Материал любезно предоставлен Tablet

Отчего антисемиты отрицают, что они антисемиты? Почему расизм считается чем‑то зазорным?

В исторической перспективе отвращение, подозрительное отношение или ненависть к евреям и прочим «другим» во многих обществах не считались чем‑то примечательным. В память евреев врезались «крупные» события в истории антисемитизма: массовые убийства в Йорке в 1190 году, изгнание из Испании в 1492‑м, кишиневский погром в 1903 году, а превыше всего Холокост. Однако именно живучесть «бездумного», бытового антисемитизма обнажает его глубинные корни.

В 2005 году писатель Саймон Гарфилд опубликовал в виде книги выдержки из дневников некоей социологической выборки обычных британских граждан — записи, сделанные в первые послевоенные годы. Люди вели эти дневники по просьбе проекта «Массовое наблюдение» Социологический проект «Массовое наблюдение» осуществлялся в Великобритании с 1937 года до середины 1960‑х, в 1981 году его возродили. По первоначальному замыслу около 500 добровольных наблюдателей вели дневники или отвечали на опросники. — Здесь и далее примеч. перев. , затеянного, чтобы «замерять температуру» общественного мнения в военные и первые послевоенные годы. Ценность этих дневников в том, что их писали ни как публичный документ, предназначенный для издания впоследствии, ни как чисто личный документ. Они занимают промежуточное положение между бесцензурным выражением чувств и правильными словами, произносимыми прилюдно ради «сохранения лица», а значит, создают ценнейшую картину того, какие высказывания в полупубличной обстановке считались приемлемыми по тогдашним меркам.

20 ноября 1945 года Мэгги Джой Блант, жительница Слау лет тридцати пяти, пересказывает разговор с друзьями о ситуации в Палестине (находившейся тогда под британским мандатом, причем сионистское движение добивалось независимости):

«Сегодня за ланчем кто‑то упомянул о проблеме Палестины» — «Не думаю, что евреев следует вынуждать к отъезду из страны — нужно разрешить им ехать в Палестину, если они туда хотят» — «Евреи имеют такую финансовую власть над страной» — «Да, это правда — и все же стране почти всегда живется лучше, когда евреи могущественны: они хоть и заколачивают большие деньги, но пускают их в оборот» — «Из их рядов также выходит много талантов» — «Жаль, что у них такие неприятные черты характера» — «Только из‑за долгих лет притеснений развилась такая черта, как агрессивность» — «Что ж, все мы становимся агрессивными, не так ли, когда чувствуем, что на нас смотрят свысока?»

8 июля 1946 года Герберт Браш из Лондона, семидесяти двух лет, инженер‑электрик на пенсии, шел мимо штаб‑квартиры сионистского движения:

Проходя по Грейт‑Рассел стрит, я заметил у Дома Сиона толпу людей и скоро увидел, что это все евреи — и мужчины, и женщины. Они возбужденно разговаривали, входили в здание и выходили — ни дать ни взять пчелы в растревоженном улье, по моим предположениям, они составляли какое‑то обращение к правительству насчет Палестины. У мужчин были безошибочно еврейские хоботки, но у женщин эта черта была менее заметна. Евреи вечно в немилости у какой‑нибудь другой нации и, предполагаю, так будет всегда.

27 июля 1946 года Эди Резерфорд, домохозяйка сорока трех лет из Шеффилда, пересказывает свой разговор с мужем:

Сегодня утром муж сказал, что в этой истории с нюрнбергскими головорезами жалеет лишь об одном — что они не истребили евреев прежде, чем их остановили. Затем муж сказал, что евреи — паразиты. Что никто никогда не видал, чтобы они работали, засучив рукава, что они хитрые и т. п. Меня огорчает, что он осуждает их огульно, но я знаю, что евреи жестоко донимают его каждый день у него на работе в столярной мастерской.

19 мая 1947 года Б. Чарльз из Эдинбурга, торговец антиквариатом лет пятидесяти пяти, упоминает об одной беседе:

Этим утром у меня был очень интересный разговор с человеком из Союзной контрольной комиссии Союзная контрольная комиссия — орган, управлявший каждой из стран оси в переходный период после их выхода из войны со странами антигитлеровской коалиции. Вероятно, автор дневника имеет в виду орган под официальным названием «Союзный контрольный совет по делам Германии», созданный в июне 1945 года. Членами совета были Великобритания, Франция, СССР и США, решения принимались коллегиально. в Германии… Похоже, во всех историях, слышанных нами о концентрационных лагерях в Германии, почти все правда. Но в этих лагерях держали только евреев и политических заключенных. Мы оба сошлись на том, что евреев следует истребить, а политические заключенные просто дураки. Похоже, в одной только Германии перебили пять миллионов евреев.

