Соломон Перель — человек необычной судьбы. Родиться в Веймарской Германии, успеть застать начало гитлеровского режима, последние годы Второй Речи Посполитой, куда его семья бежала из гитлеровской Германии, побывать воспитанником советского детдома после исчезновения Польши в 1939 году, а затем почти четыре года (из них три — в элитной школе гитлерюгенда — нацистского аналога комсомола) выдавать себя за этнического немца — всего этого хватило бы на нескольких человек. Однако все это — часть одной судьбы, отраженной в его автобиографической книге «Гитлерюнге Соломон».

Семен Чарный Ваша книга обрывается на прибытии в Израиль. А что происходило затем?

Соломон Перель Когда я приехал, Израиль вел Войну за независимость и меня направили на фронт в Иерусалим, где я воевал против иорданцев. Два года я служил в армии. Когда меня демобилизовали, стал думать, что делать дальше. И тогда вспомнил, что в 1946 году учился в школе ОРТ (еврейское Общество распространения труда) в Мюнхене на механика. И начал работать в Израиле механиком. Через некоторое время на пару с братом мы открыли фабрику по производству молний. Я много лет проработал на этой фабрике, до 1985 года, ушел после операции на сердце. Мы продали фабрику, и я вышел на пенсию.

СЧ Что побудило вас обнародовать свои воспоминания?

СП Холокост нельзя забывать. Сейчас же появляется все больше заявлений о том, что Холокоста не было, что это, мол, ложь. Поэтому живые свидетели Холокоста обязательно должны пуб­ликовать свои воспоминания. К тому же моя история — это не только история Холокоста, но и история воспитания молодежи, ее индоктринации. Когда большинство тех, кто выжил в Холокосте, находились в конц­лагерях и гетто, я был один в окружении нацистов. Я не хотел унес­ти эту историю с собой в гроб, потому и решил написать мемуары. Мою книгу перевели на шестнадцать языков и с интересом читают во всем мире.

СЧ Почему вы не обращались к этой истории раньше? Пытались забыть?

СП Такие вещи не забываются. Но мне понадобилось сорок лет, чтобы обрести понимание того, кем я был и чем было произошедшее со мной. Я думаю, нужно не менее сорока лет для того, чтобы историки смогли проанализировать какое‑то событие должным образом.

СЧ По вашей книге снят фильм «Европа, Европа». Съемки были вашей инициативой или инициативой режиссера Агнешки Холланд?

СП Это было инициативой режиссера. Она обратилась ко мне после того, как мои воспоминания перевели на немецкий. Тогда немецкий издатель мемуаров приехал в Израиль и предложил мне продать права на фильм. Агнешка Холланд — молодец, снятый ею фильм — один из трех лучших фильмов о Холокосте после «Холокоста» Ланцмана и спилберговского «Списка Шиндлера», но это не документальный фильм. Фильм снят «по мотивам», он показывает не все как было, но это ее право.

СЧ Как отреагировали израильтяне на подобную «нетипичную историю спасения»?

СП Когда я впервые встречался со школьниками‑израильтянами, чтобы рассказать свою историю, то долго думал: ​как они отреагируют? Ведь пока другие гибли в Аушвицах, я в это время кричал «хайль Гитлер!» Мой принцип был: ​говорить все и ничего не приукрашивать. Когда я закончил, в зале, где собралось свыше двухсот школьников, несколько минут стояла мертвая тишина. Потом они, не сговариваясь, вскочили и захлопали, а несколько девушек заплакали. И я понял, что они поняли, ​каков был мой путь через Холокост. Сейчас моя книга включена в образовательную программу, школьники читают ее и пишут по итогам эссе. Но если израильская молодежь идентифицировала себя с моим путем, то несколько человек из числа переживших Холокост выражали недовольство. Один из них публично заявил, что скорее покончил бы с собой, чем надел бы нацистскую форму и произнес «хайль Гитлер!» Я ответил ему: сейчас ты сидишь здесь, ты можешь быть героем. Но если бы ты был там, как я, и вспомнил бы слова матери: «Ты должен жить!», ты отреагировал бы так же, как я. Один из учеников школы, где я был, сказал, что я нарушил принципы иуда­изма. Однако у величайшего еврейского мудреца Маймонида есть понятие «пикуах нефеш» — «спасение жизни», для достижения которого допустимо нарушение едва ли не всех заповедей. Так что я лишь следовал его рекомендациям.

СЧ Вы говорили раньше, что сохраняете контакты со своими соучениками по школе гитлерюгенда. Как они себя повели, когда узнали, что вы — еврей?

СП Если бы они узнали это тогда, когда были фанатичными нацистами, то, думаю, для меня это плохо кончилось бы. Сейчас они 90‑летние и поумневшие. В таком возрасте обычно начинаешь искать, что было хорошего в жизни, чтобы понять, правильно ли ты жил. Они пытаются найти что‑то хорошее у Гитлера, чтобы оправдать себя. Они говорят мне: да, Гитлер не был справедлив с евреями, но он сделал много хорошего для немецкого народа — когда после поражения в Первой мировой войне в Германии была безработица, инфляция, он с этим справился. Я не удивлен такой позицией, поскольку со времени своего пребывания в советском детском доме Сталин был для меня богом. Когда же Хрущев выступил на ХХ съезде с речью, разоблачающей Сталина, я подумал: ведь я верил в Сталина, а он оказался таким человеком, творил ужасные вещи. И тогда я стал искать у Сталина что‑то хорошее, как они искали у Гитлера. И довольно быстро нашел: Сталин был командующим Красной Армией, которая победила Гитлера.

Так вот, когда они узнали, что я еврей, то больше всего удивились, как они меня не заподозрили, хотя мы три с половиной года жили рядом. Начали спрашивать меня, как мне удалось притворяться. Я сказал: вы не могли ничего узнать, поскольку я не играл эту роль — я стал таким, как вы, гитлер­юнге. Во мне тогда жили две души — нациста и еврея, две противоположности. С момента, когда я надел форму со свастикой, я стал врагом себе, мне приходилось воевать самому с собой и спасать самого себя от себя. Я кричал «хайль Гитлер!» и «зиг хайль!» вместе со всеми, радовался, когда Германия побеждала, и плакал, когда ее войска терпели поражение.

СЧ Что было самым опасным в те годы, когда вы скрывали свое настоящее имя?

СП С утра до ночи все было опасным. Хотя, конечно, самым сложным было мытье в душе, поскольку там могли быстро обнаружить мое истинное происхождение. Очень сложным был внутренний настрой: я был один, без родственников и друзей, окружен врагами. Была бесконечная ностальгия, из‑за которой я в 1944 году поехал в Лодзь, надеясь увидеть в гетто кого‑то из родных. Это, конечно, было очень опасно, поскольку меня могли разоблачить.