Леонид Осипович Утесов — значительная фигура в истории советского музыкально‑эстрадного искусства. Однако это не дает оснований применять к нему такие расплывчато‑нелепые понятия, как «чисто русский человек», «истинно русская душа». Черты еврейской культуры, еврейского восприятия жизни были важной и сокровенной частью его внутреннего мира, что оказало серьезное влияние на его художественное формирование, на его творчество.

Будущий артист родился в 1895 году в Одессе в еврейской религиозной многодетной семье, где строго соблюдали субботу и другие национальные обычаи. Мальчик пел в одесской Шалашной синагоге, знал много песен на идише, которые исполнял на еврейских свадьбах. Он говорил, что в основе ряда исполненных им на эстраде песен «лежали еврейский фрейлехс, еврейская народная мелодика».

К сожалению, в условиях очевидного государственного антисемитизма Утесову приходилось вести двойную жизнь: он не скрывал своего еврейского происхождения, но и не афишировал его. Однажды приятель Утесова Петр Кримерман спросил его: «Разве вы Леонид?» Утесов усмехнулся и в свою очередь спросил: «А разве ты не Пиня?»

В архивной справке сообщается: «Дана в том, что имеется актовая запись о рождении за 1895 год по раввинату города Одессы на Вайсбейна Лазаря Иосифовича. Родители; отец — Вайсбейн Иосиф Кельманович, мать—Вайсбейн Малка». Родного брата артиста звали Михаил Иосифович Вайсбейн.

Утесов любил свой народ, с увлечением рассказывал еврейские анекдоты, но делал это так, что слушатели проникались юмором и мудростью маленького, много испытавшего еврейского народа. Своему другу, одесситу Р. Ширману, он подарил свою фотографию на тарелке с надписью: «Из этой тарелки нельзя кушать свинину — только фаршированную рыбу». Он свободно говорил на идише. Однажды к нему приехал известный джазист из‑за границы. Почувствовав в нем еврея, Утесов спросил: «Ир зайт а ид?» (Вы еврей?), гость ответил утвердительно, и беседа продолжалась без переводчика.

Слушая музыкальное произведение или песню, напоминающую ему о каких‑то событиях личной жизни, он не мог сдержать слез и объяснял непосредственность своей реакции так: «Что поделаешь! Это говорит мое идише гарц (еврейское сердце)».

Как не похож был живой, обаятельный, разносторонне талантливый Леонид Утесов на тот надуманный, неестественный образ артиста, который создавался слухами и домыслами, питавшими обывательское сознание и нередко распространявшимися с ведома влиятельных чиновников. О нем говорили как о заурядном эстрадном исполнителе, ему приписывали алчность, корыстолюбие, увлечение «хулиганско‑босяцкой романтикой», желание эмигрировать… Что касается последнего, то он как‑то сказал П. Кримерану: «За границей я никогда не буду иметь такой популярности, как в России». В шутке Утесова «Я отравлен аплодисментами» не было преувеличения: как всякий хороший артист он хотел найти отзвук в зрительских сердцах. Известно, что таксистам, которые его узнавали, он платил сверх нормы, те же, кто не реагировал на знаменитого пассажира, получали точно по счетчику.

В молодости артист лихо пел блатные песни типа «Лимончики», «Мурка», «Гоп со смыком», в 1929 году в спектакле ленинградского Театра сатиры «Республика на колесах», где он играл главаря бандитской шайки, впервые прозвучала песня «С одесского кичмана». Вскоре эту песню объявили «манифестом блатной романтики» и запретили. В 1937 году Утесову все же пришлось ее исполнить при необычных обстоятельствах. Это произошло на концерте в Георгиевском зале Кремля, где был устроен большой прием в честь беспосадочного полета советских летчиков Громова, Юмашева и Данилина из Москвы в Америку через Северный полюс. Утесов рассказывал об этом артисту Е. Петросяну и другим своим друзьям: «Ко мне в артистической комнате подошел подтянутый блондин средних лет в армейской форме с ромбами в красных петлицах. Без всяких предисловий, почти по‑командирски он сказал: «Вас просят исполнить «С одесского кичмана’’». Уверенный, что НКВД проверяет мою благонадежность, я твердо произнес: «Это запрещено». Ответ военного прозвучал как приказ: «Вас просит товарищ Сталин». Я спел эту песню, потом повторил на бис. Люди, сидевшие за столиками с винами и закусками, были довольны. Немного похлопали мне и сам Сталин, и члены Политбюро — мне запомнились К.Ворошилов и Л.Каганович. Позже я узнал, что Сталин просто откликнулся на просьбу летчиков.

