Сионисты в рядах Красной армии
Материал любезно предоставлен Tablet
Вторая мировая война стала первой современной войной, в которой евреи не убивали друг друга. Для многих евреев, живущих в рассеянии, она по сути явилась «войной мирового еврейства, в которой интересы союзных государств и евреев, особенно сионистов, сплелись в единое целое». Но это была не та «еврейская война», что могла родиться в воображении антисемита. В этой войне евреи сражались за право жить, и имена многих ее героических участников оказались стерты из истории или замалчивались теми странами, чью военную форму они носили.
17 июля 1944 года объединенный батальон 130‑го стрелкового Латышского корпуса, состоящий из бойцов разных национальностей, получил приказ советского командования освободить городок Шкяуне, который находился у прежней советско‑латвийской границы. Городок этот — одно из множества еврейских местечек на востоке Латвии, чьи старые общины чудаковатых еврейских «мечтателей, портных и сапожников» ушли в небытие в годы нацистской оккупации Латвии.
Особенность этого символического начала освобождения Латвии советскими войсками заключалась в том, что командиром первого латышского батальона, который пересек национальную границу, был еврейский офицер 43‑й гвардейской Латышской стрелковой дивизии, будущий кавалер ордена Александра Невского, уроженец Риги Язеп Пастернак. Через два месяца тот же «высокий и красивый» офицер Красной армии торжественно въезжал «на белом коне» в освобожденную Ригу.
Вместе с погибшим комсомольским активистом Вениамином Лурье гвардии майор Язеп (Иосиф) Пастернак принадлежал к поколению советских евреев, которые с надеждой на лучшее будущее воспринимали идеалы социального равенства, воплощенные на практике, как они верили, в латвийской социалистической революции 1940 года. Они приветствовали приход в Латвию Красной армии и в качестве добровольцев латышских воинских формирований с охотой приняли участие в войне Советского Союза с Германией. Не утратив полностью своих еврейских корней, это поколение советских евреев‑идеалистов сражалось с немцами прежде всего не как евреи, а как интернационалисты и сторонники Советского Союза в его противостоянии с нацистской Германией.
Возможно, появление Пастернака во всей красе на Параде Победы в Риге можно рассматривать как символический ответ множества латышских солдат еврейского происхождения за уничтожение местных еврейских общин. Как сказала эвакуированная из Латвии еврейка Дуся Гершович, «наши еврейские мальчики», которые прошли парадным строем по улицам Риги, делали это, «с гордостью сознавая свой вклад в победу над нацизмом, а не потому, что входили в состав Латышской дивизии». Многие из них получили еврейское воспитание и образование, связанное с идеями сионизма.
В 1960‑х и 1970‑х годах Дов Левин взял интервью у нескольких сионистов, сражавшихся в рядах Красной армии в латышских, литовских и эстонских национальных формированиях, позволив им таким образом занять законное место в мировой памяти о еврейской борьбе с нацизмом. Воспоминания этих ветеранов показывают, что в большинстве случаев они были в высшей степени целеустремленными и сплоченными борцами, нашедшими свой путь в глобальной войне евреев против нацизма за право существования.
Тем не менее в годы «холодной войны» участие евреев в боевых действиях на территории Советского Союза было отодвинуто на обочину исторической и общественной памяти стран в обоих идеологических лагерях. Позиция Советской Латвии в отношении памяти о евреях, сражавшихся в латышских национальных формированиях Красной армии, подчинялась «большой теории» послевоенной советской историографии о Великой Отечественной войне, в рамках которой вклад евреев в борьбу с нацизмом и «феномен еврейского боевого духа» принижались.
Вместе с тем проблема замалчивания еврейского фактора при увековечивании памяти о латышских дивизиях Красной армии имела более сложных характер, учитывая недавнее включение Латвии в состав Советского Союза и участие латышей в советско‑германской войне на обеих сторонах.
