Разве есть такие разведчики, чтобы действовали под своей настоящей фамилией, без кличек и псевдонимов? В книгах и с экранов нас уверяли, что разведчик имеет не одно, а даже несколько имен. А тут — никаких легенд и невероятных историй, обычная жизнь без придуманных коллизий.

Спешу предупредить кадровиков и архивариусов спецслужб: не ищите его фамилию в своих картотеках — он не имеет и не имел никакого отношения ни к внешней разведке, ни к контр­разведке. Просто воевал в составе взвода разведки стрелковой части. 

Леонид Вегер — гвардии рядовой взвода разведки 1-го батальона 7-й бригады 10-го гвардейского авиадесантного корпуса времен Великой Отечественной войны. Пусть вас не смущает словосочетание «авиадесантный»: разведчик Вегер ни разу никуда не десантировался с самолета, впрочем, так же, как и все его сослуживцы. Просто рядовой боец рядового взвода разведки. Того самого, в котором начальник штаба, получивший нагоняй от полковника, вызывает взводного и веско приказывает: «Чтоб к утру был “язык”. Желательно офицер», — хотя отлично знает, что в кромешной тьме никаких знаков отличия не разглядишь. «Задача ясна?» — и комвзвода отправляется готовить группу захвата.

Позволю себе небольшое отступление. В июле 1943 года на Курской дуге командир роты автоматчиков Яков Махмуров приказал мне и еще двум бойцам явиться в распоряжение командира взвода разведки. Явились, представились. Лейтенант критически оглядел наши щупленькие фигурки и сказал:

— Ночью пойдете в боевое охранение. Займете окопчики впереди позиций, на нейтралке. Группа захвата пройдет в тыл. Ваша задача: поддержать огнем эту группу, если немцы ее обнаружат. Особенно внимательными быть к рассвету, когда группа будет возвращаться. Получите дополнительно диски к автоматам, гранаты… И не спать! Проверять лично буду и ежели обнаружу кемарящего…

С темнотой выдвинулись в те окопчики. С нами был старший, из этого взвода, тоже рядовой. Привели в порядок ячейки, вглядывались в темноту. Помогали сами немцы: их осветительные ракеты освещали большую площадь.

Ночь прошла спокойно, стрелять не пришлось. Группа захвата возвратилась другим коридором, правда, без «языка». Когда совсем рассвело и старший дал команду на возвращение, окопы уже занимал стрелковый батальон. Мы позавтракали, сдали гранаты, а автоматные диски нам оставили. С «трофеями» вернулись в свою роту.

Уже много лет спустя, в Москве, я спросил командира роты Якова Николаевича Махмурова о том эпизоде. Он рассказал, что взвод разведки понес большие потери, ему приказали выделить трех дисциплинированных бойцов и предупредили: если они подойдут, то их оставят. Не подошли.

А как Леонид Вегер стал разведчиком? Очень просто: их, вчерашних курсантов пехотного училища, без званий, рядовых, выстроили на площади, чтобы распределить по частям. Неожиданно подошел какой-то лейтенант, скомандовал:

— Смелые, два шага вперед!

Леня никогда не задумывался — смелый он или нет. А тут сразу вышел из строя. Еще один парень шагнул. Лейтенант подождал немного, скептически оглядел смельчаков и повел с собой. Так Вегер стал бойцом разведвзвода.

После смерти родителей мальчик воспитывался теткой в Ессентуках. Школьником просился на фронт. Не взяли, сказали: окончи школу. Окончил, опять явился в военкомат, и его сразу направили в город Орджоникидзе (Владикавказ), в военно-пехотное училище. Честный комсомолец, он написал в анкете: родители репрессированы. На это не посмотрели. А когда немцы прорвались на Кавказ, училище подняли по тревоге. Вот тогда-то, полагает Леонид, наверное, и вспомнили про анкету. И направили в курсантскую бригаду, в которой почему-то оказалось много бывших зэков и прочих «нечистых». Их построили на площади, чтобы распределить…

Я был точно в таком же положении: курсант Куйбышевского пехотного училища, не дождавшийся выпускных экзаменов, отправленный в конце 1942 года под Сталинград.

Знаю, что и другие училища так же оказались на передовой. Чья это была инициатива и чем вызвана? Огромными потерями первых месяцев войны? Отчаянным положением, сложившимся на юге? Но когда Ставка принимала такое решение, прекрасно понимала: тысячи курсантов уже никогда не станут лейтенантами. А нужда в таких командирах была острейшая: потери среди младшего офицерского состава были большие.