Через два‑три дня судьба столкнула меня с начальником Главреперткома, наложившим категорический запрет на исполнение «Одесского кичмана» и грозившим мне суровым наказанием за нарушение этого запрета. Решив пошутить, я сказал чиновнику: «Знаете, мне пришлось вас ослушаться. Каюсь, я все‑таки спел «Одесского кичмана»». Мой собеседник оцепенел. «Если это правда, — сказал он, — то по отношению к вам будут приняты самые суровые меры». «Но меня, — невинно продолжал я, — попросил исполнить эту песню человек, которому я не мог отказать…»

— Кто же?

—Товарищ Сталин.

— Плохие шутки, — угрожающе пробурчал начальник и ушел.

Наказания не последовало. Видимо, рассказанное мной было тщательно проверено».

К сожалению, часть публики воспринимала всерьез блатной фольклор, который в исполнении Л. Утесова имел ироническую интонацию и был связан с его одесскими воспоминаниями. В годы Великой Отечественной войны на мелодию «Одесского кичмана» он исполнял антифашистскую песню «С берлинского кичмана». Но подлинные музыкальные интересы артиста были далеки от этого жанра. «С самого детства, — вспоминает племянница Утесова Е. М. Макасеева, — Лёдя мечтал стать знаменитым дирижером и очень любил симфоническую музыку. Как в 30, так и в 70 лет он мог напевать большие куски из произведений Моцарта, Чайковского, Мусоргского, высоко ценил пианиста В.Горовица, певицу Мариан Андерсон».

Утесов был самородком, не имевшим ни среднего, ни высшего образования, из‑за острого конфликта с педагогом ему пришлось покинуть 4‑й класс коммерческого училища Файга в Одессе, где он пел и солировал в хоре, играл на скрипке в симфоническом оркестре, одолел нотную грамоту. Его школой явилась работа с 17 лет на профессиональной сцене. Огромное виляние на него оказала классическая русская литература: Пушкин, Лермонтов, Гоголь. «Читайте книги, — советовал он Е. Петросяну, — будете образованны».

И все‑таки Утесов всю жизнь внутренне ощущал недостаток музыкального и гуманитарного образования. Летом 1979 года он признается Кримерману: «Знаете, Петя, если бы я прошел школу такого гениального одесского музыкального педагога, как Столярский, я мог бы сделать гораздо больше».

В исполнительской манере актера и певца своеобразно соединяются русская широта, задушевность с яркой еврейской мелодикой и одесским юмором. Но было бы серьезной ошибкой преувеличивать роль одесского фактора в художественном развитии Утесова. Решающую роль в этом процессе сыграла культурная атмосфера Москвы и Ленинграда, где Утесов провел большую часть своей жизни. В начале 30‑х годов он пишет из Ленинграда в Одессу: «Принимают меня в Ленинграде так, как в Одессе никогда не принимали. 40 концертов в огромных помещениях, и достать билет невозможно. Никто столько не кричит об Одессе, как я, и никому она не причиняет столько огорчений, как мне. Ну и Б‑г с ней. Бывают мамы, которые плохо относятся к своим детям. Одесса — мама, и я ее прощаю. Крепко целую вас всех.

Л. Утесов

P.S. Об отношении ко мне можете судить по Ленинградской газете. Разве в Одессе напечатали бы?»

Родные Утесова, его друзья, в частности В.Лебедев‑Кумач, утверждали, что со временем из него мог бы получиться хороший актер трагикомического плана, если бы он больше шлифовал свою речь: до конца своей жизни Леонид Осипович говорил с замечательным одесским акцентом. Поэту И.Сельвинскому артист передал выражение, которое слышал в Одессе: «Это, товарищи, не факт, а на самом деле».

Известный русский актер и педагог В. Н. Давыдов называл его «многоталантливым». В 1928 году Л. Утесов по просьбе В. Мейерхольда дал несколько консультаций Игорю Ильинскому, игравшему морячка‑одессита в пьесе В. Вишневского «Последний решительный», и зритель услышал со сцены сочную одесскую речь, увидел типичные жесты обитателя Молдаванки.