Поскольку законность включения Латвии в СССР вызывала международную критику, Институт истории Академии наук Латвийской ССР в 1970 году выпустил 900‑страничный том под названием «Борьба латышского народа в годы Великой Отечественной войны». Этот монументальный труд стал первым систематическим исследованием военной истории Латвийской ССР с точки зрения Коммунистической партии Латвии. Книга прославляла ведущую роль партии в мобилизации латышского народа на борьбу против Германии и отвергала фальсификацию исторических материалов по Второй мировой войне прибалтийскими эмигрантскими общинами в Европе и Северной Америке, где «советская революция 1940 года» изображалась как оккупация Латвии Советским Союзом. Главной задачей издания было обратить внимание на тот факт, что многие этнические латыши охотно приняли советскую власть и храбро сражались в рядах Красной армии. В рамках этой идеологии имена майора Пастернака и других пользующихся доверием евреев из числа партийных и комсомольских активистов — Соломона Эйдуса, Маврика Вульфсона, Вениамина Лурье, Исаака Борока и Рувина Амдура — вошли в официальную хронику Советской Латвии как ее героические патриоты.
В послевоенной исторической памяти Израиля и еврейских общин западных стран тема еврейских героев Великой Отечественной войны не занимает заметного места. В годы «холодной войны» послевоенные еврейские эмигранты из прибалтийских республик и Восточной Польши испытывали неприятности из‑за службы в Красной армии, поскольку это обстоятельство вызывало подозрения в их реальной или мнимой связи с коммунистическим режимом и его репрессивными органами. В Израиле короткий период эйфории по поводу признания этого государства Иосифом Сталиным сменился тревогой из‑за послевоенного антисемитизма и антиизраильской политики Никиты Хрущева и Леонида Брежнева. Политика эта не оставляла места для прославления еврейских солдат, сражавшихся в армии, которая стала вести многочисленные прокси‑войны против сионистского государства. Кроме того, главная тема израильской исторической памяти — положение еврейского народа как жертвы Второй мировой войны — предполагала, что освещение героизма еврейского сопротивления во время Холокоста важнее, чем рассказ о еврейских бойцах в армиях союзников, особенно в Красной армии.
С крахом Советского Союза и массовой эмиграцией советских евреев в западные страны и Израиль образ еврейского героя из СССР стал более приемлемым для исторической памяти Израиля и западных еврейских общин. В результате, благодаря усилиям энтузиастов из ветеранских организаций прибалтийских воинских формирований Красной армии, были опубликованы и распространены по еврейским общинам разных стран исчерпывающие списки имен и биографии еврейских солдат и офицеров из прибалтийских дивизий. И тем не менее, как замечал Дерек Пенслар , когда в День Победы советские евреи‑ветераны надевают свою «старую военную форму» и участвуют в парадах, «отмечая мужество, героизм и жертвенность» своей борьбы, это вызывает «немалое удивление израильтян, чье образование не уделяло сколько‑нибудь заметного внимания героизму в армиях стран рассеяния».
Возможно, учитывая идеологические требования сионизма, все чаще приходится соглашаться, что советские евреи, пусть и не вполне утратившие связь со своим еврейством, все же в большей степени были склонны сражаться с немцами не как евреи, а как защитники своих семей и патриоты своей советской родины. Отсюда следует важность изучения того, как сами еврейские солдаты и офицеры из западных пограничных областей Советского Союза и Прибалтики относились к этим вопросам.
Когда летом 1941 года началась война между СССР и Германией, только малая доля из более чем 90 тыс. латвийских евреев смогла эвакуироваться во внутренние области Советского Союза. Около 70 тыс. евреев Латвии стали жертвами геноцида со стороны нацистов. По оценкам Лео Дрибинса (1996), в июне и июле 1941 года покинуть Латвию и осесть в России и Средней Азии смогли около 15 тыс. евреев. Как свидетельствует Анна Штерншис (2014), процесс принятия решения — остаться или уехать — стал «ключевым моментом, когда национальность снова приобрела значение для советского еврея», особенно для тех еврейских семей, которые жили близ новой советско‑германской границы. Для многих советских евреев это стало повторным открытием того, что принадлежность к еврейству влечет за собой пагубные последствия — прежде всего в связи с опасностью преследования нацистами и насилия со стороны местного населения.
