«Никто не избежит»: новое открытие первого голливудского фильма о Холокосте
Материал любезно предоставлен Tablet
Актриса — ей 101, — сыгравшая в фильме главную трагическую роль, вспоминает о том, какую смелость и прозорливость проявили сценаристы и продюсеры этой жесткой, провидческой малобюджетной картины в жанре нуар о нацистах, которая в наши дни заслуженно возвращается на экраны в обновленном 35‑миллиметровом формате.
«Никто не избежит» (None Shall Escape) — фильм уникальный, одновременно и пророчество, и прозрение, подкрепленное опытом: единственная голливудская кинокартина военного времени, в которой описано то, что впоследствии назовут Холокостом, — то, что, казалось бы, даже представить невозможно, каким‑то образом представили в 1943 году на съемочной площадке «Коламбия пикчерз». Сегодня зритель воспримет сцену, в которой группу польских евреев перед депортацией, затолкав в товарные вагоны, расстреливают из пулеметов, скорее как документальную драму. Но в те времена это могли счесть лишь плодом буйной фантазии, а то и ура‑патриотической пропагандой.
Недоступный на DVD (кроме пиратских), фильм «Никто не избежит» — он редко попадал в кинопрокат и лишь периодически появлялся на Ти‑си‑эм , — вышел сейчас в обновленном 35‑миллиметровом формате. В мае 2015 года его показали на Лос‑Анджелесском фестивале еврейского кино, а затем показали в Синематеке Вассермана при Университете Брандейса . 35‑миллиметровые фильмокопии — это лишь первый этап полноценной реставрации фильма — по замыслу компании «Сони пикчерз», он будет доступен в формате домашнего видео, а также цифрового кино для более широкой аудитории кинотеатров.
«Никто не избежит», снятый венгерским эмигрантом — режиссером Андре де Тотом и первоклассным оператором Ли Гармсом по сценарию Лестера Коула, на основе сюжета Йозефа Тана и Альфреда Ноймана , — это серьезный, хотя и малобюджетный проект «Коламбия пикчерз» с привлечением специалистов, обычно занимавшихся фильмами категории «B» . Название фильма в процессе съемок несколько раз менялось (на предпроизводственной стадии фильм назывался «Придет день», затем «Лебенсраум» ), наконец студия остановилась на названии «Никто не избежит», в этих словах — отсылка к обещанию Рузвельта привлечь к суду нацистских военных преступников.
Снимавшийся и монтировавшийся с 31 августа по 26 октября 1943 года (союзники высадятся в Нормандии только 6 июня 1944 года), фильм заглядывает в послевоенное будущее, когда перед неким международным трибуналом, вроде международного суда ООН, предстает нацистский военный преступник, и по ходу судебного процесса ретроспективно прослеживается его жизненный путь начиная с 1919 года. «Время нашей истории — будущее, — говорится во вступительных титрах. — Война закончилась. Как и было обещано, военных преступников привели на место их преступлений для суда. На самом деле, как обещали наши лидеры… — и в этот момент во весь экран крупными буквами грозное: — “Никто не избежит”».
Три свидетеля — три измученных человека, которым удалось выжить в оккупированной нацистами Европе: сельский священник, родной брат обвиняемого и его бывшая невеста — делятся воспоминаниями, и перед нами разворачивается жизнь жестокого офицера‑эсэсовца, и его история становится метафорой упадка нации, скатывания от цивилизации к варварству.
Вильгельм Гримм (Александер Нокс, это его дебют на экране), школьный учитель немецкого в простом провинциальном польском городке, возвращается с Первой мировой войны после четырех лет в окопах. Война изменила его и физически (он потерял ногу), и морально (он озлоблен, горечь поражения разъедает его изнутри). И он вымещает зло на простоватых польских крестьянах. Они, как он считает, ниже великих арийцев. Естественно, такое отношение к полякам отталкивает его невесту, польку Марию: она отказывается с ним встречаться и разрывает помолвку. Чувствуя вседозволенность, Гримм насилует влюбчивую школьницу, и та, обесчещенная, кончает жизнь самоубийством. Местные жители угрожают ему расправой, и он обращается за помощью к ксендзу (его играет Генри Трэверс) и раввину (его играет Ричард Хейл) и просит одолжить ему денег, чтобы он смог перейти границу и вернуться в родную Германию.