«В 20‑е годы, — вспоминает литературовед О. Ильинская, — театральная молодежь Москвы и Ленинграда видела в Утесове талантливого чтеца произведений И.Бабеля, М.Зощенко, Э.Багрицкого, И.Уткина, близких ему по духу и языку. А сам И.Бабель, оказавшийся на его концерте, похвально отозвался о чтении им его рассказов, но не обошелся без шутки: «не надо захватывать монополию на торговлю Одессой». Писателю хотелось, чтобы в его пьесе «Закат» роль Бени Крика сыграл Утесов, но этого, к сожалению, не случилось. Аркадий Райкин часто бывал на утесовских выступлениях и слушал в исполнении артиста рассказы И.Бабеля, М.Зощенко. Больше всего молодого Райкина волновало умение Утесова создавать интересные типажи с помощью масок».

В 1933 году на всесоюзном конкурсе чтецов Леонид Осипович получил премию вместе с такими мастерами художественного слова, как Д. Журавлев, В. Качалов, В. Хенкин, В. Яхонтов. При большой любви к театру он все же больше тяготел к эстраде и всегда возмущался, когда ее называли низким или площадным искусством. Подобное мнение он услышал однажды в санатории из уст каких‑то крупных обкомовских работников. Утесов решил, что переубедить таких людей можно только фактами из жизни их признанного вождя, В.И. Ленина. «А знаете ли вы, — сказал он им спокойно — что Ленин часто ходил в театрик на Монмартре, чтобы послушать известного эстрадного шансонье Монтегюса?» Обкомовские деятели смущенно замолчали, но один из них, наиболее упрямый, решил уязвить артиста: «Но вы же не Монтегюс?» — спросил он. «Но и вы не Ленин!» — ответил Утесов.

Став руководителем джаз‑оркестра, он не порывал связей с театром и в 60 лет сыграл на сцене Центрального театра транспорта (ныне им. Гоголя) роль Шельменко в пьесе Г. Квитка‑Основьяненко «Шельменко‑денщик».Он учился актерскому мастерству у великолепных комедийных актеров — В. Хенкина, П. Поля, Д. Гутмана, Г. Ярона и др. Знаменательным событием в его эстрадно‑театральной жизни первой половины 20‑х годов явилось участие в «синтетическом представлении» ленинградского Палас‑театра «От трагедии до трапеции», где он представал перед зрителем в самых разных жанрах, проведя на сцене около шёсти часов. Из сумрачного Федора Раскольникова он превращался в хвастливого царя Менелая в оперетте «Прекрасная Елена», в дивертисменте играл соло на гитаре, появлялся в облике скрипача, пел, аккомпанируя себе на гитаре, танцевал в паре с балериной, исполнял два опереточных дуэта, «оборачивался» цирковым эксцентриком и завершал представление упражнениями на трапеции.

Свой джаз‑оркестр он создавал в те годы, когда ревнители «пролетарской» музыки считали его классовым врагом. После первого же выступления своего нового коллектива 8 марта 1929 года в Ленинграде Утесов понял, что не ошибся: успех превзошел все ожидания. В сущности, это был первый в стране театрализованный джаз, который не ориентировался лишь на американскую джазовую музыку. Утесов, исходивший из того, что песня — это «душа народа», нашел новаторские музыкальные средства и сделал джазовую музыку доступной, мелодичной, задушевной, приблизив ее к народно‑песенным традициям. Он создал оригинальный джаз‑орекстр и в то же время игровой коллектив эстрадных артистов, превосходных музыкантов, которые могли играть без нот, разыгрывать любые сценки, дополняя, как говорил сам Леонид Осипович, «язык музыки языком театра». Использовались световые эффекты, декорации, киноэкран и микрофон. Во время работы над программой «Джаз на повороте» и джаз‑обозрением «Музыкальный магазин», имевшими у зрителей Ленинградского мюзик‑холла большой успех, сложился прекрасный творческих коллектив: артисты джаза во главе с Л. Утесовым, композитор И. Дунаевский, драматурги Н. Эрдман и В. Масс. В программе «Джаз на повороте» были использованы некоторые стихи В. Лебедева‑Кумача. В «Музыкальном магазине» на сцене появлялись самые разные персонажи: и самоубийца‑неудачник, и смешной директор магазина, которого изображал А. Триллинг, взявший на себя и роли скрипача, танцора, и артиста пантомимы. Сам Утесов карикатурно изображал дирижера американского коммерческого джаза, выходил на сцену в образе крестьянина‑единоличника с «лошадью», танцевавшей чечетку, представлял продавца Костю Потехина.