Хотя латвийские евреи могли разделять опасения всех прочих советских евреев, сильное влияние на их решение оказывали события, сопровождавшие недавнее присоединение Латвии к Советскому Союзу. Краткий срок советизации положительно отразился на политических и социальных правах многих групп латвийских евреев, которые смогли получить недоступные для них при авторитарном режиме Карлиса Улманиса места в правительстве, армии и образовательных структурах. Однако смена власти значительно ухудшила их отношения с проникнутым национальным чувством латышским населением: латыши обвиняли евреев в активном участии в установлении коммунистического режима в Латвии. Антисемитские настроения усиливались тем, что многие евреи действительно приветствовали советские войска — открыто или с молчаливым одобрением. Заместитель главы репрессивных органов Латвийской ССР Семен Шустин был евреем, присланным из Москвы; он отвечал за репрессии 1940 и 1941 годов.
Среди латвийских чекистов действительно имелось незначительное количество местных евреев, но большая часть офицеров службы безопасности состояла из латышей и русских. Тем не менее ревизионист‑сионист и будущий доброволец 201‑й Латышской стрелковой дивизии Менахем Эпштейн отмечает: «Тема захвата Латвии иудео‑коммунистами была очень распространена <…> многие быстро оценили ситуацию, ненависть к евреям ощущалась во все годы советского правления, и мы жили в предчувствии грядущей резни. В результате мы боялись латышей больше, чем когда‑либо раньше».
Следует заметить, что советские власти, следуя духу социалистических идей равенства, проводили и среди евреев экспроприацию частной собственности, а многие еврейские организации, включая сионистские, были закрыты. Некоторые евреи были репрессированы на основании их политического и экономического статуса, а несколько тысяч евреев, включая ряд сионистских активистов, подверглись аресту и высылке в Сибирь накануне войны. Руководители сионистских организаций правого и левого толка старались не привлекать к себе внимания и избегать связей с еврейскими коммунистами и комсомольцами.
Некоторые евреи к новым властям отнеслись с недоверием, если не хуже, поскольку раньше уже сталкивались с российскими большевиками. Среди влиятельных евреев Риги бытовали антирусские настроения, повлиявшие на их решение не покидать Латвию накануне войны. Один из знакомых Эпштейна говорил ему: «Почему мы должны бежать, что с нами случится? Русских я знаю с 1919 года, они нас просто убьют, а здесь мы будем работать». Другой рижский еврей вторил: «В 1919 году большевики убили моего брата. С какой стати нам ехать в СССР?»
Для большинства эвакуированных решение бежать стало спонтанным. Многие из тех, кому повезло, смогли уехать вместе с чиновниками Советской Латвии, буквально вскочив в последние вагоны поездов, отправлявшихся из Риги, Даугавпилса и Валмиеры. Другие рискнули остаться, не желая бросать свое имущество. По этому поводу организатор сионистского подполья в СССР Исраэль Цемах, для которого нацистская немецкая идеология не была тайной, горестно замечал: «Были такие, кто думал, будто у них есть что терять, а потому они потеряли все».
Тем не менее и эвакуированные, и прошедшие войну ветераны подтверждают, что дух сопротивления нацистской Германии среди латвийских сионистов был очень силен с самого начала войны. Успевшая эвакуироваться Дуся Гершович отмечает, что «прибытие в 1934 году из Германии еврейских беженцев», осевших в Латвии, «особенно встревожило членов молодежного сионистского движения», которые стали проявлять нетерпение, наблюдая за медленно разворачивающейся войной против еврейского народа. Она вспоминает дух сопротивления, овладевший этими молодыми людьми, которые сами еще не стали жертвами расистской политики нацистов, и сравнивает их с польскими беженцами: «В отличие от польских евреев, впавших в уныние, наши мальчики были гораздо крепче. Они не были сломлены».
