Перед премьерой «Касабланки»
Материал любезно предоставлен Tablet
И вот я сижу в нью‑йоркском отеле 26 ноября 1942 года с Джеком Уорнером в ожидании премьеры его последнего фильма.
— Слушай, — крикнул Джек, — не называй это премьерой! — Это даже не предпоказ. Это технический просмотр. Мы должны показывать фильм дня два, чтобы попасть на конкурс «Оскара». С этим фильмом нам ничего не светит. Пустой номер! Я ставлю на «Убийство в большом доме». «РОЖДЕННЫЙ ДЛЯ НЕПРИЯТНОСТЕЙ»! Или на ЭТОТ ПОТРЯСАЮЩИЙ «ТАИНСТВЕННЫЙ ДОКТОР». Даже меня пробрало до мурашек.
Там рабочий на оловянных рудниках — он без головы, клянусь Б‑гом! Без головы! Как они это сделали? Гениально! Вот это, я понимаю, кинематограф. «УБИЙСТВО ЗАТАИЛОСЬ В БОЛОТАХ»! Мало того, даже не израсходовали весь бюджет. Слушай, который час уже! Давай, поскорее одевайся! Мы ехали через всю страну, скажи! Смотреть эту хилую премьеру. Давай шевелиться, а?
Десятью минутами позже Джек уже тащил меня через вестибюль отеля «Сент Риджес».
— Такси! Такси! — крикнул он, и, словно мы были у стоянки в Бербанке, сразу подъехали три желтых. Он затолкал меня в первую же машину и наклонился к шоферу. — Вези нас на авеню А!
Мы остановились перед кинотеатром «Голливуд». Никаких прожекторов. Никакой толпы зрителей. «Б» в слове «Касабланка» над козырьком перед входом написана задом наперед.
В кассе сидела рыженькая. Джек посмотрел через стекло на ее бледное лицо в веснушках.
— Знаешь что? — сказал Джек. — Тебе надо работать в кино.
— Знаешь что? — сказала девушка. — Я уже работаю. С вас шесть долларов.
— Шесть долларов! Американских денег? Ты шутишь? Это получается, гм… одну секунду…
— Три доллара с каждого.
— Грабеж среди бела дня! Ты знаешь, кто я? Моя фамилия на водонапорной башне.
— А моя — на двухдолларовой купюре .
— Кто для тебя пишет материал? Ребята Эпстайны? Когда освободишься, давай с тобой…
— Слушайте, вы хотите смотреть фильм? Люди ведь ждут.
И в самом деле: за нами уже выстроились человек пять, мужчины и женщины. Джек вытащил меня из очереди.
— Зря потратите деньги, — сказал он им. — Богарт уезжает с Рейнсом. Девушка достается Хенрейду — не спрашивай меня, почему.
За спиной у нас, в кассе, девушка крикнула:
— С Днем благодарения, удачи вам!
— Что она сказала? — спросила я.
— Ты приехала в прошлом декабре, да? Бедный ребенок, не знаешь о любимом нашем празднике. Идем со мной. Будет пир — запомнишь на всю жизнь. И плачу я.
Мы дошли до закусочной‑автомата на Второй авеню, взяли булочки и десерты из застекленных окошек и порционную индейку с мармита. Кофе наливался из ртов дельфинов.
— Так, — сказал Джек, когда мы сели. — Ты должна поесть индейку. Это традиция. Между прочим, «Максим» ничем не лучше «Хорна и Хардарта» . Значит, были такие — пилигримы. В общем, люди с пряжками и чудны́ми шляпами. Они были жертвами религиозных предрассудков, тогда их было не меньше, чем сегодня. И вот, после долгих притеснений, вроде града и лягушек, они сорок дней бродили по пустыне без еды, ели только черствый хлеб и в конце концов переплыли через Красное море на «Мэйфлауэре» — назывался так же, как у нас отель. Да, к чему это я?.. Индейка замечательная, на мой вкус. С картофельным пюре. Ах, забыл про клюквенный соус! Словом, почему мы едим индейку — потому что пилигримы голодали, как я уже сказал, и едва спаслись от фараона, и индейцы научили их сеять кукурузу с рыбой — не очень съедобное нечто, вроде горьких трав, а потом принесли им как раз индеек — грудка, ножки, все такое, и все были счастливы, плясали вокруг золотого тельца и купили за гроши весь остров Манхэттен. Вот почему мы спрашиваем: «Чем отличается этот день от всех прочих дней?» и не мешаем мясо с молоком… Заметь, у нас кофе без сливок, считаем, что нам везет, и теперь — к бабушке в гости .
Он разделался со своей порцией и принялся куском хлеба собирать соус с моей тарелки. И продолжал говорить с набитым ртом:
— Это американская традиция, вы, тевтоны, ее оцените, когда мы займем Берлин. И еще тебе скажу. Был такой Джон Смит , если можно поверить, что бывают такое имя с фамилией, — и влюбился в красивую индианку. Представь Лину Хорн . И если бы не цветной барьер — ты прикончишь свой тыквенный пирог? — я попробую его сломать, когда доведется уговорить Гарри. И тогда мы залудим колоссальную картину, как раз про это. «ОН ОТВАЖИЛСЯ ПОЛЮБИТЬ, КАК НИ ОДИН МУЖЧИНА ДО НЕГО»! «ОНА УШЛА ИЗ РОДНОГО ПЛЕМЕНИ ПО ВЕЛЕНИЮ СЕРДЦА»! Забудь о всей этой ерунде, которую крутят в кинотеатре «Голливуд». «ИСТОРИЯ ЛЮБВИ, СТАРАЯ, КАК САМА АМЕРИКА!»
Мы вышли, и Джек подозвал такси.
На этот раз подкатили четыре машины.
— В «Сент Риджес», — скомандовал счастливчику Джек. — И побыстрее.
Перед первым поворотом он положил руку мне на колено.
— Иди ко мне, Покахонтас .
Другой рукой он обнял меня за шею.
— Вот как мы празднуем в Америке. Так же, как в пустыне, — не знаю, уже, наверное, пять тысяч лет.
Оригинальная публикация: Hard & Hardardt