В Мюнхене новая идеология и новый лидер вполне соответствуют садистским наклонностям Гримма. Он, как Alter Kämpfer , принимает участие в Пивном путче и отбывает наказание в Ландсбергской тюрьме одновременно с человеком, пишущим «Майн кампф» в камере этажом выше. Его невероятная тяга к власти приносит свои плоды: вскоре он получает более высокий пост в нацистской иерархии, с соответствующими привилегиями. Он без зазрения совести доносит на своего брата, журналиста либеральных взглядов, сотрудника социалистической газеты, и того отправляют в концентрационный лагерь, он идеологически обрабатывает своего племянника, приобщая его к черной магии нацизма.
В 1939 году, когда нацисты вторгаются в Польшу, Гримма назначают рейскомиссаром того самого городка, из которого он с позором когда‑то бежал. Вместе с племянником, оболваненным идеями нацизма, он развязывает травлю местного населения. Городских девушек забирают в «офицерский клуб» — на самом деле бордель — «для развлечения офицеров». Евреев избивают и сгоняют на станцию, чтобы депортировать.
Сцены депортации сняты в технике естественной ночной съемки, мы видим, как евреев из городка и партию евреев из Варшавы загоняют в товарные вагоны — надо ли говорить, что их направляют в концентрационный лагерь, на смерть; им страшно, мы слышим за кадром крики и плач. Гримм приказывает раввину утихомирить своих людей, но тот не намерен становиться пособником в нацистских бесчинствах. Ричард Хейл, исполняющий роль раввина, впоследствии станет довольно известным актером, сыграв множество характерных ролей в кино‑ и телефильмах, но именно эта, самая первая его роль в кино, останется самой значительной. Снятый крупным планом, с минимальными перебивками, он гневно обличает антисемитизм и призывает к сопротивлению.
— Мой народ! Успокойтесь. Послушайте, что я вам скажу.
Настает главная минута в вашей жизни. Это наш последний шанс. Даже если он продлится недолго. Веками мы хотели только, чтобы нас оставили в покое. Мы множество раз покорялись, потому что верили: таким образом мы добьемся справедливости, и вот почему. Мы хотели честно и достойно занять свое место рядом с остальным человечеством ради лучшего мира, мира, в котором все люди будут жить как свободные соседи. Мы надеялись, молились. Но теперь мы видим, что одной надежды недостаточно. Мы покорялись, и что это нам дало? В истории найдется мало случаев, когда нас терпели.
Затем Хейл чуть не выкрикивает:
— Терпели! Нет ли большего унижения, чем когда вас терпят? Позволяют существовать? Мы долго покорялись. Чтобы добиться равенства и справедливости, мы должны занять свое место рядом с другими угнетенными народами, неважно, какой они расы или религии. Их борьба — это наша борьба. А наша борьба — их.
Актер выдерживает паузу:
— У нас мало времени. Мы должны сделать так, чтобы нас запомнили. Сейчас у нас последняя возможность сделать выбор. Настал наш час. И я говорю вам: выберем борьбу! Здесь и сейчас!
Евреи выскакивают из товарных вагонов и кидаются на охранников, но силы неравны: нацисты расстреливают мятежников из автоматов, устраивают кровавую бойню. После расстрела несломленный раввин говорит Гримму: «Мы никогда не умрем, а вы — все вы умрете!»
Гримм стреляет в него в упор, но раввина не так‑то просто убить. Пока объектив камеры выхватывает из темноты окровавленные тела на земле и в товарных вагонах, он встает и читает над убитыми кадиш.
Но, по законам классического Голливуда, даже в фильме о зарождающемся Холокосте нельзя обойтись без любовной линии. Племянник Гримма влюбляется в юную польку из местных — дочь Марии. После того как ее убивают в «офицерском клубе» (предположительно за сопротивление насильнику), при виде ее бездыханного тела к юноше возвращается почти утраченная было порядочность. Направляясь к алтарю, чтобы помолиться над усопшей, он на ходу срывает с формы нацистские эмблемы. Гримм убивает его выстрелом в спину.
Вспоминая об этом в зале суда, Гримм ничуть не раскаивается, наоборот, он уверен в своей правоте. «Нас не сломить! — кричит он судьям. — Мы вернем себе былое величие!»