Первые часы войны ошеломили не только правительство Советской Латвии, но и многих членов сионистского подполья. Активист левого сионистского молодежного движения «Нецах» Шмуэль Шошан вспоминает первую реакцию латвийских евреев на известие о войне, которую наблюдал среди своих коллег‑учителей и учеников в рижской еврейской гимназии:
Новость о войне застала нас врасплох, и все собрались в спортивном зале. Радио сообщило о «больших успехах» на фронте, чему мы не поверили, но в глубине сердца хотели, чтобы это было правдой — даже несмотря на депортацию, прошедшую 13 июня 1941 года. Многих евреев выслали в Сибирь, и это было ужасно. Тем не менее мы собрались и начали думать, каким образом мы можем внести свой вклад. Наш учитель идиша Вассерман сказал, что самое правильное — сразу же после начала военных действий вступить в Красную армию… Между тем пресса сообщала о победах. Красная армия якобы взяла Кенигсберг, и одновременно в Риге объявились еврейские беженцы из Литвы, а немцы, не встречая сопротивления, приближались к Двинску… Затем на улицах Риги мы увидели солдат Красной армии, усталых, измученных, деморализованных. Мой отец, который участвовал в Первой мировой войне, сказал мне: «Сын, эта армия бежит…»
После призыва советских властей Латвийской ССР добровольно вступать в отряды рабочей гвардии и комсомольской молодежи евреи начали стекаться к мобилизационным пунктам, открытым в Риге, Лиепае, Елгаве, Валмиере, Валке, Резекне и Даугавпилсе. Массовый отклик евреев на призыв к добровольной мобилизации достиг таких масштабов, что советская латвийская историография Великой Отечественной войны использовала этот энтузиазм, представляя сопротивление немцам «живым свидетельством» интернационального участия в этом движении всех национальных групп латвийского общества. Шмуэль Шошан вспоминал о решении руководства «Нецаха» в Риге провести мобилизацию своих молодых членов в комсомольский батальон:
Руководство нашей подпольной организации «Нецах» коллективно решило прекратить противостояние комсомолу; мы присоединились к гражданской обороне и стали получать информацию об участии в войне. 27 июня мы начали посещать комсомольские ячейки для обучения и получения инструкций по дальнейшим действиям.
Масштаб добровольного вступления евреев в армию действительно впечатляет, хотя и слегка преувеличен в интервью, данных после окончания войны. Исраэль Фридман вспоминает свое зачисление в комсомольский батальон в одном из районов Риги, отмечая, что ему «было трудно найти в помещении призывного пункта человека, который не говорил бы на идише или иврите». Юноши — «цвет еврейской молодежи» — добровольно вступали в армию и получали оружие, а власти «как бы давали им гарантию, что существует некий орган, пытающийся что‑то организовать, но толку от такой организации не было».
Шмуэль Шошан описывает формальный процесс советизации членов Тнуа в обмен на оружие как, по всей вероятности, не требующий никаких усилий. Когда пришло время бежать из опустевшей Риги, он отправился в комитет комсомола, где капитан НКВД спросил его: «Пойдете добровольцем?» — «Конечно пойду!» — ответил он. Данное Шошаном описание национального состава собравшихся там добровольцев почти не отличается от того, которое приводил Фридман:
В комитете собралось около 300 человек, почти все — евреи. Найти нееврея было нелегко. Остальные комсомольцы были в основном русскими и латышами. Евреи представляли «Бейтар» , «А‑ноар а‑цаир» и другие сионистские организации, хотя репрессии сохранялись. И тогда я и многие другие сионисты согласились присоединиться к комсомолу. Там же мы получили указание отправляться на запад, в Сигулду, где нам назначат командира и выдадут оружие.
Парадокс этого еврейского добровольческого движения состоял в том, что, присоединившись к комсомолу, латвийские сионисты вступали в рабочие и комсомольские батальоны, связанные с НКВД Латвийской ССР — а именно с этим страшным органом им приходилось иметь дело всего неделю назад, когда многие их еврейские друзья и родственники были высланы в Сибирь.
И тем не менее они добровольно вступали в эти отряды, ибо нацистская угроза тотального уничтожения евреев быстро пересилила страх перед политическими репрессиями со стороны советской власти. Советские вооруженные силы стали экзистенциальным союзником латвийских евреев в их борьбе против нацистов за право на жизнь.
