«Русскую улицу» придумали израильские журналисты, и связано это понятие с иммиграцией девяностых. Прежде такой «улицы» в Израиле не было. Выходцы из России составляли громкое меньшинство во все периоды становления Израиля и нередко диктовали свою волю и свое понимание ситуации, которое, несомненно, имело то или иное отношение к стране исхода, ее культуре и мироощущению, но русскими они себя не считали. Да и их, если даже обзывали «русскими», то ставили это слово в кавычки. Большинство израильтян первых поколений российского извода происходили из черты оседлости. Они воспитывались в традиционной еврейской среде, обычаями и мироощущением которой были пропитаны. А то, что многие из них эти традиции оспаривали, только подтверждало их принадлежность к своенравной еврейской традиции.

Да и те немногочисленные выходцы из столичных и больших городов России, которые ради сионистской мечты пожертвовали правом на жительство вне черты оседлости, заявляли себя не русскими, а евреями. Так, В. Жаботинский, объявленный Буниным значимой потерей для российской словесности и писавший прозу в основном по-русски, тем не менее рьяно отказывался от «русскости» в пользу «еврейскости». Позиция эта была осознанной и принципиальной. «На одной стороне стоят те, кто, сознательно или бессознательно, потерял надежду или желание сохранить еврейство <…> — писал он в 1903 году в статье “Ваш Новый год”, — на другой те, которые <…> хотят сберечь живым и того брата, имя которому Израиль, и сберегут его — во что бы то ни стало».

Что именно понимал Жаботинский под «еврейством» и как надеялся сберечь его живым — вопрос сложный и требующий отдельного рассмотрения. Как бы то ни было, считаться русским было для него чуть ли не оскорбительным. Как и для большинства его соратников самых разных политических взглядов, несмотря на истовую преданность некоторых из них русской философской и политической мысли. Как бы то ни было, тема: «Что такое “еврей” и кто может таковым считаться? (Пресловутый вопрос “ми у йеуди?”»)» — в Израиле табуирована. Ее стараются не задевать даже в академических дебатах. Поднимающий эту тему на людях считается радикалом — крайне правым или крайне левым, это уж не столь важно.

В принципе, табуизация эта из области взаимоотношений религиозной и секулярной частей еврейского Израиля, да и всего мирового еврейства тоже. Люди религиозные полагают, что еврейская душа наследуется от матери, а нееврей может обрести ее, приняв на себя заповеди. Секулярные евреи с такой трактовкой еврейства совершенно не согласны. С их точки зрения, евреи, как любая иная национальная общность, характеризуются общим историческим прошлым, общими культурными вкусами и особенностями, а также собственным желанием принадлежать именно к евреям, их культуре и истории. В соответствии с прибывающей или убывающей модой на генетические основы этнической общности, к этому добавляют — или, напротив, из этого яростно вычитают — то, что называется видимым отличием одной расы от другой. То есть тем, что помогает неевреям достаточно легко вычленить еврея из любого окружения. И тем, что заставляет многих ощущать себя евреями только воленс-ноленс, ввиду того что так их определяют неевреи, особенно антисемиты.

Все вышесказанное хорошо известно, не раз обсуждалось на самых разных языках в текстах, написанных как евреями, так и неевреями. Немало таких текстов написано и по-русски, причем особо личностные и эмоциональные приходятся на семидесятые-восьмидесятые годы ХХ века, когда в СССР случился до сих пор не полностью объясненный взрыв еврейского национального чувства. Этот взрыв закончился тем, что в Израиле называют «первой волной советской алии». Иное название «алии» — репатриация. «Алия», или «подъем», — понятие религиозное. Любое — физическое или духовное — приближение к Иерусалиму и остаткам Храма есть для религиозного еврея возвышение. А «репатриация» — понятие секулярное, означающее «возвращение на родину», нечто, созвучное понятию «реконкисты», повторному завоеванию того, что было утеряно. Вместе с тем индивидуум «делает алию», иначе говоря, совершает индивидуальный подъем, тогда как «алия» как понятие указывает на массовость этого явления. «Алии» нумеруют: первая, вторая, третья и так далее. Когда говорят: «Он приехал в четвертую алию», имеют в виду бегство от Гитлера, тогда как тот, кто приехал в пятую алию, — скорее всего, происходит из арабских стран.

