением с «богами в живописи» — Натаном Альтманом, Робертом Фальком, Павлом Кузнецовым, Мартиросом Сарьяном, которых он застал.

Начинающим коллекционером Соломон Абрамович пришел к Смирнову‑Сокольскому, известному не только как эстрадный актер, но как библиофил и собиратель пушкинианы. По стенам висели Брюллов, Кипренский и Тропинин. За дверью Шустер заметил картину, явно диссонирующую с ампирным окружением: на фоне кричащего пейзажа, выставив ботинок вперед, возлежал нахальный молодой человек. «Николай Павлович, зачем вам эта живопись? Не ваш профиль. Отдайте ее мне», — пытался схитрить Шустер, сразу узнав руку Александра Яковлева, портретирующую Василия Шухаева. Смирнов‑Сокольский согласился уступить «Сашку в придачу с Васькой», но только за равноценное собрание альманахов пушкинской поры. Несколько лет Соломон Абрамович «таскал» в Москву альманахи. На намек, что пора бы и картину отдать, Николай Павлович ответил: «Ладно, еще один альманашек, и забирай». И вскоре умер. Шустер не посчитал возможным напомнить вдове об уговоре. Через несколько лет в комиссионке на Смоленской коллекционер приметил стоявшую у стены картину, вернее, ее часть — ту самую ногу. Вытащил и, не разглядывая, понес к кассе. Когда полотно заворачивали, Шустер увидел ярлык: «Экспертиза Государственной Третьяковской галереи. Портрет неизвестного мужчины работы неизвестного художника XX века».

«Шустеренок»

Герметичный круг матерых коллекционеров принял к себе «молодого Шустера», или «Шустеренка», довольно рано, семнадцатилетнего, и, разумеется, благодаря отцу. Абрам Игнатьевич Шустер, архитектор, сотрудник Академии наук СССР, известный собиратель западноевропейской живописи, внушал сыну, помогавшему ему в так называемых «негоциях»: «Не торопись. Будь внимателен. Знание дает тебе преимущество. Коллекционер сосредоточивает в себе и весь музей, и его закупочную экспертную комиссию, и даже бухгалтерию». Девять десятых своей коллекции Абрам Шустер завещал Эрмитажу и Русскому музею: «Портрет Левицкого» и «Давид‑псалмопевец» — обе работы Боровиковского, «Отдых на пути в Египет» Абрахама Блумарта, «Женский портрет» Друэ, «Пейзаж с фигурами» Каспара Давида Фридриха…

Впрочем, и дед Соломона, Игнатий Моисеевич, купец, член правления фондовой биржи, чей портрет в 1914‑м писал Маковский, собирал русских академистов. На Еврейском кладбище в Петербурге сохранился строгий портал его надгробия, подпираемый колоннами. И от прадеда портрет остался, кисти некоего Йоффе, который был не только художником, но и фотографом. Известно, что ретушером у него работал Марк Шагал. Генетика диктовала, Соломону ничего не оставалось, как тоже стать коллекционером. Даже Илья Эренбург, владелец обширной коллекции искусства, и тот кем‑то ему приходился — «кузина моей бабушки по материнской линии была его [footnote text=’Соломон Шустер. Профессия Коллекционер. М.: Трилистник, 2005 (книга выпущена к первой выставке памяти Соломона Шустера в галерее «Наши художники» в 2005 году).’]теткой[/footnote]». Мать Соломона, Ревекка Соломоновна Беленькая, была актрисой.

Отец не сразу приохотил сына к собирательству. В порядке воспитательной хитрости послал в Москву к уже всеми забытому художнику Павлу Варфоломеевичу Кузнецову. Плейбой и стиляга, Шустер, проведя большую часть семейной командировки в злачных местах, под конец пошел исполнять поручение — покупать картины. В мастерской в Карманицком переулке (мастерская Сарьяна, кстати, была напротив, дверь в дверь) Кузнецов показал несколько работ, стоявших в углу. Соломон, перебрав их, заявил художнику, что‑де имел о нем иное представление. Кузнецов внимательно посмотрел на юношу: «Хорошо, возьмите лестницу и полезайте на антресоли». Когда же, прихватив пять вещей, Шустер спустился, сказал: «Знаете, и на мой вкус, вы выбрали пять лучших». Так Соломон начал собирать.