Он родился за восемнадцать лет до событий, происходивших в конце 1942 года, в месте экзотическом — на Соловках.

В Соловецком лагере отбывали свой срок родители Леонида. Оба были анархистами. Боролись с царем, а потом с таким же неистовством и с большевиками. Любопытно: первый муж матери Леонида был приближенным Нестора Махно.

Не знаю, сколько заключенных содержалось здесь при царях, сколько — когда Соловки стали подразделением ГУЛАГа. Лет десять назад я был в урочище Сандармох, что недалеко от карельского Медвежьегорска. Здесь обнаружили многочисленные рвы с расстрелянными в конце 30-х годов прошлого века. В одном месте увидел большой закладной камень. Надпись гласила: «Здесь похоронен 5001 человек — этап из Соловков». Поразила эта цифра: не около пяти тысяч, не больше пяти тысяч, а пять тысяч и один человек. Какая точность! Почему везли сюда расстреливать? Что, Соловецкая земля уже не принимала?

Леонид знал, что разведчики действуют главным образом ночью, скрытно, в открытый бой без нужды не ввязываются. А тут приказ: поступаете в распоряжение капитана-артилле­ри­с­та. Знакомый штабист успел шепнуть:

— Пойдете в разведку боем.

Капитан повел взвод к реке. Ложбинами вышли к ней, артиллерист объяснил: «По моей команде форсируете речку (был декабрь 1942 года), немцы открывают огонь, я засекаю их огневые точки». Как возвращаться, не было сказано. Капитан достал карту из планшета и скомандовал: «Вперед!»

Леня вскочил и что было сил по­мчался к реке, влетел в воду и довольно быстро достиг противоположного берега, увидел вздымавшиеся корни двух деревьев, плюхнулся между ними и только тогда услышал немецкий пулемет. Он бил по реке, которую форсировала реденькая цепь разведчиков.

Из той разведки не все вернулись. Зато оставшимся в живых и промерзшим бойцам досталось больше спиртного. Вечером командир взвода заполнял наградные листы и сказал Лео­ниду, что капитан велел особо его отметить: Вегер первым бросился в атаку. Леонида представили к медали «За отвагу». Впрочем, ее рядовой Вегер так и не получил: в Президиум Верховного Совета СССР не отослали бумаги, командир части не решился. Почему, из-за национальности?..
Знал Вегер и горькие моменты отступ­ления, а то и просто бегства. Появлялись немецкие танки и, не доходя с километр до наших позиций, открывали огонь. А отвечать им было нечем: винтовки и автоматы что слону дробинки. И пехотинцы в спешке покидали окопы, а за ними станицы и города.

Однажды, как обычно, раздался мощный гул показавшихся немецких танков. И кто-то из бойцов уже выскочил из окопа и побежал.

— Мы, разведчики, уходили последними, — рассказывал Леонид. — Тоже готовы были драпать. Но неожиданно ударили наши пушки: очередями сорокапятки, частыми выстрелами 76-мил­ли­ме­тро­вые, а откуда-то издалека — мощные орудия. Все вокруг заволокло дымом. А когда земля осела, увидели подбитые и горящие немецкие танки. Мы выскочили из траншеи и побежали… вперед! И я понял, что кончаем отступать. Кончаем!..

После нескольких дней затишья пришел приказ о наступлении. Прибыло пополнение — сибиряки, с ними и танки. Их, правда, было немного. Но уже были! Первый день оказался неудачным: немцы атаку отбили. Однако потом стали отступать: когда организованно, а когда просто бежали, оставляя технику и своих мертвых, что в ту пору на немцев было непохоже.

Прибавилось дел и взводу разведки. Несколько ночей Леонид, будучи в группе захвата, пытался выйти на какого-нибудь одинокого зазевавшегося немца. Но чаще группа наталкивалась на боевые охранения и вступала в перестрелки, и тогда уже было не до «языка». Правда, с нашей стороны обходилось без потерь.