Успех оркестра был во многом предопределен высокой квалификацией музыкантов, к которым Утесов относился с отеческой любовью, но очень требовательно. Он не раз корил своих «мальчиков», пришедших на репетицию не в форме. Аркадий Райкин рассказывал, что Утесов всегда показывал своим оркестрантам, как надо исполнять ту или иную вещь. «Ну‑ка, дай мне твою самоварную трубу, — требовал он, — я покажу тебе кое‑что». Он садился даже за пианино, виртуозно играл на ударных инструментах. «Ты мне подай эти ноты артистически, а не как бездушное бревно», — приговаривал он.

В 1932 году «Музыкальный магазин» посмотрел председатель «Союзкино» Б. З. Шумяцкий. «А знаете, из этого можно сделать хорошую музыкальную комедию. Режиссером‑постановщиком, вероятно, будет бывший ученик Эйзенштейна Григорий Александров», — сказал он Утесову. Увлеченный этой идеей, Утесов предложил пригласить в качестве сценаристов Н. Эрдмана и В. Масса, а автором музыки к фильму мог быть, по его мнению, только И. Дунаевский, С этими рекомендациями Б. Шумяцкий согласился. Вначале Н. Эрдман и В. Масс писали сценарий «Джаз‑комедии» по мотивам «Музыкального магазина» в расчете на Л .Утесова и его оркестр. Как и в спектакле, это был синтез комедийных диалогов, оригинальных трюков, музыкальной эксцентрики, буффонады, танцевальных номеров. После того как на роль Анюты Александров пригласил Л. Орлову, в сценарий по инициативе режиссера были введены многие новые сцены с ее участием. Утесов с горечью вспоминал, как постепенно сокращалась его роль, как уменьшались его возможности раскрыть свой образ и показать многосторонне, во всем блеске музыкальное и актерское мастерство джазменов. Позже он в шутку скажет: «Мадам съела всю мою пленку». Утесов отказался от текстов песен А. Безыменского и С. Кирсанова, а летом 1933 года он нашел в Москве поэта Лебедева‑Кумача, которого познакомил с песенными мелодиями И. Дунаевского. Через два‑три дня поэт принес ему тексты марша и лирической песни. После нескольких домашних репетиций артист приехал на студию, где спел эти песни, вызвавшие восторг слушателей. Пришлось изменить начало фильма: на панораму идущего и поющего пастуха, снятую и озвученную в Гагре, уже в Москве наложили новые слова марша.

Вся съемочная группа работала на редкость дружно. Г. Александров не скрывал своей влюбленности в Любовь Орлову и, как рассказывал Утесов, все свое внимание уделял сценам с ее участием. Огромная же музыкально‑репетиционная работа легла на плечи актера. Утесов так ответственно отнесся к своей роли Кости, что согласился с помощью хирургической операции удалить бородавку на кончике носа. Он уже снимался в немых фильмах «Карьера Спирьки Шпандыря», «Лейтенант Шмидт», «Чужие» и понимал значение и выразительность крупного плана в кино.

Фактически сорежиссером фильма был его шеф‑оператор В. Нильсен (Альпер) , принимавший активное участие в выборе натуры, актеров, создании режиссерского сценария, постановке ряда важных сцен. Им придумано множество трюков для картины. Помощь создателям кинокомедии оказал Эйзенштейн, выполнивший для нее несколько оригинальных рисунков и участвовавший в монтаже сцены музыкальной драки и комедийных эпизодов с животными.

Читатели старшего поколения уже поняли, что речь идет о кинокомедии «Веселые ребята». Картина была запущена в производство и вышла на экраны только благодаря настойчивости Б.Шумяцкого, который защитил ее от обвинений партийных чиновников в «буржуазности» и даже «контрреволюционности». Он обратился с письмом к Сталину, в котором просил освободить кинокомедию от»необоснованного запрета». После просмотра в Кремле вождь одобрил картину, и в конце 1934 года она появилась на экранах страны.