Как ни странно, в фильме нет ожидаемой развязки, как на Нюрнбергском процессе: мерзкого военного преступника‑нациста не казнят, даже не выносят ему приговор. «Вы — судьи», — говорит председательствующий, обращаясь к зрителям. Нам, хранителям послевоенного мира, предстоит вынести вердикт.
Фильм «Никто не избежит» оказался слишком суровым и мрачным даже для зрителей военного времени, и без того перегруженных суровыми и мрачными кадрами кинохроник. И даже радость от скорой победы, в неизбежности которой уверяли создатели фильма, тускнела после длинного перечня нацистских ужасов и осознания того, что когда‑нибудь придется разбираться с военными преступниками.
В ранних рецензиях высказывались предположения, что в основе сюжета фильма — «карьера известного антисемита и порнографа Юлиуса Штрайхера , издателя газеты “Штурмовик”», но Штрайхер, хоть и был ярым антисемитом, лично не отдавал приказов убивать евреев. Да это и неважно: среди нацистов много кто мог стать прототипом кинематографического социопата, а двое из создателей фильма знали таких не понаслышке.
Йозеф Тан, один из соавторов рассказа, взятого за основу, был немецким беженцем, в 1941 году бежал из оккупированной Франции в Голливуд; он был награжден «Военным крестом» за то, что помог двум французским солдатам спастись от нацистов . Совместно с драматургом Альфредом Нойманом, вероятно выступавшем в этом тандеме в качестве знатока английского, он записал настоящий свидетельский отчет о нацистской оккупации. Киновед Ян‑Кристофер Хорак, директор архивов кино‑и телевидения Калифорнийского университета в Лос‑Анджелесе, отмечает, что какие‑то вести о геноциде все же доходили до голливудских беженцев, а их в Голливуде в то время было уже довольно много благодаря Freies Deutschland — коммунистической газете, печатавшейся в Мексике на немецком языке и имевшей широкий круг распространения.
Как и Тан, режиссер Андре де Тот, беженец 31 года из Венгрии, приехавший в Голливуд в 1942 году, добавил в сюжет гнетущих подробностей, поскольку сам видел, в какое «поле смерти» превратилась Польша под нацистским сапогом. В 1939 году — де Тот тогда был оператором — он оказался в Варшаве, где нацисты заставили его снимать пропагандистское кино: они выстроили в ряд умирающих от голода поляков, избивали и заставляли улыбаться перед камерами. Эти воспоминания мучили его — ведь он был участником тех подлых съемок — всю оставшуюся жизнь. «Они показывали эти кадры по всей Германии, во всем мире», — сетовал он в одном интервью в 1994 году. Своего рода катарсисом, возможно, стал похожий, чуть не один в один, эпизод в фильме «Никто не избежит»: нацисты подгоняют голодных польских крестьян к лотку с продовольствием, велят им улыбаться и раздают еду, чтобы снять пропагандистский фильм. Но едва съемка закончена, крестьян разгоняют.
Сценаристу Лестеру Коулу поручили сделать из исходного сюжета киносценарий. Вначале глава кинокомпании «Коламбия пикчерз» Гарри Кон не хотел поручать эту работу Коулу: тот был известен как убежденный коммунист, — он опасался, что в сценарии будет перекос в сторону идейности в ущерб драматизму, но постановщик фильма Берт Келли и исполнительный продюсер Сэм Бишофф настаивали на выбранном ими сценаристе. Таким образом Коул получил возможность, а такое с ним нечасто случалось в Голливуде, приложить руку, как он сам говорил, к «фильму очень важному». (В 1947 году Коула вместе с девятью единомышленниками привлекут к суду за неуважение к конгрессу, посадят в тюрьму и обрекут на безработицу за отказ отвечать на вопрос на засыпку. И вот какой вопрос задала комиссия по расследованию антиамериканской деятельности: «Состоите ли вы или состояли когда‑либо в коммунистической партии?»)