Существенным элементом еврейской вооруженной борьбы с нацизмом, развернувшейся на территории Латвии, стала возросшая сплоченность сражающихся латвийских евреев всех политических ориентаций. Исраэль Фридман, член левой организации «А‑шомер а‑цаир» , вспоминает, что «рухнули стены политических разногласий» даже между левыми и правыми фракциями латвийских сионистов. Перед лицом опасности «члены Аншей нецах и Бейтар сблизились и подружились». Такие истовые еврейские коммунисты из комсомольских батальонов и отрядов рабочей гвардии, как погибший Вениамин Лурье, стали авторитетными и горячо любимыми предводителями многочисленных еврейских добровольцев, воевавших в латышских батальонах и полках и участвовавших в жарких боях в России и Эстонии. Примечательно, что активист правой сионистской организации «Бейтар» из Двинска Ицхак Среберк, ушедший из Латвии с отрядом рабочей гвардии, вспоминает краткое знакомство с погибшим комсомольским активистом Вениамином Лурье, искренне восхищаясь «высоким боевым духом этого организатора и воина», проявленным во время отступления советских латвийских частей.
В июле 1941 года власти Советской Латвии в эвакуации в Москве обратились к Сталину с предложением сформировать национальные дивизии из этнических латышей и других жителей Латвии. Это обращение представлялось как нечто, рожденное в гуще народных масс, у которых не было возможности влиться в Красную армию после начала войны Советского Союза с Германией. С помощью видных латышских ветеранов ленинской гвардии времен Гражданской войны эти воинские формирования должны были стать ядром латышской нации в ее борьбе с фашизмом. Сталин одобрил проект, превознося революционные традиции красных латышских стрелков — надежных защитников советского строя. 3 августа 1941 года Народный комиссариат обороны СССР приказал латвийской Компартии и Совету Народных Комиссаров Латвийской ССР совместно со штабом Северо‑Западного фронта «приступить к формированию Латышской стрелковой дивизии из бойцов бывшей рабочей гвардии, милиции, партийных и советских работников и других граждан Республики Латвии, эвакуированных во внутренние области РСФСР».
Хотя решение Сталина создать национальные воинские части из прибалтийских народов и граждан прибалтийских республик, принятое в первые месяцы 1941 года, стало образцом для будущей модели национального военного строительства в Красной армии в период Великой Отечественной войны, обстоятельства их создания и «исторический путь» их развития существенно отличались от других национальных воинских подразделений. Ицхак Арад объясняет эти особенные исторические обстоятельства тем фактом, что население оккупированных прибалтийских территорий охотно сотрудничало с нацистской Германией с самого начала советско‑германской войны в 1941 году. Отсюда «возникла необходимость доказать миру, что прибалтийские народы были верны Советскому Союзу».
Несмотря на такой поворот в национальных предпочтениях, на этот призыв с готовностью откликнулись латвийские евреи. Около 5 тыс. эвакуированных латвийских евреев записались добровольцами или позднее были призваны в Красную армию и воевали против нацистской Германии в составе 201‑й (позже 43‑й гвардейской) и 308‑й стрелковых дивизий 130‑го Латышского стрелкового корпуса и около 2 тыс. из них погибли в боях в 1941–1945 годах. На первых порах 201‑я дивизия была сформирована преимущественно из добровольцев, 17% которых составляли евреи (более 1700 солдат и офицеров). В ходе боевых действий на территории России (1941–1944) и до возвращения в Латвию в июле 1944 года доля евреев в латышских формированиях Красной армии никогда не опускалась ниже 8%. С конца марта 1945 года число этнических латышей в корпусе заметно увеличилось за счет мобилизации местного населения на освобожденных территориях, что заметно сократило долю евреев в этот период.
Эвакуированные из Латвии евреи добровольно вступали в ряды Красной армии различными путями. Временно осевшие в Кирове, Ярославле и Иваново, они записывались в эти формирования сразу после контактов с представителями латвийских комсомольских структур. Члены эвакуированной группы Дова Заходина выразили желание продолжить сражаться в рядах Красной армии как добровольцы. Многие из них участвовали в битве за Москву и понесли тяжелые потери. Другие, как Исраэль Фридман, успешно покинув Латвию, пытались затеряться на просторах России и Средней Азии и изучали возможности пересечения южных границ Советского Союза, чтобы добраться до Палестины и вступить в Еврейский легион . Однако, как признавался Шошан, хотя сионистские активисты не отказывались от своей мечты поселиться в Эрец‑Исраэль, опасность пересечения границ СССР не оставляла какой‑либо альтернативы обращению в пункт мобилизации для участия в борьбе с нацистской Германией.