Год проучившись и бросив операторский факультет ВГИКа, начав работать в кино у режиссера Григория Рошаля, он поступает на искусствоведческое отделение Ленинградского института живописи им. И. Е. Репина (Академию художеств). И в стенах Академии знакомится с будущей женой Евгенией Крюковой — искусствоведом, его постоянным консультантом и советницей.

«Мы снимаем для истории»

Будущий искусствовед и кинорежиссер Шустер в качестве дипломов по окончании Академии художеств и Высших режиссерских курсов написал работу и снял фильм о великолепном графике, позднем «мирискуснике» и тоже, кстати, коллекционере Георгии Семеновиче Верейском.

Было у Шустера в портфолио еще несколько фильмов, игровых: «Пристань на том берегу», «День приема по личным вопросам», «Огни», «Канувшее время», «Сергей Иванович уходит на пенсию», «Всегда со мною»… Тихие картины про достойных людей, все с лучшими актерами: у Шустера снимались Владислав Стржельчик, Олег Басилашвили, Станислав Любшин, Анатолий Папанов, Алиса Фрейндлих, Зинаида Шарко. Как заметил коллега по цеху Сергей Соловьев: «Соломон всегда больше хотел быть режиссером, чем был им. Ничего ошеломляющего он так и не снял, не снял и ничего скверного, чего можно было бы стыдиться. Так же, не шумно и внешне не эффектно, он однажды профессионально сделал дело, которое никогда, конечно же, не [footnote text=’«Шустер. Коллекция». М.: Искусство — XXI век, 2015 (каталог выставки в галерее «Наши художники», 2015).’]забудется[/footnote]». Речь идет об отважном поступке, чего там, профессиональном подвиге (кто понимает, о каких временах идет речь) режиссеров Соломона Шустера и Семена Арановича, снявших отпевание в Никольском соборе и похороны в Комарово Анны Ахматовой. Без разрешения руководства Ленинградской киностудии, на выпрошенной в долг пленке. 10 января 1966 года. Да, но ведь постановление ЦК партии об Ахматовой и Зощенко 1946 года никем еще не отменено. В очерке 1988 года «В помещении Интимного [footnote text=’См.: Соломон Шустер. Профессия Коллекционер.’]театра…[/footnote]» Шустер поминутно (как раскадровка фильма) воспроизводит хронику мытарств тех дней: абсурд и унижение, хождение по кабинетам, остолбенение руководства, блеф со звонками от Союза писателей, упавший со стремянки оператор, ярость Иосифа Бродского над гробом, негодование Льва Гумилева и успокоившее их: «Мы снимаем для истории. Поймите нас».

И в этом был его характер!

Неизменная бабочка, собранная сложным узлом, костюмы от Кардена, крылатка, пальто с меховой изнанкой, велюровая шляпа, трость, контрабандный Dunhill… Необычность его сквозила во всем, начиная с пижонского внешнего вида и кончая ветхозаветным именем, которое, в сочетании с отчеством и фамилией, он не стал превращать в удобный псевдоним — в отличие от многих коллег. И в этом был его характер! Кинодраматург и коллекционер Александр Шлепянов вспоминает яркий случай. Секретарь Ленинградского обкома товарищ Толстиков принимал фильмы. Узрев в кадре человека с бородой, громко заметил: «А это что за жидовская морда?!» Все захихикали, «и вдруг Соломон встал, вышел и довольно ощутимо хлопнул дверью. Мне стало стыдно, что я этого не сделал, и я вышел вслед за ним. Соломон спокойно стоял в коридоре и курил сигарету [footnote text=’Цит. по изд.: Шустер. Коллекция.’]“Мальборо”[/footnote]».

Безупречный провенанс

Шустер, здоровьем слабый, очень артистично «диабетил». По воспоминаниям Соловьева, болея, иногда столь же артистично и со вкусом начинал «умирать». Собираясь это сделать в очередной раз, напутствовал сына Марика: «Если решишь продавать, то — завещаю — только по одной вещи. Начинай с наихудших. Хотя таких у нас нет». И ведь не лукавил. Профессионалами признано: собрание русского искусства первой трети ХХ века Соломона Шустера, свыше двух тысяч экспонатов, принадлежит к числу выдающихся частных коллекций национального значения. Это не высокие слова, и настоящая выставка только подтверждает масштаб его личности, вкуса и самозабвенную любовь к предмету.