В январе 1935 года в связи с пятнадцатилетием советского кино Г. Александрову был вручен орден «Красная Звезда», Л. Орлова получила звание заслуженной артистки РСФСР, а Утесова наградили… фотоаппаратом. Несколько позднее Леонид Осипович не нашел своей фамилии в газетах «Правда» и «Известия», поместивших положительные рецензии на фильм «Веселые ребята». Пристрастное отношение к Утесову было вызвано широко распространившимися ложными слухами о его попытке пересечь советско‑польскую границу. Через несколько лет на приеме в Кремле Аркадию Райкину, позволившему себе высказаться в пользу Утесова, Ворошилов напомнил: «Товарищ Райкин, ваш друг хотел бежать из нашей страны». — «То есть как бежать?» — «Он на автомобильной шине пытался переплыть реку. Об этом нас известили соответствующие товарищи».

Судьба многих создателей фильма оказалась трагичной: в 1934 году был сослан Н.Эрдман, через четыре года расстреляны В. Нильсен и Б. Шумяцкий.

В конце 70‑х годов Утесов прочел мемуары Г. Александрова «Эпоха и кино». Его поразило, что режиссер о многом умалчивает, непомерно преувеличивая свои заслуги в постановке «Веселых ребят». Так, он заявляет, что именно он пригласил в качестве сценаристов Н. Эрдмана и В. Масса, открыл для кино И. Дунаевского и В. Лебедева‑Кумача. Дочь Лебедева‑Кумача Марина Васильевна, беседовавшая с Утесовым об этой книге, запомнила его слова: «Когда же кончится эта александровская отсебятина? Во время съемок «Веселых ребят» он был куда скромнее». «…Мой отец, — добавляет Марина Васильевна, — отмечал в Александрове способность увлекаться интересной мыслью, умение использовать в фильме, а иногда просто заимствовать находки своих коллег и называл его “блистательным компилятором”».

В пылу неприятия тяжелой политической атмосферы тоталитарной эпохи нельзя забывать и то, что это было время взлета советской песни, которая стала важной частью духовной жизни людей 30–50‑х годов. Огромную роль в популяризации песен И. Дунаевского, В. Пушкова, Д. Шостаковича, Н. Богословского, Т. Хренникова, Даниила и Дмитрия Покрассов, В. Соловьева‑Седого и других талантливых композиторов сыграли радио и особенно кино. Значительный вклад в создание нового советского песенного репертуара внес Леонид Утесов, ориентировавшийся и на музыку современных ему отечественных композиторов, и на мелодии разных народов. Он с успехом исполнял песню, записанную им в Грузии, «Пароход», французскую шуточную песню в своей обработке «Все хорошо, прекрасная маркиза», белорусскую застольную «Бывайте здоровы, живите богато». Большую популярность приобрела антифашистская песенка «Барон фон дер Пшик», исполненная им в годы Отечественной войны на мотив известной еврейской мелодии, песня «Пока, пока» — это русская версия американского шлягера «Гуд бай».

Можно назвать множество песен, ставших широко известными благодаря утесовскому джазу и его исполнительской манере очеловечивания, театрализации песни, в которой большое значение приобретало четко и выразительно произнесенное слово. Это «Служили два друга» С. Германова, «Степная кавалерийская» В. Соловьева‑Седого, «Казачья» Д. Покрасса, «Каховка» И. Дунаевского. За блестящее исполнение песни «Полюшко‑поле» его благодарил композитор — создатель этой песни Л. Книппер. В годы войны Утесов пел солдатам и морякам такие песни, как «В землянке» К. Листова на слова А. Суркова, «Одессит Мишка» М. Валоваца на слова В. Дыховичного, «Раскинулось море широко». В день победы эстрадный оркестр под его руководством выступал на площади Свердлова в Москве перед тысячами ликующих людей.

В 40‑60‑е годы слушатели тепло принимали в исполнении Утесова песни «Вечер на рейде» В. Соловьева‑Седого, «До свиданья, города и хаты» М. Блантера, «Заветный камень» Б. Мокроусова, «Дорогие мои москвичи» И. Дунаевского, «Нет, не забудет солдат» М. Табачникова и др.