Ни для одного из тех, кто вел эти дневники, евреи не были «пунктиком». Их антисемитизм, представлявший собой образчик «позиции по обоюдному согласию», просто время от времени прорывался наружу в форме замечаний, как бы между прочим. К тому же эти люди не придерживались радикальных политических убеждений, не разделяли идей фашизма, не сочувствовали недавно разгромленному нацистскому противнику. Трудно сказать, вылилось бы желание истребить евреев, высказанное Б. Чарльзом и мужем Эди Резерфорд, в активную поддержку программы истребления. Вместе с тем складывается впечатление, что тогда было допустимо судить о евреях по сложившимся стереотипам, обыгрывающим их внешность и манеры, а также обдумывать, как бы их притеснить. Хотя в первые послевоенные годы не все британцы стали бы так высказываться, приведенные выше примеры — не тот случай, когда человек, упиваясь недозволенностью своих речей, откровенничает с кем‑то по секрету.

Эти дневники — окошко во времена, когда было допустимо выражать антисемитизм словесно, не переходя к делу. Именно это Энтони Джулиус назвал «мелким» (учтите, он необязательно мягок) антисемитизмом, обыденно присутствовавшим в британской жизни, самое малое, до начала 1960‑х. В наше время недвусмысленные проявления обыденного антисемитизма такого рода — большая редкость. Сегодня выявление нормативного антисемитизма прошлых времен часто расценивают как своего рода огласку зловещей постыдной тайны. Бездумный и не столь бездумный антисемитизм таких несхожих между собой фигур, как Ричард Никсон, Роальд Даль и Т. С. Элиот, становится сегодня предметом яростной полемики, но при этом не принимается во внимание, что они были порождением своей эпохи. Вопрос «Можем ли мы все же понять их, абстрагируясь от их антисемитизма? Или на поверку их значение непременно исчерпывается их отвращением или ненавистью к евреям?» предполагает, что возможно отыскать некое «удобоваримое» прошлое, ничуть не зараженное антисемитизмом.

Повсеместность в истории других форм расизма, наряду с антисемитизмом, сегодня ошеломляет и не дает осмыслить наше прошлое. Я родился в начале 1970‑х годов в Британии, где на банках для варенья красовались Голливоги Голливог — тряпичная кукла, изображающая чернокожего человечка, положительный герой сказок британской писательницы и художницы Флоренс Кейт Аптон (1873–1922). Образ Голливога активно использовался в рекламе, пока не сочли, что он тиражирует расистские стереотипы и потому выглядит оскорбительно. , роман Агаты Кристи свободно продавался под названием «Десять негритят», по телевизору выступали артисты, загримированные под негров, а комики все еще шутили про «пакисташек». Но тем не менее во времена, когда я родился, с такими ужасающими явлениями активно боролись, а более прямым формам расистского насилия и гнета начинали давать отпор.

Указывая на повсеместность бездумного, обыденного расизма в недавнем или далеком прошлом, рискуешь успокоиться и стать самодовольным. Расистские высказывания не только не отошли в прошлое — они вновь на подъеме. Но даже не будь их, очистить некоторые области публичной сферы от бездумного расизма — не то же самое, что очистить общество от глубинных, затаенных форм расистского мышления и их последствий.

Существует и противоположная опасность: если мы включаем обыденный расизм в контекст его времени, рискуем, что он может послужить вялым оправданием того, чему нет оправданий. Бездумный и не столь бездумный расизм, шутливая и не столь шутливая предубежденность и другие проявления ненависти и отвращения — ничто из этого никогда не было приемлемо. И это отнюдь не наш неизбежный удел как представителей человечества. Но нельзя обойти молчанием тот факт, что на протяжении всей истории часто (а, возможно, даже обычно) были допустимы уничижительные высказывания о целых сообществах. Этим я не хочу сказать, что антисемитами или расистами были тогда «все», или что те, кто мог бездумно отпускать антисемитские или расистские замечания, поддержали бы политическую программу, претворявшую предубежденность в притеснения. Это просто значит, что во многих общественных кругах такой тон был допустим и из‑за него вы не рисковали автоматически стать парией.

