Вертоград — это сад. У Пушкина был «Вертоград моей сестры» — вольное переложение «Песни Песней». «Вертограды Михаила Шварцмана» — это выставка, открывшаяся в Московском музее современного искусства (работает до 16 января). Ее сочинил куратор Сергей Хачатуров, устроивший экскурсию для нашего журнала.

Это первая в истории выставка Михаила Шварцмана, в которую включены работы других художников. Сегодня такие интервенции — обычная практика, но здесь это не просто актуальный способ экспонирования, ставшее традиционным приглашение классика к диалогу с творцами разных эпох, от Юбера Робера и Джона Констебла до Малевича, Якова Чернихова и современных художников. В данном случае это прежде всего способ распахнуть мир, созданный фантазией и философией Шварцмана, сделать его открытым, заселить его.

— Видимо, меня пригласили, — говорит Хачатуров, — чтобы я был таким «тараном» и попытался расколоть футляр сектантства, показать, что искусство Шварцмана все‑таки «общительно» и именно поэтому интересно.

Футляр сектантства — очень точная аналогия. На протяжении всей своей жизни художник последовательно отходил от подражательного реалистического метода, приближаясь к пониманию знаков духовной иерархии. Каждая его «иература» — так Шварцман называл свои холсты — представляет собой систему зашифрованных магических знаний и тайн.

— Мы не обязаны быть внутри мифотворческой системы и таким образом становиться частью мифа о Михаиле Матвеевиче, — продолжает Сергей. — Он сам бы это одобрил, он все‑таки не только философ, он еще и очень хороший художник. Это было для меня главным. Поэтому я начал подбирать какие‑то темы, лейтмотивы, ключевые слова… Взял несколько сюжетов, важных для Шварцмана, его мира, который требует прочистки оптики, постановки нового глаза. Но, понимая, что в то же время Шварцман — это лестница, восхождение, иерархическое предстояние, собственно, те самые иературы. Иература — это его главное изобретение, в том числе в языке. «Hieros» («иеро») происходит от «священный», от «иерат». Это лестницы, по которым человек поднимается в своем духовном опыте.

Все это необходимо было отразить в архитектуре выставки, которую сочинили Кирилл Асс и Надя Корбут. Как можно было устроить вертоград на третьем этаже здания ММОМА на Петровке? Надя с Кириллом придумали деревянные леса, каждый раз решающие разные задачи. Где‑то их конфигурация напоминает храм, где‑то старинную оранжерею… Над деревянными лесами одинокие лампочки, как будто под куполом собора, когда реставрируют фрески. Леса дисциплинируют пространство, от них идут порталы в разные залы. Залов, «нанизанных» на коридор, как на ствол дерева, получилось восемь. Первый — шестигранный «Кристалл».

— Фигура кристалла позволяет не очень травматично решить вопрос представления бесконечного в конечном, — комментирует Сергей. — Кристалл — это и оранжерея, и стеклянная конструкция, в которой сакральная архитектура видна на просвет.

Прозрачность кристалла позволяет менять местами интерьер и экстерьер, оказаться снаружи, будучи внутри, представить виртуальное реальным. И тут куратор апеллирует к описаниям знаменитого Стеклянного дворца на Лондонской выставке 1869 года. «Возникает ощущение, что свободный воздух приобрел твердые очертания, после чего форму, в которую он был отлит, разобрали, и мы оказались в монолите, вырезанном из атмосферы», — писал об этом дворце увидевший его архитектор Рихард Луке. А Шварцман говорил о прекрасном как результате уплотнения духа — аналогия очевидна, тем более что тут же, рядом с досками Шварцмана («Числа» (1971), «Трель» (1986), «Телохранитель» (1983)), мы видим кристаллы воздуха «твердых очертаний» у Лентулова, на его холсте «Башня. Новый Иерусалим» (1917). Хачатуров «заслал» сюда трех интервентов — Аристарха Лентулова, Казимира Малевича и Александру Экстер.

По тому же принципу выстроены и остальные залы — «Дом коллекционера», «Зеркальная перспектива знака», «Забытый заводской ангар», «Пальмовый лес», «Сад орнитолога», «Оранжерея памяти», «Древо жизни». Последний, по словам Хачатурова, собирает под своей кроной все темы искусства Михаила Шварцмана. Перед входом в зал куратор напоминает о существовании в каббале Древа сфирот, символизирующего десять главных божественных сил, которые вместе с двадцатью двумя священными буквами иврита представляют план создания всех высших и низших существ.

Хачатуров не просто так вспоминает о Древе сфирот и о том, что в сочинениях мистика, алхимика, рыцаря и врача Роберта Фладда оно принимает классическую форму пальмы с опущенной вниз кроной. Мы видим это фладдовское древо рядом с шварцмановским «Давидом» (1970) и «Иерархией сыновней» (1960), с его «Ковчегом» (1972–1973) и карандашным этюдом Констебла, а также гравюрой неизвестного автора XVIII века. В центре зала — своеобразный пюпитр, на котором с одной стороны — та самая гравюра из трактата Фладда «Utriuscue cosmi maioris scilicet et minoris metaphisica…» (1617–1621) — разумеется, копия, но с обратной стороны — и сам трактат, оригинал.

— Книга хранится в РГБ, и нам ее дали на выставку, но сказали: «Раскрывайте только под углом 90 градусов». Иначе книги XVII века смотреть нельзя. Поэтому трактат лежит закрытым. Я сначала возмущался, что невозможно показать этот разворот, но потом понял, насколько прекрасный получился образ герметичной философии.

Чем дальше продвигаешься по выставке, тем больше проникаешься мыслью, что все здесь, включая живописные «обманки» XVIII века и сделанные 30 лет назад офорты Бродского и Уткина в «Доме коллекционера», и бумажная архитектура Чернихова в «Оранжерее памяти», и фильм Гринуэя «Путешествие по букве “Н”. Реинкарнация орнитолога» (1979), который крутят в одноименном зале, очень логично складывается в историю жизни и творчества Михаила Шварцмана или ее иллюстрирует, вызывая четкие ассоциации.

Единственное, чего здесь нет, — ранняя фигуративная живопись Шварцмана, все‑таки это не ретроспектива. Но фигуративный Михаил Шварцман присутствует в другой ипостаси. В роли дизайнера, автора книжных иллюстраций и плакатов «Приезжайте в СССР» (1960), серии замечательных черно‑белых товарных знаков — именно этим он зарабатывал на жизнь, будучи главным художником специального художественно‑конструкторского бюро Легпрома РСФСР. Один из самых выдающихся экспонатов в проекте мы находим как раз в этом зале. Это фотография рельефного панно на тему мирного атома, созданного Михаилом Шварцманом и Григорием Дауманом в вестибюле МИФИ. Но тут не просто фото — детально проработанный кадр Юрия Пальмина авторы экспозиции придумали перевести на ткань, которая шевелится от малейшего движения воздуха. Здесь это больше чем архитектура.

— Во всем его делании есть абсолютно модульный, жесткий проектный расчет. Потому этот раздел называется «Забытый заводской ангар». Во многом Шварцман все‑таки инженер‑проектировщик, а не только духовидец. Поэтому показать его техногенную ипостась мне тоже было важно. Я не знаю, был бы рад этому сам Михаил Матвеевич или нет.