Коул восхищался сценарной заявкой Тана и Ноймана (в конце концов ее номинировали на «Оскар»), но, по его мнению, в ней недоставало чего‑то важного, а именно действия. «Евреи были пассивны; они шли на смерть, не сопротивляясь, — писал он в своей книге мемуаров “Голливудский красный” . — Конечно, некоторые сопротивлялись; но остальные — нет». Продюсер Келли согласился, что «в пассивности есть ужас, но нет драматизма». Так появился гневный монолог раввина.
Марша Хант — великая голливудская актриса, сыгравшая Марию, 17 октября 2018 года отпраздновавшая свой 101‑й день рождения — отдает должное сценаристу. «Да благословит Г‑сподь Лестера Коула, — сказала она мне, с гордостью вспоминая о фильме “Никто не избежит”. — Мне посчастливилось поучаствовать в фильме. Мы все с большим сочувствием отнеслись к этой теме». Актриса вспоминала, что Коул не скрывал своих убеждений, но из скромности не сказала, что так же вела себя и она: Хант надолго занесли в «Черный список Голливуда» из‑за ее политических взглядов. Она очень рада, что после десятков лет почти полного забвения фильм обрел вторую жизнь.
Прежде чем выйти в прокат, фильм «Никто не избежит», как и все голливудские фильмы военного времени, должен был получить одобрение двух цензурных ведомств: администрации Кодекса кинопроизводства (PCA) и киноотдела Управления военной информации (OWI). Первое отвечало за мораль, второе — за установки военного времени. Каждое из них могло обескровить драму, полную жесткого реализма.
Но вопреки опасениям в PCA все прошло гладко, почти без придирок. Суровая реальность Второй мировой приучила цензоров к такому материалу, который прежде был немыслим в кино: это и обилие сцен бытового насилия, и открытые антисемитские высказывания нацистов, и масштабы нацистских мерзостей. Естественно, больше всего опасений вызывала тема совращения польской школьницы и ее самоубийства. «Мы уверены, эту линию можно подать так, что она будет соответствовать Кодексу кинопроизводства, разумеется при условии, что не будет дополнительной драматизации, сверх того, что уже есть в вашей заявке», — сказал Гарри Кону руководитель PCA Джозеф И. Брин, рассматривая сценарий на предпроизводственной стадии. Брин также предложил, чтобы девочке было не менее 16 лет, «по очевидным причинам». По доброй традиции, диктуемой кодексом, Гримм совершает преступление за кадром, и рассказано о нем обиняками, так что наивный зритель может и не догадаться, что произошло.
В ведомстве Брина знали, что куда большей преградой для фильма «Никто не избежит» — «из‑за его необычного замысла» может стать киноотдел Управления военной информации. Управление давало Голливуду юридически не обязывающие, но в культурном плане очень жесткие рекомендации, как следует служить интересам страны в военное время: сценарии проверялись по особому списку рекомендаций — «Руководству для работников киноиндустрии», насчитывающему 167 страниц.
Но правительственные цензоры отнеслись к фильму даже более благосклонно, чем ведомство Брина, и дали ему зеленый свет. «У этой истории, на мой взгляд, большой потенциал, из этого может получиться один из величайших фильмов о войне, — сказал глава лос‑анджелесского киноотдела продюсеру Сэму Бишоффу, бегло ознакомившись с одной из ранних версий сценария. — Наглядно напомнив про обещание, данное президентом Рузвельтом, Уинстоном Черчиллем и другими лидерами, что виновные в зверствах и нарушении международного права предстанут перед судом и будут наказаны, мы даем надежду жителям всех стран, оккупированных в настоящее время странами Оси». Во время просмотра готовой версии фильма OWI заявило не менее оптимистично: «“Никто не избежит” — первый голливудский фильм, поднимающий вопрос о наказании нацистских военных преступников, это глубокое и умное исследование важной послевоенной проблемы».
Предчувствуя большие сборы и похвалы критиков, «Коламбия» сделала фильму продуманную рекламу, организовав в 19 кинотеатрах Новой Англии предпремьерный показ, официальная же премьера для всей страны была назначена на 3 февраля 1944 года. Чтобы создать шумиху, один предприимчивый кинопрокатчик переодел своих билетеров и работников зала в карикатурную нацистскую форму, связал им руки веревкой и провел в таком виде по главной улице городка. Хотя, конечно, в газетно‑рекламной стратегии главной приманкой был сексуальный, а не юридический аспект. «Скажите спасибо, что вашей дочери там не было!» — кричали рекламные слоганы. «Но каково тем женщинам, которые были там?» Голливуд еще только подступался к эротике зла, исходящего от нациста в форме, — этот образ в последующие годы будет исправно обслуживать послевоенную кинематографию, не говоря уж о порноиндустрии.