«Женщина с серебряным поясом» раннего, 1911 года, Натана Альтмана, того же года «Портрет художника Мориса Фаббри» Роберта Фалька, его же «Портрет Виктора Шнеерсона с чубуком» и «Лиза с глиняным кувшином». Елизавета Сергеевна Потехина, первая жена художника (из четырех) была его любимой моделью. Фалька в коллекции Шустера немало — ранний, 1909 года, «Автопортрет на фоне крыши», «Автопортрет в красной феске», «Портрет Мане Каца», «Портрет Александра Древина» 1930‑х, «Портрет Соломона Михоэлса» 1946‑го, не говоря о пейзажах, чарующих своей меланхолией. В портретах Роберта Рафаиловича скрыта какая‑то манящая тайна, его интересовали люди сильного интеллекта, яркого характера. Любопытно: в собрании Шустера нет Малевича и Кандинского, зато много портретов. Коллекционеры их не часто собирают, а он любил. И со многими портретируемыми был хорошо знаком.

Если останавливаться на жанрах, то в огромном собрании Шустера есть пейзажи, как, например, «Красная земля» Давида Бурлюка (1909), натюрморты Ильи Машкова, «Натюрморт с фруктами на фоне ткани», «Подсолнухи» Натальи Гончаровой, «Желтая чашка» Давида Штеренберга (1920‑е), жанровые сцены — холст «Цыгане» Александра Тышлера, «За столом» — прелестная гуашь Якова Шапиро, 1923 года, изображающая тихий вечер в еврейском семействе.

И все же портреты. Кисти того же Шапиро «Портрет композитора Артура Лурье» и «Оркестровый автопортрет» кубофутуриста Кирилла Зданевича 1910 года, на котором угадываются черты Ладо Гудиашвили, Алексея Крученых, Ильи Зданевича и самого автора. Русский музей любезно предоставил на московскую выставку свою гордость — «Автопортрет и портрет Петра Кончаловского» Ильи Машкова (1910). Но все ли в курсе, что вещь принадлежала Шустеру и лишь из‑за гигантских размеров, 208×270, с полотном пришлось расстаться. На выставке представлен холст Фалька «Король нищих» (1924), в чертах которого сложно не узнать Ленина. По легенде, идущий вечером домой Фальк заметил греющегося у костра бродягу и позвал в мастерскую позировать. В назначенный час в дверь позвонил хорошо одетый мужчина, оказавшийся профессиональным нищим, лишь на работе облачающимся в лохмотья.

Многие из работ галерея «Наши художники» уже показывала 10 лет назад. В первый печальный юбилей кураторы не стали делать реконструкцию собрания, тогда это было своего рода посвящение коллекционеру. Полтора десятка вещей, принадлежащих Шустеру, дополнялись работами мастеров, которых он любил.

Гениальные новеллы, которые Шустер оставил после себя, — сам он, владеющий изысканным слогом и бойким пером, называл их «случаями из практики», — напоминают детективы или охотничьи рассказы. Пестрящие цифирью («Шагала можно было купить за месячную зарплату»), именами и хитросплетениями судеб, они дают азартную картину того неординарного времени и самую «кухню» коллекционерского мира, непростые нюансы которой обычно остаются за кадром. В исключительном внимании к истории, бытованию вещи, правильной атрибуции, исследованию происхождения картин — главная ценность увлечения, которую Шустер, конечно же, осознавал. Личное знакомство с Фальком, Альтманом, встречи с музами двадцатых годов, владевшими умами Мандельштама, Лифшица, Купцова, умение расположить к себе художников и наследников определили безупречный провенанс произведений его собрания.

«Мы с женой собрали коллекцию того, что истинно хотели, что поражало нас “солнечным ударом”. А что касается пропусков, лакун, так что же! Ведь мы же не [footnote text=’Цит по. изд.: Соломон Шустер. Профессия Коллекционер.’]музей![/footnote]» — Шустер успел подвести итог, прежде чем умер на плече жены утром 1 сентября 1995 года в гостиничном номере в Берлине. После большой порции искусства на вернисаже знаменитой выставки «Берлин—Москва», где участвовали вещи из их собрания.