В галерее «Роза Азора» прошла выставка Александра Лабаса, включившая в основном ранее не показанные работы. Их предоставил Фонд Лабаса, который возглавляет племянница художника Ольга Бескина‑Лабас. Наш разговор происходил в помещении фонда, среди вещей, принадлежавших Александру Аркадьевичу, и его искусства, которое составляло его жизнь.

Ирина Мак Первое, на что я наткнулась здесь взглядом, — папиросы «Казбек».

Ольга Бескина‑Лабас Которые дядя Шура курил 48 лет. А потом обратился к невропатологу — стали дрожать руки. Врач сказал: «Вам нельзя курить». Лабас вернулся в мастерскую и больше не курил. Для него дрожащая рука была синонимом смерти. Работа — это и была его жизнь. Выбросил папиросы и больше не прикасался.

ИМ Кажется, что он работал нон‑стоп, так велико его наследие.

ОБ‑Л И это при том, что половину в 1993 году я отдала покойному Юлику, сыну Лабаса.

Александр Лабас с портретом Ольги Бескиной‑Лабас. Конец 1970‑х. Фонд Лабаса

ОБ‑Л В частные руки никогда, отказал даже Костаки, который предлагал в десять раз больше, чем платили музеи. В этом доме вообще было особое отношение к деньгам: нельзя было, например, брать в руки деньги, полученные за искусство. И когда уже мы с Леони (вдовой Лабаса. — И. М.) продавали что‑то, о пересчете и речи быть не могло — она говорила: «Положите вот сюда».

ИМ В итоге в Третьяковке больше 100 работ Лабаса.

ОБ‑Л И каких! Но все это было куплено у него в 1920–1930‑х годах, а потом уже покупали только после выставки 1976 года на Кузнецком мосту.

ИМ Для выставки в «Розе Азора» вы выбрали камерные работы.

ОБ‑Л Я отбирала то, что считаю наиболее интересным, но отобрала раза в четыре больше, чем поместилось. Мы раздвинули стол в галерее, пришел Георгий Франгулян (скульптор, куратор выставки. — И. М.) и сам выбирал. Именно он решил поместить работы между стеклами, без задников, чтобы они «летели». Потому что для него Лабас — это в первую очередь воздух и движение.

ИМ Здесь много графики маленького формата — это листки из блокнотов?

ОБ‑Л Да, дядя Шура их вырывал, носил с собой, а в другом кармане лежал набор акварели и кисточки. Вы видели акварели, сделанные на крыше, когда он тушил «зажигалки», — на крышу Лабас тоже брал с собой акварель.

ИМ Для живописца у него неожиданно много акварелей.

ОБ‑Л Потому что часто просто не было холстов. Или не на что было купить. С бумагой было легче: он покупал альбомы каких‑то гравюр и на обратной стороне рисовал. Работ 1930‑х годов таких много. Или рисовал на обеих сторонах листа. Причем с одной стороны может быть изображение по вертикали, а с другой по горизонтали или вверх ногами. Когда в 2000 году мы делали выставку в ГМИИ к 100‑летию Лабаса, была идея так их и выставить. Но не решились.

ИМ Все еще впереди. А почему Лабас, в отличие от многих других художников русского авангарда, так мало известен за рубежом?

ОБ‑Л Не то что неизвестен — во всех самых значительных выставках русского искусства этого времени его работы участвуют. Но Лабас — музейный художник. Девяносто пять процентов его вещей, главные шедевры, в музеях. Обычно художника двигает коллекционер, которому надо повысить стоимость работ. У Лабаса такого нет. Мне в Русском музее говорили: «Мы повезем эту выставку за границу». Но ведь не повезли. Выставка за границей — это огромные деньги, нужен спонсор, которому это было бы интересно, у которого в собрании есть Лабас. А таких нет.

ИМ В 1930‑х Лабаса не покупали и не выставляли как формалиста. Но он был членом Союза художников СССР?