Артист доказывал возможность интересной джазовой интерпретации симфонической музыки, обратившись к «Танцу с саблями» А. Хачатуряна и музыке из его балета «Спартак», маршу С. Прокофьева из оперы «Любовь к трем апельсинам».

Большого эффекта Утесов‑певец достигал с помощью продуманной музыкальной драматургии. В знаменитой песне братьев Покрасс «То не тучи, грозовые облака» на стихи А. Суркова звучит команда «По коням», своеобразно меняются ритмы мелодии, чтобы создать ощущение скачущего и уходящего в поход все дальше и дальше конного отряда. В «Песню старого извозчика» Н. Богословского исполнитель вносит неожиданную шутку, начиная песню с реплики «Я не извозчик, а водитель кобылы». Песня «Дядя Эля» превращается в выразительную музыкально‑драматическую сценку.

В песнях Л.О. Утесов ведет со слушателями искренний, задушевный разговор, и, вероятно, именно это позволяет его назвать советским шансонье, который пел по существу душой и сердцем, умело пользуясь своими скромными голосовыми данными. Не случайно он любил французских шансонье Мориса Шевалье и Франсиса Лемарка.

Перед самой войной, рассказывал Л. Утесов артисту Б. Брунову, он встретился в санатории Кисловодска с могущественным секретарем Сталина Поскребышевым. В беседе с ним Утесов полушутя, полусерьезно пожаловался:

—Мне скоро стукнет 46! А звания все не дают…

— Если бы ты не пытался бежать за границу, давно получил бы, — ответил Поскребышев.

— Это же полная чепуха! — возмутился артист.

— Нам лучше известно, — спокойно резюмировал помощник вождя.

Наконец, летом 1942 года, Утесов стал заслуженным артистом РСФСР, а в марте 1945‑го в связи с пятидесятилетием ему вручили орден «Трудового Красного Знамени».

После войны Л. Утесов ощущал отсутствие полноценного репертуара, а во время борьбы с космополитизмом и «буржуазным искусством» слово «джаз» власти сочли неуместным, и появился эстрадный оркестр под управлением Л. Утесова. Но Леонид Осипович все же надеялся, что когда‑нибудь оркестр вернет себе свою «девичью фамилию».

Надо сказать, что на артиста не было явных, открытых гонений. Тем не менее он чувствовал себя неуютно в обстановке вежливого равнодушия со стороны чиновников высокого ранга, которые принимали его на эстраде, но никогда не считали своим в мире искусства. В Кремле он выступал лишь несколько раз, но эти выступления не доставляли ему творческого удовлетворения. Сталинской премии, к которой его представляли, он так и не получил. Из членов Политбюро того времени к Утесову с симпатией относился только Каганович.

В начале 50‑х годов репертуар оркестра Л. Утесова был чрезмерно политизирован, многие прекрасные песни на время исчезли из его программ. В дальнейшем, с наступлением перемен, многие вещи из навязанного «лепертуара», как шутил Леонид Осипович, были исключены.

В 1958 году произошло событие, весьма оскорбительное для Утесова. Александров, с которым он после войны не поддерживал никаких отношений, без ведома артиста переозвучил фильм «Веселые ребята» под предлогом улучшения качества звука. При этом из картины была убрана вся речевая и песенная фонограмма с записью утесовского голоса. Певцу В. Трошину, заменившему Утесова и даже не упомянутому в титрах, объяснили, что переозвучивание производится по просьбе Леонида Осиповича. Зрители восприняли новый вариант кинокомедии как подделку. В 60‑е годы «Веселые ребята» по распоряжению председателя Кинокомитета при Совмине СССР А. Романова были восстановлены в прежнем виде.

В 1965 году в Театре эстрады отмечали семидесятилетие Л.О. Утесова. Пришли родные, друзья, артисты А. Райкин, Р. Плятт, М. Жаров, Б. Брунов, Е. Петросян, М. Водяной, Э. Рознер, О. Лундстрем и многие другие. Юбилейный вечер, начало которого планировалось на шесть часов вечера, почему‑то задерживался, занавес не открывали. Присутствующие в зале не понимали, что происходит. Около семи часов в театр примчалась уставшая, разгоряченная Екатерина Фурцева, которая полдня провела в приемной председателя Президиума Верховного Совета СССР А. Микояна, чтобы подписать указ о присвоении Утесову звания народного артиста СССР.