Бездумный антисемитизм авторов вышеупомянутых дневников в послевоенный период скоро перестал быть нормой. Собственно, эти люди уже жили в мире, где границы дозволенных высказываний стремительно сужались. Этот аргумент может показаться странным, поскольку эти люди писали дневники спустя недолгое время после того, как одна из западных стран осуществила систематический геноцид целого народа. Когда мы думаем о нацистах и антисемитизме, то обычно не представляем себе, чтобы нацистов сдерживало что‑либо, помимо ограниченности их отравленного ненавистью воображения. Но, как я отметил в другом месте, даже нацистам было необычайно трудно без обиняков говорить об истреблении евреев кроме как на закрытых совещаниях или в репликах «в сторону» шепотом, вне зависимости от того, одобряли они истребление или нет.

Нацистов продолжал сдерживать процесс западной модернизации общества: начиная с XVII–XVIII веков он создал ситуацию, в которой было труднее отстаивать политику, основанную на неприкрытой ненависти, алчности, злобе и насилии. В национальных государствах, возникших после революций эпохи Просвещения, да и в тех, где реформы проводились постепенно, государственное управление должно было иметь форму аргументированных, рациональных дебатов между равноправными гражданами. Эти государства должны были отринуть взяточничество, насилие и предубеждения; место человека в иерархии должны были предопределять его индивидуальные способности, а не родословная. Конечно, стремление к таким идеалам часто — и даже как правило — было только лицемерным. К тому, чтобы дать эти права современной эпохи расширенному кругу лиц — женщинам, рабам, религиозным и этническим меньшинствам и еще многим другим, часто стремились неспешно, если вообще стремились. В любом случае и на Западе, и в других частях света никогда не бывало, чтобы идеалы разума, свободы и демократии претворяли в жизнь в полной мере, повсеместно и постоянно. Но видимость того, что вы действуете непредвзято, рационально и обоснованно, стала необходимым условием политической и общественной легитимности.

В этом контексте современный антисемитизм был вынужден освоить новые и необычные методы, чтобы сохранить легитимность. Ненависть к евреям больше не могла быть оправданием сама по себе, а теологические аргументы, осуждающие евреев, начали выглядеть не слишком правдоподобно по мере того, как политика становилась все более секулярной. Пришлось подыскивать новые оправдания в виде «рациональных», «научных» заключений о заговорщической натуре евреев, их расовом вырождении, их опасности для мира. Когда на евреев распространили права гражданства, появились новые возможности представлять евреев «другими». Теперь, когда евреи при желании могли ассимилироваться, они мало чем отличались от других граждан, и этим воспользовались, чтобы создать новые антисемитские мифы. Еврея представляли как чудовищно могущественного, тайного заговорщика.

Тем не менее, поскольку законы официально обязывали неевреев обращаться с евреями как с согражданами, антисемитизм стал намного более трудоемким. Таков был один из уроков дела Дрейфуса: процесс изгнания одного‑единственного еврея из французской армии в итоге забуксовал, увязнув в многолетних политических потрясениях, сфабрикованных заговорах и запутанных, как лабиринт, судебных тяжбах — а еврея в конце концов оправдали. Холокост тоже задал высокую планку; антисемитам, не разделявшим нацистскую идеологию, пожалуй, простительно было вопрошать: «Стоило ли так утруждаться и так далеко заходить в попытках уничтожить всех евреев поголовно?» Гораздо лучше ограничивать свое отвращение к евреям неофициальными или лишь полупубличными высказываниями в своем кругу, редкими репликами «в сторону», при этом стараться по возможности держаться от евреев подальше, не принимать их в свой гольф‑клуб, а в остальном ладно уж, пусть живут, где‑нибудь поодаль, раз уж мы им не особо доверяем.

В таких странах, как Великобритания, где в послевоенный период систематическую антисемитскую программу поддерживала лишь кучка ультраправых экстремистов, обыденный антисемитизм в конце концов зачах на корню, не имея общепризнанных средств для того, чтобы осуществить свои взгляды на практике путем последовательной политики. Возможно, Б. Чарльз записался бы в охранники лагеря смерти для евреев, если бы таковой создали в Эдинбурге. А может, и не записался бы. Очевидно, он знал, что такое событие маловероятно, а значит, мог в шутку тешить себя, фантазируя о геноциде, не ожидая ни официального одобрения, ни осуждения.

