Слабые утешения в честь столетия Пауля Целана
Материал любезно предоставлен Tablet
Поэт, переживший Холокост, в своем творчестве не гнался за простыми смыслами и в 49 лет покончил собой. Теперь Пьер Жорис и Дэниел Кауфман положили его стихи на музыку, причем на удивление неплохую.
В жизни и творчестве Пауля Целана сошлись темы, которых многие читатели и вообще большинство людей стараются избегать. По уверениям тех, кто читал Целана в оригинале, на немецком, мотивам и языку его пресловуто сложных поздних произведений свойственна почти мистическая туманность.
Целан родился в семье, где говорили по‑немецки, в городе, который в те годы был румынским, а ныне входит в состав Украины. Родителей поэта убили нацисты, ему удалось накануне депортации бежать на восток и выжить в трудовом лагере. В основе «Фуги смерти», его знаменитого стихотворения 1945 года, — ужасы, которым Целан был свидетелем. Можно сказать, счастлив тот человек, кто не Пауль Целан.
После войны Целан, владевший полудюжиной языков, включая иврит, скитался по материальным и культурным развалинам Бухареста и Вены, в конце концов обосновался в Париже, где и покончил собой в 1970 году в возрасте 49 лет. Вопреки — и, одновременно, благодаря — упорному желанию писать по‑немецки Целан опровергает утешительную ложь, будто бы можно легко и не замаравшись примириться с немыслимым недавним прошлым или с теми проявлениями человека, которые стали его причиной.
В 2020 году переводчик, литературовед, поэт Пьер Жорис и композитор Дэниел Кауфман пытались решить вопрос, как отметить столетие писателя, чье творчество остается памятником всем мыслимым сложностям бытия. Их ответ, как показали отложенный из‑за пандемии концерт и чтения в нью‑йоркском Еврейском музее, таков: ничего не приукрашивать, подчеркнуть, что трагедии и мрачные парадоксы произведений Целана не следует путать с пустым пессимизмом. Отыскать свет и даже надежду в стихотворениях Целана, не приглушая смятение, не опошляя и не искажая его работы, и все это в тесных рамках представления на два часа, рассчитанного на англоязычную публику, не относящуюся к знатокам его творчества, — задача практически невозможная. Но Жорис и Кауфман доказывают: музыка способна восполнить эстетические и эмоциональные пробелы, направить слушателей туда, куда надеялся перенести их Пауль Целан.
Чтения в музее начались с короткой лекции Жориса — ведущего переводчика Целана на английский. Жорис охарактеризовал творчество Целана как «карту, на которой неизвестные участки преобладают над уже нанесенными», отметив, что поэзию Целана зачастую воспринимают как «сверхсложный ландшафт» или «неприступную крепость». Однако же темы, которые интересуют Целана, туманными не назовешь. Холокост и проблема зла для него не абстракции, и он не хочет упрощать их для чьего бы то ни было понимания, отказывается смягчить истинную природу и смысл собственного конкретного опыта. Его поэзия «заложница этой динамики борьба–любовь», заявил Жорис, неустойчивое единство, выраженное исключительно новаторским немецким — языком, который у Целана «связывает убитого и убийцу».
Кауфману же и шести музыкантам его знаменитого ансамбля «Барбез» предстояло продемонстрировать, что составляет мир поэта. Кауфман сотоварищи исполнили 55‑минутный песенный цикл под названием «Бремя света» — набор музыкальных декораций к стихотворениям Целана, сочиненный и записанный в 2007 году. Работа началась с чтения стихотворения под названием «Земля была в них» — пугающего образа бездумного человечества, которое уничтожает себя, дабы задобрить неизвестную высшую силу:
Они рыли и рыли. На это шел
их день, их ночь. И они не славили Б‑га,
который, как они слышали,
все это замыслил,
который, как они слышали,
все это провидел
.
Музыка превратилась в медленно развивающийся джазовый плач, мелодия состояла из леденящего вопля терменвокса, из низких вибрафонов, рождающих тонкий, однако необходимый слой акустической мягкости. «Мать мою не видел я седой, — расслышала публика за внушающими благоговейный трепет созвучиями скрипки и кларнета. — Мать ушла за тридевять земель… Кто же вас, резные двери, вышиб? Мать не возвратится никогда» .
Целан всю жизнь не мог простить себе, что не уговорил родителей бежать от нацистов. Некоторые писатели признают, что творчество по сути своей искупление, искусство само по себе доказывает: раны способны зажить — человека ли, народа, — но утешения Целана слабее и куда туманнее, чем привычные нам.
«Приспусти свои флаги, воспоминанье, — слышим мы, и Кауфман играет на акустической гитаре обглоданную до костей музыкальную фразу в стиле джаз‑мануш. — Приспусти на сегодня, навечно» . Музыка представляется выражением уязвленной, незыблемой памяти, но манеру исполнения Кауфмана ни унылой, ни мрачной не назовешь. «Я здесь на дороге к себе, наверху» , — последняя строчка рассказа, который Целан написал в 1959 году; в произведении Кауфмана ее сопровождает густой свист терменвокса, направляющего мелодию под пугающим шквалом ударных, гитары и бас‑кларнета.
Верный духу своего вдохновения, не чуравшегося чего бы то ни было, Кауфман не избегает правды о том, что дорога Целана к себе окончилась самоубийством, — цикл завершается словами «Ты задолжал мне смерть, и я свершу ее». Обстоятельства смерти Целана нельзя назвать ни легкомысленно сокращенной сноской к его стихам, ни единственным ключом, открывающим подлинное значение его жизни и творчества. Как отметил Жорис в лекции, с которой началось мероприятие, поэзия Целана — «контратака» на мир и цивилизацию, стремившиеся его уничтожить. Однако же это нечто гораздо большее, нежели прославление выживания как такового. Его гений прозревает глубже — быть может, даже трансцендентные возможности далеко за пределами трагедии. Жорис процитировал размышление Целана о том, может ли писательство служить «своего рода молитвой». Поэт это допускает. Однако же «это не значит, что писательство превыше всего. Нельзя писать, сложив руки».
Оригинальная публикация: The Cold Centenary Comforts of Paul Celan
Стихи как труд
Предсмертная записка Примо Леви