Указ, прочитанный Фурцевой, вызвал шквал аплодисментов. Л. О. Утесов стал первым артистом эстрады, удостоенным этого звания.

9 декабря 1966 года артист плохо почувствовал себя на концерте в ЦДСА — подвело сердце, незадолго до этого он перенес тяжелую болезнь й операцию. Через некоторое время он сообщил молодому конферансье своего оркестра Е.Петросяну, что уходит со сцены: не хочет остаться в памяти зрителей жалким, состарившимся, смешным. В оставшиеся ему 16 лет жизни он написал третью книгу «Спасибо, сердце», руководил оркестром, снимался на телевидении, но не слишком часто появлялся на сцене.

Главным для Л.Утесова была широкая сфера его музыкальных и эстрадно‑театральных интересов. Он не был ни депутатом, ни общественным деятелем, ни коммунистом. Правда, в 30‑е годы, будучи членом Президиума профсоюза работников искусств, отчаянно спорил с теми, кто хотел труд творческих работников приравнять по оплате к труду квалифицированных рабочих, и предложил платить артистам даже «за аплодисменты зрителей».

В 1956 году Леонид Осипович пережил большое горе: умерла его жена, бывшая актриса Елена Осиповна. Эта женщина создавала надежный семейный очаг, так необходимый ее мужу, с которым она прожила 43 года. Без всякой иронии она называла себя «женой гастролера», так как Утесов гораздо больше выступал на периферии, чем в Москве. Елена Осиповна была хлебосольной хозяйкой, всегда охотно принимавшей множество гостей. В доме постоянно бывали М. Миронова, А. Менакер, Л. Русланова, Т. Церетели, И. Прут, Д. Гутман, А. Эскин, Р. Зеленая, А. Бек‑Назарова, В. Лебедев‑Кумач, И. Дунаевский и многие другие.

Л. Утесов прожил нелегкую жизнь, его взгляды претерпели сложную эволюцию: он никогда не восторгался жизнью дореволюционной России, не любил царскую власть, но жизнь в СССР складывалась, по его мнению, не так, как мечталось.

Создавая свой джаз, артист сталкивался с противодействием партийных консерваторов. В период сталинских репрессий в лагерях и тюрьмах исчезали его друзья, коллеги, знакомые и сам он попал в категорию неблагонадежных, став на длительное время «невыездным». Звание заслуженного артиста Утесов получил с большим опозданием. Все это определило некоторые особенности его поведения, поступков. Так, по словам его друга Р. Ширмана, он уничтожил все свои фотографии с репрессированным И. Бабелем, но материально поддержал М. Зощенко, когда тот остался без средств к существованию.

Артист, которому молва приписывала и дерзость, и необычайную смелость, уже в 30‑е годы стал весьма осторожным человеком, избегавшим, особенно при посторонних, разговоров на острые политические темы. П. Кримерман рассказывал, как в его служебном кабинете в присутствии Л. Утесова артист Л. Миров завел разговор о том, что человек, который провел долгие годы в государстве‑тюрьме, не может быть по‑настоящему свободным. Сославшись на занятость, Утесов попрощался и быстро ушел.

В то же время он позволял себе довольно смелые выступления, розыгрыши, сатирические сценки, шутки.

Однажды в клубе НКВД, когда зрители стоя приветствовали артиста, он пригласил всех сесть и сказал:

— Пожалуй, это единственный случай, когда жестом руки мне удалось посадить вас всех сразу.

«Вам этот юмор дорого обойдется!» — пригрозил один крупный чиновник Утесову после пародийного изображения им на сцене претендующего на руководящую роль в искусстве партийного функционера, который читает свою речь по бумажке.

Л. О. Утесов писал стихи, острые сатирические эпиграммы на тех, кто пытался «осудить» песни артиста, кто рядится в тогу «творцов», на горе‑критика, «поэта‑калеку», бездарного драматурга и т.д.

Как уже отмечалось, Леонид Осипович не скрывал, но и не афишировал, что он еврей, ощущая живучесть антисемитизма, порой и на себе. М. В. Лебедева‑Кумач вспоминает, как Утесов порвал отношения с одним из своих приятелей, в пьяном откровении заявившим ему: «Ты хороший человек, Леонид Осипович, будто и не еврей».