Архивы 1941–1945 годов эвакуированных правительственных органов Советской Латвии, находившихся на территории России и Средней Азии с заметным присутствием эвакуированного еврейского населения, изобилуют письмами от латвийских евреев с просьбами к властям Советской Латвии в Кирове и Москве помочь им вступить в Латышскую дивизию.
Молодых латвийских сионистов обращаться в пункты призыва нередко заставляла скудость и бессмысленность существования в эвакуации. По свидетельству Исраэля Фридмана, который сначала не собирался вступать в Латышскую дивизию, он «досыта намучился бродяжничеством», купил билет на поезд и явился в военную часть в Гороховце. Ицхак Среберк рассказал похожую историю из жизни в тылу: «В Семипалатинске, наблюдая тяготы жизни эвакуированных евреев, а многие жили впроголодь, я больше не мог этого выносить. И решил, что лучше погибнуть свободным человеком с оружием в руках, чем умереть с голоду».
Латвийские сионисты с энтузиазмом отнеслись к открывшейся возможности сразиться с нацистской Германией в рядах Красной армии бок о бок с друзьями, школьными товарищами и родными. В основе такого стремления лежало сильное национальное чувство — желание бороться с нацизмом в сплоченной группе еврейских бойцов под знаменами латышских дивизий. Исраэль Фридман вспоминает, что «эта идея стремительно распространилась в еврейской среде, особенно захватив тех, кто эвакуировался или покинул Латвию с воинской частью. Это была прекрасная возможность воевать вместе и быстрее находить друг друга».
Хотя в дивизии было значительное число латвийских евреев‑коммунистов, которые нередко занимали командные должности, «среди солдат оставалась большая доля сионистов». Янай Яаков вспоминает, что в 1941 году почти все члены Тнуа добровольно вступили в Красную армию, хотя позже такого единодушия уже не наблюдалось, поскольку «желание отправиться в Палестину преобладало». Дов Заходин отмечал, что на призыв вступать в армию сионистские активисты его кружка откликнулись с энтузиазмом — «все хотели сражаться». Даже Шошан, не склонный верить советским сказкам о «воинском братстве», признавался, что у молодых людей создавалось впечатление, будто благодаря формированию Латышской национальной дивизии «власти дали евреям возможность объединиться и принести пользу» в войне с нацистской Германией. «Желание сражаться было огромным», хотя при этом «ходили разговоры, что эта дивизия создавалась вовсе не для евреев». Тем не менее, когда в октябре 1941 года Шошан прибыл в Гороховецкий военный лагерь, он нашел там «множество замечательных евреев», которые горели желанием пожертвовать собой ради борьбы с нацизмом.
Участие латвийских евреев в войне Советского Союза с Германией осложнялось их неоднозначным положением в многонациональном составе дивизии. Возможность совместной борьбы евреев в национальных воинских формированиях Латвии была несовместима с политической задачей советских латвийских властей — демонстрировать поддержку Советского Союза в войне с немцами именно этническими латышами. Ветераны и эвакуированные подтверждают: некоторые члены латвийского правительства были разочарованы заметным присутствием евреев в латышских воинских частях. Часто упоминают, что председатель Президиума Верховного Совета Латвийской ССР Август Кирхенштейн во время визита в Гороховецкий лагерь неоднократно выказывал недовольство количеством евреев в подразделениях, сопровождая свои речи оскорбительными антисемитскими комментариями.
Случаи антисемитизма на фронте не были частыми, но все же имели место, особенно при освобождении Латвии. Менахем Эпштейн вспоминает, что в самом конце войны случайно услышал разговоры подвыпивших латышских и русских офицеров во время какого‑то торжества. Они говорили о евреях, воевавших на «ташкентском фронте». Это показалось Эпштейну особенно отвратительным еще и потому, что «они знали, как много евреев воюет в их дивизии, и все же говорили эти обидные слова».