Небольшие группы евреев уезжали из СССР в Израиль в течение всего периода советской истории — то по какому-нибудь внезапно открывшемуся каналу, а то и по личным договоренностям между советскими властями и влиятельными лицами Запада. Зачастую это происходило в оплату за услугу или дефицитный для СССР западный товар. Но то, что произошло в 70-х годах ХХ века, было явлением массовым и неоднородным: репатриацией для одних, для других поводом эмигрировать куда угодно, для третьих — иммиграцией в Израиль. История «алии семидесятых» вроде бы хорошо известна, поскольку эта алия описала себя сама в сотнях текстов. Начала она этим заниматься еще до отъезда из СССР в нескольких подпольных проектах, самым известным из которых был самиздатовский журнал «Евреи в СССР», и продолжала это занятие уже в Израиле или в новом, западном галуте.

Однако на трезвый ретроспективный взгляд все это обилие текстов не отвечает даже на самый простой вопрос: какой колокол обеспечил именно в конце 60-х — начале 70-х годов ХХ века возникновение столь яростного национального чувства у определенной группы советских евреев, состоявшей примерно из 150 тыс. человек? Напомним, кстати, что общее количество евреев в СССР оценивалось переписью 1970 года в 2 млн 149 тыс. Надо думать, что в том году всяк, кто мог и хотел скрыть свое еврейское происхождение, это уже сделал, поэтому цифры не могут считаться ни точными, ни даже приближенно соответствующими. На деле евреев — в том числе и полукровок — было в СССР намного больше. Но только несколько процентов вдруг разактивничались и если не создали, то хотя бы поставили перед всем миром еврейскую проблему в СССР. А остальные что же — ни антисемитизма не испытали, ни про победы «сионистского агрессора» ничего не слышали? Быть такого не могло! Антисемитизм в те годы только крепчал, а «сионистские агрессоры» не сходили со страниц массовой печати, о них верещали даже репродукторы на площадях. Посему придется предположить, что на сопряженный с реальной опасностью, исходившей от советского режима, отъезд в Израиль тех, кого называли сионистами, подвигли дополнительные причины.

Сколько евреев было в СССР — как и то, сколько их в России сегодня, — вопрос неразрешимый. Уже в девяностых годах, когда нахлынула «вторая волна советской алии», я в разговоре с замечательным российским актером Роланом Быковым осторожно спросила: «Вы случайно не еврей?» Ответ был исчерпывающим: «Как все — наполовину». А тогдашний посол СНГ в Израиле А. Бовин на мой вопрос: «Сколько все-таки евреев осталось в России?» — ответил еще более откровенно: «Сколько кому надо». Ну что ж, примем эту формулу за наиболее аккуратную. И зададим напрашивающийся вопрос: как выглядел советский сионизм и он ли один отвечал за решение 150 тыс. советских граждан превратиться в граждан Израиля?

Я в то самое время участвовала в «акциях», была одним из инициаторов голодовки на московском телеграфе и плакатной демонстрации перед участниками Международного кинофестиваля, а также нескольких «захватов» присутственных мест и автором или подписантом большого количества писем протеста, которые мы, «лица еврейской национальности», отправляли по самым невероятным адресам, отчетливо понимая, что все эти письма в конечном счете окажутся в архиве гэбухи. Моя деятельность вполне подпадала под требования звания «активист алии». По этой причине я оказалась лично знакома со многими другими носителями того же звания. Так вот, по моему ощущению, только очень небольшая группа советских евреев, решившихся тогда на эмиграцию из СССР и переселение в Израиль, были поистине сионистами, людьми, имевшими хотя бы приблизительное понимание, что это значит в той или иной версии столь неоднородной доктрины.