— Однажды, — вспоминал Лео­нид, — шли в немецкий тыл по нейтральной полосе. Было известно, что она заминирована. Решили идти след в след. Я в середине группы. Ночь на исходе, торопимся. Идти по минному полю — брр… Впереди меня шагает солдат из новичков. Идем бодро. И вдруг из земли вырывается черно-красное пламя. Одновременно — взрыв. Инстинктивно зажмурился. Когда открыл глаза, то не увидел шедшего впереди солдата. Вот только что, минуту назад, был человек — и нет его. Стало тихо, оглянулся, стоят разведчики, не шелохнутся. Стона не слышно. Немцы открыли огонь наугад. Поворачиваемся на месте — и споро назад.

Будни разведвзвода складывались не только из ночных поисков и редких захватов «языков». Батальон — на пешем марше. Разумеется, не в парадном строю, но все-таки движется компактно. А чтобы не наткнуться на засады, впереди – и слева, и справа – идут разведчики. Это боевое охранение, в случае чего они первыми принимают бой, и начавшаяся стрельба — сигнал к немедленному развертыванию части в боевые порядки.

Обычно в охранение шли по два-три человека. А в этот раз — было уже время нашего наступления — Леонид шел в полукилометре впереди основной колонны. Почему-то был один, он считался уже опытным разведчиком.

Было сравнительно тихо, и неожиданно впереди и параллельно дороге раздался звук низко летящего самолета. Видимо, в батальоне раздалась команда «Воздух!», и бойцы бросились врассыпную.

— Но еще раньше, — рассказывал  Лео­нид, — я скатился с дороги. И вдруг увидел, что истребитель несется на меня. «Мессершмитт» дал по мне пулеметную очередь. Мимо, но близко. У меня была автоматическая винтовка Токарева. Если за ней хорошо ухаживать, то служит безотказно. Выпустил по самолету всю обойму. И увидел, как из сопла появилась струйка черного дыма. Я даже привстал. «Мессер» удалялся, а дымок продолжал густеть.

Я недоверчиво хмыкнул: случаев, когда немецкие летчики гонялись за одинокими солдатами, было немало. На фронте ходили байки и о том, как из винтовки или автомата сбили вражеский самолет. Сам я этого не видел. Но, может, и правда красноармеец Вегер сбил «Мессершмитт»?

Леонид ничуть не обиделся на мою недоверчивость, добавил только:

— Вот и вы не поверили. Я тогда никому об этом не рассказал, боялся прослыть хвастуном.

Будни взвода разведки состояли и в том, что он шел в атакующих цепях. Не от хорошей жизни, понятно, решалось командование на такой шаг. Приходил приказ о выступлении, а людей не хватало. Что делать? Подчищали тылы, в окопы шли ординарцы, связисты, нередко штабные работники и, конечно, взвод разведки. И гвардии рядовой Вегер шел в атаку, стреляя на ходу, падал, укрываясь за холмиком или валуном, когда надо — бежал вперед, случалось, резво отходил назад.

В одну из своих книг с бесхитростным названием «Записки бойца-раз­вед­чика» Леонид Леонидович включил маленькую главку «Немного о политике». Не о большой, вершившейся в высоких кабинетах, а о политических проблемах, так сказать, на житейском, семейном уровне. Но когда таких семей много, то это уже Политика с большой буквы.

В только что освобожденной станице группа бойцов зашла в дом. В разговоре с хозяйкой Леонид спросил, как, мол, жилось под немцем? И услышал в ответ: при немцах было лучше. Он опешил. Женщина разъяснила: не было раскулачивания, землю и скот для колхоза не отбирали, да и вообще в колхоз не загоняли, в Сибирь не высылали.

В другом месте партизанскую группу после освобождения района влили в их взвод разведки. С одним из партизан Леонид оказался в окопе боевого охранения. Разговорились. Парень поведал, что они боевых действий, по сути, не вели, пуще всего опасались… своих станичников. Он, например, в свое время принимал участие в раскулачивании, и его люто ненавидели многие односельчане.

Эти наблюдения, а также известные факты участия РОА (Русская освободительная армия) Власова на стороне вермахта, национальных частей, также созданных и оснащенных немцами для борьбы против советской власти, подвигли Вегера на такое утверждение: «Мне кажется, что в 1941–1945 годах в СССР наряду с войной против Германии шла также гражданская война». Смело, но спорно.

В некоторых изданиях мелькнула такая цифра: около миллиона человек служили в этих предательских воинских формированиях. Факты — упрямая штука. А они документально зафиксированы: вместе с германской армией и ее союзниками действовали не только власовцы, но и украинские дивизии, казачьи сотни, татарские батальоны, туркестанские, грузинские, прибалтийские части, армянский полк СС, отряды кавказских горцев…

В связи с этим полезно вспомнить и о том, что в списке воинских формирований, воевавших на стороне Германии, не было не только полка или батальона, но даже еврейского взвода или еврейского отделения.

