Тому, кто «отсидел» декрет, никакой карантин не страшен. Круглосуточный день сурка, выйти никуда не можешь, людей не видишь — разве что муж с работы приедет пораньше, уже общество. Подруги давно «самоизолировались», а с младенцем Фукуяму не обсудишь, у него другие интересы. Пишут, «когда вы в изоляции, не надо бояться разговаривать со стенами», но все‑таки когда стены вам отвечают, врачу позвонить стоит.

Я «самоизолировалась» почти полгода назад с младенцем своим, Давидом Матвеевичем. Еврейские бабушки хлопотали вокруг нас продолжительное время, однако и им пришлось вернуться к своим делам. Так я осталась с материнством почти один на один. Но теперь мне не так одиноко — в «декрете» вместе со мной сидит полмира.

Изоляция родила новый сетевой жанр: хроники карантина. Они немало расскажут о нашей цивилизации будущим историкам. Из насущных проблем у самоизолянтов в Москве — доставка продуктов не за 39 минут, как обычно, а за 40+. Досмотреть ли «Молодого папу» или начать «Миссис Мейзел»? Петь в караоке с Робби Уильямсом, который майку наизнанку надел, или делать зарядку с Крисом Хемсвортом, который тягает бутыли со средством для стирки белья? На шашлыки в Серебряный бор уже не поедешь, Собянин (демон) замуровал москвичей в высотках.

Французы, как солидные производители литературы, тоже принялись описывать тяготы карантина. «Ле Монд» публикует изоляционный дневник лауреатки Гонкуровской премии Лейлы Слимани, которая описывает ужасы одиночества и садоводства в нормандском поместье. «Не спалось до рассвета, наблюдала, как утро занималось над холмами», — и фотогеничная утренняя дымка на иллюстрации. Читатели оказались не в восторге. Одни писали в твиттере: «але, тетя, это каникулы у тебя, а не карантин», другие восклицали: «какой идиот решил это опубликовать» и негодовали, обращаясь газете: «удалите, пока не поздно».

Досталось и дочке Джейн Биркин, которая убивается, что магазины с рисовальными принадлежностями государство не считает «первой необходимостью».

Бельгийцы не остались в долгу и опубликовали свой издевательский вариант дневника, где лирическая героиня тяжело переживает перелет первым классом на Бора‑Бора и слишком быстро выпивает запас зеленого чая. Прищемили так прищемили!..

Пока Тревор Ноа из американского юмористического «Дэйли Шоу» на своем домашнем диване пытается рассмешить отсутствующую публику и по привычке делает паузы для хохота — а в ответ тишина! — за дневник взялись Наоми Кэмпбелл и Арнольд Шварцнеггер. Наоми не может вспомнить, когда точно легла и встала, но рассказывает, как самоотверженно готовит, стирает, гладит и убирает. Терминатор играет в шахматы со своей ослицей Лулу и выражает сочувствие всем, кому приходится торчать в четырёх стенах. Творите добро, призывает он, и продает маечки с призывом оставаться дома.

В Лондоне «гуру каббалы» Мадонна расчехлила печатную машинку и тоже ведет свои хроники под аккомпанемент джазовых пластинок, словно в фильме Вуди Аллена. Рассказывает, что за несколько дней узнала о своих детях больше, чем за год. А еще, что вирус — «великий уравнитель», мол, всех ждет одна и та же участь и все оказались в одинаковом положении. Про одинаковое положение, думаю, кассир в «Пятерочке» с ней не согласится.

В конце марта в «Нью‑Йорк таймс» вышла статья, где осмысляется феномен карантинных хроник. Повествование начинается с 8‑летней Эйди, которая прочитала «Дневник» Анны Франк и решила, что тоже живет в исторический момент и обо всем этом надо написать в дневнике.

Об Анне Франк вспомнила не только Эйди из Сан‑Франциско. Аллюзии на Анну Франк захватили весь мир одновременно с эпидемией. «Поверь мне, когда полтора года сидишь в четырех стенах, то иногда терпению приходит конец!» — писала Анна в своем дневнике, а мы в Москве просидели еще только неделю!..

В изоляции остаешься один на один со своими мыслями, которые уже не заглушить ежедневной рутиной, рабочим завалом и бесконечными развлечениями. Разговор с собой в изоляции подступает с ножом к горлу, и деться от него некуда. Есть ли к кому обратиться, когда говоришь сам с собой? Сойти с ума или стать блогером — вариантов немного.

«Вспомни, сколько вокруг горя, и будь довольна, что многие несчастья тебя миновали», — говорила мать главной героине. И Анна призывала искать счастье в себе самом: «Подумай обо всем прекрасном, что есть в тебе и в мире, и будь счастлива». Только есть ли внутри нас то самое прекрасное? Выдерживаем ли мы внутренний диалог с собственным я? Заглядываем ли в те закоулки души, куда бесстрашно смотрела 13‑летняя девочка?

В мчавшемся на всех парах десятилетии, где неожиданно иллюзорным оказалось понятие свободы — движения, выбора, — мы со всего размаха остановились. Сериалы все пересмотрены — а ответа на вопросы к самому себе может так и не найтись.

Анна в дневнике борется, взрослеет, страдает, любит — и все происходит в крошечном убежище под обстрелами и бомбежками. «И я снова принимаю легкомысленный вид, скрывая все, что у меня на душе, и ищу способ, чтобы стать такой, какой я хотела бы и могла бы быть, если бы… не было на свете других людей», — пишет она 1 августа 1944 года, за три дня до ареста и за полгода до мученической смерти. И я в задумчивости повторяю ее слова, как самую естественную вещь, глядя с балкона на неестественно притихшую Москву. Последняя точка любого дневника обещает нам свободу.