Размахивая палочкой

Камила Мамадназарбекова 6 февраля 2015
Поделиться

18 декабря в Еврейском музее и центре толерантности показывали фильм «Деген» — в присутствии самого Иона Дегена, которого накануне награждали в [footnote text=’См.: Евгения Гершкович. Будем радоваться // Лехаим. 2015. № 2.’]Кремле[/footnote].

В некоторых людях энергии больше, чем у других. Они живут до ста лет, оправляются от травм, несовместимых с жизнью, и могут врезать апперкотом за оскорбление вышестоящему лицу, аккуратно прислонив костыль к стене. С первых минут на экране от Иона Дегена не оторвать глаз. Это называется фотогения. Обаяние и дар рассказчика делают его похожим на старых больших актеров, с идеальной дикцией, волнующими интонациями и влажными глазами, когда они говорят о войне («мы из подбитых танков выгребали все, что в могилу можно закопать»). Рассказы Дегена физиологичны, он пересыпает их медицинскими терминами, добавляя: «Тогда я еще не знал, как это называется». А военная лексика и жаргон танкистов были частью поп‑культуры, эти слова Деген роняет без пояснений. Человек литературы, он умеет придать законченную и даже слишком афористичную форму рассказу, выстроить контрапункт: «В ноябре 1951 года я оперировал генерала СС, у него был остеосинтез — перелом плеча. В апреле его повесили, но я ухаживал за ним как за родным братом».

Юлия Меламед и Михаил Дегтярь сняли простой и очень внятный порт­рет. Мемуары в нем не звучат нравоучительно, героизм уравновешен литературным стилем, а нежность соседствует с иронией и здоровым врачебным цинизмом. Обильная мимика и жестикуляция Иона Дегена напоминают немое кино. Фильм разрезают титры и хроника. Кадры с бомбежками и трупами перемежаются котиками и девочками из мирной жизни. В кругу семьи свидетель века становится обаятельным, но вздорным стариком — позволяет супруге ласково себя утихомирить и учит внука подтягиваться на турнике. Члены семьи за столом подтрунивают друг над другом, а режиссер зашивает шутки в монтаж. «Кровь у меня дико воняла водкой, — рассказывает Деген о ранении, — с тех пор я решил, что больше ни грамма». И тут же кадр, как он чокается с сыном.

lech274_Страница_57_Изображение_0001Чувствительность к антисемитизму вспыльчивого травматолога, на­учившегося в 16 лет убивать и с трудом преодолевавшего отвращение при виде крови, становится отдельным сюжетом, петляющим через линию фронта в кабинеты советских начальников и в тель‑авивскую толпу. «“Проклятый жид”, — сказал мне фельд­фебель, и я его застрелил». В юности Деген ненавидел немцев («до сих пор, когда вижу немца моего возраста, думаю: а вот с ним я встречался в бою?»), в зрелом возрасте не мог сдержаться при виде абсурдного бытового невежества. Тещу выгнали с работы, посчитав шпионкой. Ее фамилия была Ротенберг, а в газетах как раз писали про дело Розенбергов, которые, правда, шпионили в пользу СССР, но кто в Киеве будет разбираться.

Еще один сюжет — Деген и советский литературный истеблишмент. Симонов обозвал его творчество «киплинговщиной», а Евтушенко убедил, что за это стоит быть благодарным: «За наш случайный сумасшедший бой признают гениальным полководца» — такие строчки в то время лучше было оставить в тени. Но главная драма — Драгунский. Как он мог обличать сионизм и эмигрантов, после того как посоветовал Дегену идти в медицинский, потому что с его пятой графой в армии не сделаешь карьеру: «Я же его так любил!», «Я с ним в бане купался, видел его ранения».

Таким живым герой выглядит не только благодаря выверенной дистанции и точной интонации, но из‑за соседства смешного и ужасного, лирического и фольклорного, первой любви и первых вывороченных кишок. Секрет обаяния фильма еще в том, что советское в нем становится стилем, а не идеологической программой, танкисты — обыкновенными мужчинами, а ветерану, который показывает ордена, можно сказать: «Дедушка, ты мне уже это рассказывал».

КОММЕНТАРИИ
Поделиться

Широта натуры и узость мировоззрения: декабрь 2024

Наша эмигрантская пресса еще и еврейская, и «еврейский вопрос» — уже не только в российском, но и в общемировом аспекте — занимал все более заметное место в публикациях. Не забывая о России, они все больше писали на тему «евреев в мире» — в политической и культурной жизни, экономике и войне, науке и спорте, криминальной и светской хронике. Старый знакомый русских евреев — антисемитизм — повсеместно возрождался, приобретая все новые обличия

Апория Зенона

Мудрецы Талмуда вывернули библейский стих наизнанку. Безумные восстания против Рима стоили Израилю большой крови и долгого изгнания, так что взяли верх миротворцы и «присмирел наш род суровый». Столетиями евреи были унижены, но не унижали, оскорблены, но не отвечали на оскорбления, пока не возмутился дух... Когда же Израиль встал с колен и начал отвечать оскорблением на оскорбление и убийством на убийство, как бы вернувшись во времена пророчицы Деворы, он подвергся всеобщему порицанию и осуждению