ОБ‑Л С 1932 года, когда был создан Союз. Но это мало что давало. И из ВХУТЕМАСа Лабас сам ушел — считал, что преподавание мешает творчеству. Единственное, что давало какие‑то деньги, — театр. В 1934 году он поставил в ГОСЕТе «Миллионер, дантист, бедняк», а до этого работал в Белорусском еврейском театре. Да во многих театрах работал. При этом в 1932‑м формалист Лабас участвовал в Венецианской биеннале, в выставке в Питтсбурге — и ни одной персональной выставки до 1976 года! После войны его работы впервые публично появились на сборной выставке в 1966‑м, и до сих пор непонятно, как ее смогли устроить, с такими фамилиями: Горшман, Аксельрод, Лабас…

Александр Лабас. Этюд с женой, лежащей на диване. 1972. Фонд Лабаса

ОБ‑Л Нет, фотографом. Хотя училась у Клее и Кандинского. Женщины в Баухаузе не могли учиться на архитектурном отделении, но их учили и архитектуре. В 1931‑м несколько архитекторов Баухауза — в частности, знаменитый Ханнес Майер и его ученик Феликс Тольцинер — приехали работать в СССР. Опять же, только мужчины. У Леони Нойман (это фамилия первого мужа, уехавшего вместе с их общим сыном в Палестину, ее девичья фамилия Коэн) был роман с Тольцинером, и он вызвал ее в Москву. Чтобы приехать, Леони вступила в Компартию Германии, пошла к Тельману, добилась у него характеристики, с которой ее пустили в СССР. С Тольцинером они прожили недолго, а когда расстались, был уже 1933 год. Леони смеялась, что впервые быть евреем оказалось хорошо. Получив советский паспорт, она записалась еврейкой, а не немкой, и ее не тронули. Она работала художником журнала «Творчество» у Осипа Бескина. Дядя Шура рассказывал, как он Бескина упрекал: «Вот вы меня обзываете формалистом, а у вас в журнале какой‑то художник Нойман работает — абсолютный формалист!»

ИМ И в 1935 году он встретился с художником Нойманом…

ОБ‑Л В Алупке. Лабас был не в лучшем состоянии: работы не было, с семьей не складывалось. Развалился второй брак, гражданский, с Раисой Вениаминовной Идельсон, бывшей женой Фалька, которого она продолжала любить. И вот они с Леони встретились. Он благодаря няне‑немке помнил пару слов по‑немецки, она знала три слова по‑русски. Ну и язык любви. Леони никогда не учила русского — она жила в нем. И переводила на немецкий всех подряд, от Ворошилова до Солоухина, детские книжки. В ГДР выходило много книг в ее переводах. И преподавала. Леони содержала семью. В 1970‑х ее пригласили в Дессау на юбилей Баухауза, но Леони не поехала, потому что Лабаса с ней не выпустили бы. У них здесь не было заложников.

ИМ А что с ее сыном в Израиле?

ОБ‑Л В 1936‑м — Леони уже была с Лабасом — Нойман привез сына в Москву, надеясь, что она уедет с ними. Она отказалась. И они решили, что сыну будет лучше там. Но Леони не думала, что не сможет ездить в Тель‑Авив. И после этого она ничего не знала о сыне — связи с Израилем не было, попытки ее установить могли бы повредить Шурочке. А Шурочка для Леони был всем. Любовь была необыкновенная. Я хорошо помню выставку Лабаса в 1976 году. В магазине «Березка» мы купили Леони на сертификаты костюм из джерси с замшевыми вставками. И дяде Шуре купили костюм. Первая персональная выставка у человека, о котором в 1920‑х писали в мире! И я никогда не забуду, как, уже стоя в дверях, они повернулись друг к другу, взялись за руки, а руки дрожали, посмотрели друг другу в глаза и поцеловались. Это был не поцелуй мужа и жены, проживших вместе 40 с лишним лет. Это был поцелуй возлюбленных, и в нем были благодарность друг друга и последнее «как я тебя люблю!».

К той выставке мы с Леони вырезали из бумаги листочки по размеру картин, в масштабе, а Лабас сам делал развеску.

ИМ Лабаса заново стали открывать уже после его смерти, и сразу вспоминаются главные выставки: в ГМИИ в 2000‑м, в Третьяковке в 2011‑м и через год в Русском музее. Я везде слышала о Лабасе, а что теперь? Время больших выставок прошло?

ОБ‑Л А зачем повторяться? Повторять выставки — это замыливать художника, особенно когда так велико наследие. Планка поднята так высоко, что опускать ее нельзя. Тогда надо было показывать лучшие вещи, чтобы увидели, какого уровня художник. А шедевров у каждого художника не так много. Сейчас пришло время камерных выставок. Мы их устраиваем и будем устраивать впредь.