Латвийские сионисты, как и многие другие еврейские солдаты Советского Союза и армий союзников, гордились тем, что внесли значительный вклад в борьбу с нацистской Германией. Дов Заходин вспоминает о службе в многонациональных латышских частях как возможности повысить социальный статус для многих достойно воевавших солдат: «Евреи Латвии воевали героически, в плен не сдавались. Доверие к ним было безграничным, все знали: если еврей идет в разведку, он непременно вернется». Поэтому «атмосфера в дивизии была прекрасная», почти «как в израильской армии».
Ицхак Среберк пишет о росте национального самосознания еврейских бойцов из латышских частей, столкнувшихся с Холокостом европейского еврейства:
Участие в войне объединяло нас всех, но у евреев была и своя особая миссия — в то время мы уже знали о массовых убийствах евреев в Латвии, о погромах в Германии. Мы постоянно находились внутри своих еврейских групп, но говорили и по‑русски и вместе с русскими пили водку. Для нас, молодых идеалистов, главным было победить нацистов, и мы верили, что после победы все наладится.
Когда солдаты начинают сталкиваться с последствиями Холокоста, их воспоминания о победе и освобождении Латвии от нацизма полнятся горем и отчаянием. Хотя многие из них узнали об Aktion в Риге (убийстве евреев в Румбульском лесу 30 ноября и 8 декабря 1941 года) уже в начале 1943 года, о масштабах массовых убийств стало известно только после возвращения Красной армии в Латвию в 1944 году.
Как пишет Дов Заходин, многие молодые евреи (в том числе он сам) гордо прошли по улицам Риги как победители нацизма, но при этом испытали страшный удар, узнав, что в результате Холокоста евреев в Латвии почти не осталось. Ветераны подтверждают, что уцелевших евреев они нашли только в Риге. В восточных районах Латвии не нашли буквально «никого».
Исраэль Фридман вспоминает, как после освобождения Риги он пошел искать евреев в бюро регистрации выживших, где вместе с русским сержантом и еврейским офицером помогал составлять списки евреев Риги, уцелевших во время немецкой оккупации. Множество солдат, которые бродили по республике в поисках родных и друзей, не покинувших Латвию в 1941 году, охватило чувство бесконечного горя.
В декабре 1945 года Менахем Эпштейн демобилизовался и уехал в Лиепаю, чтобы узнать о судьбе своих родных, собирая по пути рассказы о Холокосте в этом городе. В своих записках о победе евреев над нацизмом в Латвии Эпштейн пишет: «Мы знали, что многие латыши сотрудничали с нацистами во время массовых убийств евреев; многие из них уехали за границу, а кое‑кто ходил по улицам города <…> но желания отомстить не было».
Для многих сионистов, участвующих в войне, жизнь в Советской Латвии не имела будущего. Исраэль Фридман вспоминает, как после выполнения своей задачи по поиску уцелевших евреев в Риге он вступил в контакт с другими евреями и обсуждал с ними возможность отъезда в Эрец‑Исраэль: «В то время я был почти офицер, в Елгаве я демобилизовался, и затем мы начали наш путь в Палестину».
Дух добровольчества молодых латвийских сионистов, особенно в первой фазе создания латышских национальных воинских формирований, возник не из преданности советской родине и не вследствие советской пропаганды военного времени. Да, они не имели особой привязанности к Латвии и не отличались советским патриотизмом. Но, хотя их положение в латышских дивизиях противоречило исторической линии, принятой для описания борьбы Советской Латвии с германским нацизмом, они гордились своим вкладом в войну Советского Союза с нацистской Германией. Этих молодых людей объединяли сильное чувство национального самосознания и стремление вместе сражаться против немцев под флагом Красной армии, что сделало их действенной силой в еврейской борьбе за выживание.
Оригинальная публикация: Red Army Zionist Fighters
Воспоминания Соловья Мануила Григорьевича (Гершеновича), доктора медицинских наук
Выпускник ивритской гимназии в Риге, исследователь испанского еврейства