Как‑то Утесов с иронией сказал Кримерману: «Был бы я народный, перенародный, если бы был православным».

Друзьям он рассказывал такой «забавный» случай. После концерта в госпитале к нему подошла голубоглазая женщина‑партизанка с боевыми орденами на старенькой гимнастерке. Восторженно глядя на своего эстрадного кумира, она спросила:

— Леонид Осипович, а ваша жена еврейка?

— Да.

— А дочка?

— Да.

— А вы сами кто будете?

— И я тоже.

— Ну что вы на себя наговариваете!

Наступление старости артист принимал нелегко, часто оказываясь во власти тяжелых раздумий. «Что же мне делать, если сердце у меня молодое?» — грустно вопрошал он, исполняя песню О. Фельцмана на стихи Р. Рождественского «Песенка о старости».

Он часто слушал свои старые пластинки, воскрешая в памяти все, что было связано с теми или иными записями, как бы производя музыкальную ревизию прошлого. Взволнованный игрой своих «мальчиков», он говорил со слезами на глазах: «Какие музыканты! Зря я их ругал. Ведь они не играли, а пели душой и сердцем». А иногда делал замечание самому себе: «Здесь надо было спеть иначе».

Племянница Утесова Е. Макасеева вспоминает: «Как‑то летом 1980 года Леонид Осипович поставил для меня и моей подруги одну из своих любимых пластинок с песней М. Табачникова на стихи поэта Н. Никифорова «Перевал». Речь в ней шла о пройденной жизни и о том, что наступает время спускаться с достигнутых вершин. Он слушал самого себя и плакал, не стесняясь нашего присутствия и повторяя слова песни: «Ничего не копили для черного дня, не ловчили, не рвали из рук, наша совесть чиста, милый друг»».

Силы уходили, и он радовался, когда его посещали старые друзья: М. Миронова и А. Менакер, Р. Ширман, сопровождавший его на прогулки в сад «Эрмитаж».

Он с интересом присматривался к молодым певцам, из которых выделял И. Кобзона и А. Пугачеву. О певице он говорил, что она может достичь больших высот, но под руководством хорошего режиссера.

Утесов не получил, как надеялся, звания Героя Социалистического Труда. Он полагал, что к нему плохо относится заведующий отделом культуры ЦК КПСС В. Шауро.

Однако, задумываясь над судьбой артиста, приходишь к выводу, что в целом она была относительно благополучной. Куда тяжелее сложилась жизнь высокопрофессионального тонкого музыканта, руководителя прекрасного джаз‑оркестра Эдди Рознера, пережившего сталинские лагеря и нелепо умершего в эмиграции. Перед смертью он говорил, что, уехав из СССР, потерял лучшую в мире публику. Про Утесова он довольно резко сказал П. Кримерману, что он давно нашел общий язык с советской властью и нечего ему жаловаться на судьбу. Известный джазовый музыкант А. Варламов, тоже побывавший в лагерях, считал, что еще до войны для записи на грампластинки Утесову была открыта зеленая улица, тогда как ему, А. Цфасману и другим руководителям джазов пробиться на запись было достаточно трудно. Но справедливости ради надо признать, что это было следствием огромной утесовской популярности.

Любопытно, что Л. Утесова как певца‑испонителя любил Брежнев, тепло относилась к нему и министр культуры Фурцева.

В начале 80‑х годов на Утесова неожиданно обрушилась смерть после тяжелой болезни его обожаемой дочери Эдит, с которой он много выступал на эстраде. Через некоторое время в подмосковном санатории «Архангельское» Леонид Осипович и сам почувствовал себя плохо, 9 марта 1982 он умер. Артиста хотели похоронить на Ваганьковском кладбище, но Брежнев и Политбюро ЦК КПСС решили, что местом захоронения Л. О. Утесова должно быть Новодевичье кладбище. На похороны популярного артиста пришли тысячи людей. По пути следования похоронной процессии было остановлено движение.

Утесов прожил большую творческую жизнь, став на эстраде подлинным новатором. Это был человек, который с полным правом говорил о себе:

— Я честен пред собой, я никому никогда не причинил зла, не поступил подло.

(Опубликовано в № 34–35, февраль-март 1995)