Количество это, по моим расчетам, измерялось всего несколькими тысячами человек. Остальные не столько ехали строить новый Сион, сколько бежали от советской власти и воспоминаний о Катастрофе. Или действительно воссоединялись с разбросанными войной и советскими репрессиями членами семьи. Или исполняли вековой завет иудаизма, не имеющий прямого отношения к секулярному сионизму. Последних в «первой волне» было особенно много, поскольку первыми массово поднялись евреи, все еще жившие традиционной общинной жизнью под сенью религиозного иудаизма. Считается, что в начале семидесятых в Израиль уеха­ли примерно пятая часть горских евреев, треть бухарских, две трети грузинских и почти все коренные евреи Прибалтики. Последних можно, пусть с некоторой натяжкой, определить как связанных между собой еврейской традицией. Они, вкупе с евреями российской глубинки, во многом совпадавшей с былыми границами черты оседлости, по большей части не были привержены тому социал-сио­низму, какого придерживалась правившая тогда в Израиле социалистическая партия.

Эта часть алии семидесятых в большинстве своем не была и сознательной сторонницей светского националистического сионизма по Жаботинскому. Скорее, ее можно было определить как выразительницу национального чувства, основанного на религиозной традиции, а также на исторической и культурной общности именно данного еврейского анклава. Эту, близкую ему по духу, часть алии Израиль семидесятых, все еще нацио­налистический, даже если соотноситься с мироощущением его интеллектуальной верхушки, уже подвергшейся атаке догматического западного либерализма, вобрал в себя почти без остатка. А вот взаимоотношения между Израилем семидесятых и громкоголосым интеллектуальным рупором активистов алии семидесятых по большому счету не сложились. Почему? В каждом отдельном случае назывались свои соображения, но если оценивать только крупные планы, причина будет тривиальной: не сошлись характерами. Иначе говоря, не признали друг в друге своих и не смогли сказать друг другу знаменитую киплинговскую фразу: «Мы с тобой одной крови, ты и я».

Для многих это несовпадение было вполне принципиальным, поскольку они уехали из антисемитской страны не для того, чтобы быть евреями, а именно затем, чтобы перестать ими быть. Большая часть таким образом настроенных эмигрантов из СССР (не называть же их репатриантами) съехала за океан или в Европу. Многие из них сейчас входят в различные произраильские лобби. Я далека от того, чтобы критиковать их за «измену» исторической родине. Национальное чувство проявляется по-разному, имеет много оттенков и нынче получило политически корректное право даже именоваться нелегитимным. Каждый волен считать себя кем угодно, а обвинения в том, что уехавшие якобы остались должниками принявшего их на свой кошт еврейского государства, абсурдны. Вложения международного еврейства в устройство новых иммигрантов во много раз превосходили реально потраченные на них суммы, так что еврейское государство не осталось в накладе от их отъезда.

Те, кто остался (напоминаю: речь идет не обо всей «алие семидесятых», а только о ее наиболее русифицированной и советизированной части), адаптировалась по-разному, создав многочисленные интересные формы не столько израильской, сколько соизраильской или параизраильской жизни. Амик Диамант, бывший киевлянин и знатный активист алии семидесятых, не так давно сказал о себе тогдашнем:

 

Существенной частью этого опыта было и правильное понимание самих себя. <…> Мы оказались верными учениками и преданными холуями советской власти, хотя думали о себе (а многие и по сей день в этом уверены), что мы «совсем другие». Мы не представляли себе, сколько советского сидит в каждом из нас и как это влияет на наше общение с миром и друг с другом. <…> Выдрессированные, как имперские холуи, мы оказались абсолютно не способными ни к каким формам коллективного взаимодействия или сотрудничества.

 

Думаю, что это не совсем так в частностях и что частности эти представляют собой немалый интерес. О них и пойдет речь в следующих публикациях.