Уже после войны стали известны факты зверств тех, кто помогал вермахту. Бабий Яр в Киеве — дело не только немцев, но и украинских нацио­налистов.

Бригада Леонида Вегера оказалась недалеко от Ессентуков, освобожденных от оккупантов. Ему — без увольнительной — разрешили побывать там, чтобы проведать сестру матери, у которой он воспитывался в течение трех лет накануне войны. В городе Леонид узнал, что его тетку немцы расстреляли…

Мария Моисеевна до войны не была активисткой, не была она ни подпольщицей, ни партизанкой. Ее расстреляли лишь потому, что она еврейка. У Леонида, увы, не было времени установить — это дело одних немцев или их сообщников тоже. Кстати, в Ставропольском крае специальная комиссия так и называлась: «по расследованию злодеяний захватчиков и их сообщников».

Так, может, прав Леонид Вегер: это была не только Отечественная, но также и гражданская война? Совсем не исключено, что когда одна часть села уходила в партизаны, то другая поставляла немцам старост, полицаев, карателей; или два родных брата стреляли друг в друга в бою, матерясь на одном языке. Право, вполне реальные картины.

И все-таки позволю себе не согласиться с моим другом. Ставить знак равенства между этой войной и другими гражданскими нельзя, хотя бы исходя из масштабов войн­ 1918–1920 и 1941–1945 годов. Нельзя сравнивать белое движение 1920-х годов и действия отщепенцев в Отечественную. Но, наверное, предположение Вегера вызовет если не полемику, то размышления.

Год ходил Леонид в группах захвата, в боевых охранениях, отступал и наступал. Получал ранения, но не очень существенные, и возвращался в свой батальон. Однако 23 февраля 1943 года столкнулся с патрулем. Немец первым бросил гранату. Взрыв. Леонид почувствовал, что его ранило в правую руку и выбило глаз…

Очнулся на операционном столе медсанбата, куда его доставили бойцы взвода. Врачи вынули десятки осколков, но не все, несколько мельчайших железяк осталось в правом легком.

Год по госпиталям. Выписали инвалидом. Куда податься? Родителей нет, тетки, у которой жил три довоенных года в Ессентуках, нет. Поехал в Москву. Поступил на экономический факультет авиационного института — там было общежитие. Учился хорошо. Но после окончания института многие месяцы болтался без работы: шла борьба с космополитами.

Долгие годы Вегер трудился в Институте экономики Академии наук, в Институте управления, разработал новый курс «Экономика науки», читал лекции, проводил семинары. В 1969 году защитил кандидатскую, а через 15 лет стал доктором экономических наук. Тема его исследований — экономическая эффективность научных разработок. И хотя прошло с тех пор добрых четверть века, нет-нет да с удовлетворением встретит знакомые формулировки (разумеется, без ссылки на автора, но Б-г с ними).

В 1992 году переехал в Израиль. Между прочим, одна из причин — последствия ранения. В холода сосуды сжимаются, и мельчайшие осколки, сидящие в них, причиняют боль. Кстати, все научился делать левой рукой, правая не работает.

В Хайфе живет с женой Инной. Дочери — Тамара и Екатерина — живут в Москве со своими семьями и охотно приезжают отдохнуть к родителям в Хайфу.

Леонид сотрудничает с некоторыми местными изданиями. Не очень активно, но всегда заметно. А его статья «Во что обходится шабат» наделала немало шума. Полемику вызвала и брошюра Леонида Вегера «XXI век — капитализм или социализм?» Автор — не коммунист, беспартийный — утверждал, что глобальный экономический кризис произошел отчасти и потому, что США недооценили роль государственного регулирования экономики.

Оппонентам Вегера трудно с ним полемизировать: у него всегда «железные» данные и факты — голословно не поспоришь.

Вот уже без малого два десятилетия Леонид живет в Хайфе. Каждый год приезжает почти на все лето в Москву. Устраивает «мальчишник». С каждым годом, увы, нас приходит все меньше. А в прошлом году «мальчишник» не состоялся! Небывалая жара случилась в Москве, и не было сил ни приготовиться, ни приехать…

(Опубликовано в №229, май 2011)