После войны также произошел ряд перемен, которые еще сильнее помешали публичному, открыто исповедуемому антисемитизму приобрести значительное число сторонников, по крайней мере в большинстве западных стран. Основополагающий Нюрнбергский судебный процесс 1945–1946 годов, где рассматривались дела о военных преступлениях, ввел понятие «преступления против человечности», а одновременно с этим популяризация неологизма «геноцид», придуманного Рафаэлем Лемкином, создала новый лексикон, который смог стать правовой и моральной основой для неприятия антисемитизма нацистского толка. Несколько статей Всеобщей декларации прав человека 1948 года исключили вероятность того, что любое государство может обходиться с каким‑то одним классом граждан как с менее достойным, чем другие классы. Универсализм декларации, отраженный и в других усилиях Объединенных Наций, задал отправную точку, саму собой разумеющуюся позицию, согласно которой принадлежность к некой конкретной группе — не причина обходиться с индивидом как с менее достойным.

Также при стремительном процессе деколонизации после войны западные державы уже не могли прямо навязывать другим свою волю — от этой возможности им (более или менее неохотно) пришлось отказаться. Массовая иммиграция в Великобританию и другие европейские страны — первое время это была иммиграция из их бывших или сохранявшихся колоний — вынуждала правительства расширительно толковать вопрос о том, кто именно является частью общенационального сообщества. Такие законы, как британский Закон о межрасовых отношениях 1965 года, положили начало процессу, в ходе которого было официально признано существование расизма и дискриминации и началась борьба с ними. В США борьба за гражданские права заставила оспорить, а в итоге устранить официальные и полуофициальные препоны, мешавшие афроамериканцам участвовать в общественной и политической жизни.

Ни одна из этих перемен не означала, что в послевоенный период антисемитизм и расизм искоренили. Но они означали, что возможности претворить предубежденность в систематическую и открытую программу притеснений и дискриминации все больше ограничивались, а попутно стало еще труднее выражать антипатию к конкретным меньшинствам. Рассматривая речи политиков‑расистов, таких, как Энох Пауэлл в Великобритании и Джордж Уоллес в США в 1960‑е годы, мы обнаруживаем яростный отказ безропотно уйти в мир иной Отсылка к стихотворению Дилана Томаса «Не уходи безропотно во тьму». , отчаянные арьергардные бои за то, чтобы простор дозволенных высказываний не сужался. Сходным образом учреждение административно‑правовых структур апартеида в ЮАР в конце 1940‑х годов было порождено не в последнюю очередь неуверенностью в том, что без прочных институциональных подпорок власть белых удастся сохранять бесконечно.

Возможно, такими арьергардными боями мы можем счесть и некоторые споры вокруг «политической корректности» и «политики идентичности», бушующие с 1980‑х годов. Теперь, когда возможности проталкивать исключительно расистские программы жестко ограничены, стало меньше сфер, где расистские устремления не терпели бы фиаско. Страстная защита, например, расистских комедийных монологов в Великобритании или ограничительных критериев членства в загородных клубах в США, обнажает желание уберечь некое пространство, где можно было бы ублажать себя расистскими речами. Сегодня эту функцию в определенной степени выполняет расизм, направленный против ромов; там, где другие формы расизма уже нелегитимны, ненависть к ромам может быть последним бастионом открытой предубежденности.

Может показаться, что благодаря Дональду Трампу и другим популистам правого толка снова стало возможно открыто выражать расистские взгляды. Львиная доля сторонников правых популистов и впрямь испытывала облегчение и радость оттого, что наконец‑то кто‑то может «говорить то, чего нельзя говорить».

Но логика истории, после войны включившая расистские высказывания в категорию «того, чего нельзя говорить», по‑прежнему сильна. То, что выражение расистских настроений сладостно волнует своей недозволенностью, свидетельствует о неослабевающей прочности границ, сдерживающих расистские высказывания. Мы еще далеки от той ситуации, когда бездумный расизм, с образчиками которого мы познакомились в начале этой главы, снова станет в порядке вещей.

Даже когда расистские убеждения высказывают публично, обычно их все еще затушевывают заверениями, что оратор — не расист. Обычай отрицать свои расистские побуждения — «я не расист, но…» — теперь глубоко укоренился в обыденной речи. Как заметил Эдуардо Бонилья‑Сильва, в США расизм стал менять обличия — применяется множество уверток, чтобы говорить о расе, не говоря о расе. Нарочитое «неведение» относительно причастности белых к стойким расовым иерархиям прежде всего помогало сохранить их еще долго после того, как дискриминацию, предписанную официально, упразднили.

Эта привычка отпираться заставляет даже тех ультраправых, которые охотно объявили бы себя расистами, чураться этого термина. Они частенько предпочитают термин «расовый реалист», а иногда «расиалист», изображая расизм как бескорыстное признание неопровержимых, как они считают, межрасовых различий. Мало того, они оперируют антирасистским лексиконом, когда жалуются на «расизм, направленный против белых» и угрозу «геноцида белых». Эта манера одновременно воспевать расизм и отрекаться от него порой доходит до абсурда. Американское движение «Гордые парни» «Гордые парни» — крайне правая, радикальная, неофашистская политическая организация в США и Канаде. одновременно провозглашает своими основными принципами борьбу против расизма и «борьбу против вины за свою расу», а идеального «гордого парня» характеризует так: «Западный шовинист, отказывающийся просить прощения за создание современного мира». Один из самых необычайных образчиков этого сидения на нескольких стульях выложили в январе 2017 года в популярном блоге «Бойнг бойнг» — фото дверцы грузовика в Нью‑Мексико, украшенной флагом Конфедерации и лозунгами «Отделяйтесь!», «Против содомии», «Элементарная порядочность», «В защиту жизни» Общественное движение в США, ратующее за запрет абортов.
 и… «Я не расист».

Это стремление отрицать свои расистские убеждения распространяется и на антисемитизм. Собственно, в случае с антисемитизмом отпираются, возможно, еще энергичнее. В «Определении антисемитизма» Кеннет Маркус Кеннет Л. Маркус (р. 1966) — американский юрист, ученый и государственный служащий, основатель и руководитель Центра прав человека по закону имени Луиса Д. Брэндайса — некоммерческой организации, отстаивающей гражданские права евреев.
утверждает:

«Нынче практически всякий — противник антисемитизма, хотя единства во взглядах на то, что значит быть антисемитом, нет. Собственно, можно утверждать, что сегодня практически всякий антисемит также объявляет себя врагом антисемитизма».

Одна из причин в том, что для многих левых, обвиняемых сегодня в антисемитизме, такое обвинение — нападки на суть их самосознания. Резонно предположить: тот, кто написал на своем расистском грузовике «Я не расист», не обрадуется обвинениям в расизме, но вряд ли сочтет непринадлежность к расистам своей коренной чертой. Иное дело — многие из тех левых, кого в последние годы обвиняют в антисемитизме. После войны левые часто шли в авангарде борьбы против расизма и антисемитизма. Собственно, «новые левые», чье формирование началось в 1960‑х годах, сосредоточились на борьбе против расизма как на одном из центральных элементов борьбы за свободу человечества. Называть антисемитами самопровозглашенных борцов против расизма — то же самое, что сказать им: они не те, за кого себя выдают. Вот почему эта проблема в ряду прочих оказалась такой заковыристой для Джереми Корбина и ему подобных: когда вас обвиняют в предательстве ваших заветных убеждений, это озадачивает и выбивает из колеи.

Разумеется, назвать антисемитом такого христианского сиониста, как Джон Хейги, громогласно заявляющего о своей любви к еврейскому народу, — это серьезное обвинение. Но, возможно, объявить антисемитом кого‑то, в лучшем случае вяло реагирующего на другие формы расизма, — не столь болезненный удар, как нападки на репутацию кого‑то, кто считает себя противником всех разновидностей расизма. Иногда, когда речь идет об антисемитизме правых, к ним относятся не очень‑то придирчиво — мол, какой с них спрос?! Примечательно, что во многих определениях антисемитизма, в том числе в определении Международного альянса в память о Холокосте Международный альянс в память о Холокосте — межправительственная организация. Ее цели — объединять и координировать усилия политических лидеров, направленные на просветительскую деятельность, сохранение памяти о Холокосте и исследования этой темы. С 2007 года альянс также стал заниматься вопросами геноцида цыган, предотвращения геноцида и борьбы с антисемитизмом. , обойден молчанием вопрос, считать ли антисемитскими утверждения христиан, что евреи попадут в ад, если не перейдут в христианство. Впрочем, к тем, кто уверяет, что подходит к борьбе против расизма с общечеловеческих позиций, внимание неизбежно пристальнее.

Также неизбежно, что противники расизма, обвиненные в антисемитизме, воспользуются широкодоступными культурными ресурсами, чтобы отрицать эти обвинения. За последние несколько десятилетий накоплен опыт в части изобретения изощренных самого разного рода риторических инструментов, которые помогают отпираться от расизма; если левые и не первыми создали такие инструменты, при необходимости они могут ради своих интересов прибегнуть к ним. Этим я не хочу сказать, будто обвинения всегда справедливы, а отрицания всегда беспочвенны, но отрицание своего антисемитизма может быть одинаковым вне зависимости от того, насколько обосновано обвинение.

Оригинальная публикация: The Normal Anti‑Semite