Обозреватели военного времени не могли не поражаться смелости проекта («Если бы фильм мог привлечь к себе только тем, что он первый, он все равно заслуживал бы, чтобы на него обратили внимание», — писала «Фильм дейли» ), но критики были вовсе не единодушны, что стало неожиданностью для «Коламбии». Признавая, что определенные аспекты фильма «важны как прецедент», рецензент «Моушн пикчер дейли» полагал, что он «ничего существенного не добавляет к методике создания антинацистского кино, зато ставит вопрос о том, способно ли развлекательное кино успешно освещать послевоенные темы в данное конкретное время». Кинокритик Босли Краудер из «Нью‑Йорк таймс» испытал «настоящий ужас, когда расстреливали толпу евреев», но прозорливо сформулировал то, что станет вечным камнем преткновения для Голливуда при попытках показать природу нацизма: «Представляя ненависть к какому‑то одному человеку, он выносит конкретный приговор, но упускает из виду общее».
Невзирая на такую сдержанную реакцию, «Вэрайети» высказала предположение, что фильмы с послевоенной проблематикой, скорее всего, «станут следующим этапом развития нашего кино». Но этого не произошло: возникли серьезные возражения против дальнейшего проката «послевоенных» фильмов, снятых в войну.
Во‑первых, всегда есть вероятность, что жизнь перечеркнет футурологический сценарий: так, фильм «Раса господ» (1944), сценаристом и режиссером которого был будущий товарищ Лестера Коула по «черной десятке» Герберт Дж. Биберман, снимавшийся на волне энтузиазма после высадки войск в Нормандии, вышел на экраны в сентябре 1944 года и раньше времени пообещал победу — в ноябре 1944 года — союзников в Европе.
Во‑вторых, сборы не оправдали ожиданий. Жесткие психологические мелодрамы о нацистах, беспощадно подавляющих народы Европы, не интересовали зрителей, во мраке будней военного времени хотелось чего‑то жизнеутверждающего, позволяющего отвлечься.
А главное, уверяя сограждан, что победный исход предрешен, создатели фильма рисковали породить беспечность. К чему воевать, к чему все жертвы, если победа предрешена? В 1944–1945 годах, когда нацисты оказывали упорное сопротивление наступающим войскам союзников, OWI, поначалу с таким энтузиазмом относившееся к футурологическим сценариям о послевоенных временах, передумало рассказывать тылу — а также воюющим на передовой, — что война благополучно закончилась.
В июне 1944 года Уильям Р. Уивер, голливудский издатель еженедельного отраслевого «Моушн пикчер геральд» , подытожил минусы от фильмов‑прогнозов с послевоенной тематикой. Голливудские продюсеры, писал он, «оставляют сценарии послевоенного мира политиканам и диванным комментаторам — тем их сценарии обходятся на миллион долларов дешевле, чем продюсеру, который был бы вынужден платить за свои по миллиону за штуку, не будучи при этом даже уверен, что их примут». Он привел и еще два довода не в пользу геополитических пророчеств. Первый непосредственно связан с нашей темой: «Эксперимент “Коламбии” с фильмом “Никто не избежит” побил самый низкий рекорд по кассовым сборам». Второй: «Вашингтон дал понять, что Голливуду не стоит затрагивать эти темы каким бы то ни было образом».
Не слыша звона монет и встретив ощутимое противодействие со стороны государства, Голливуд отступил. Лучше не заглядывать слишком уж пристально в послевоенные времена, пока эти времена в самом деле не станут послевоенными и акт о капитуляции не будет подписан и скреплен печатью. Киноиндустрия перестала гоняться за нацистскими военными преступниками и вернулась к этой теме только после победы в Европе — тогда, в 1946 году, вышел фильм «Чужестранец» Орсона Уэллса, и по сюжету член комиссии по военным преступлениям (его играет Эдвард Г. Робинсон) выслеживает одного из организаторов Холокоста в тихом университетском городке в Новой Англии.
И наконец, печальный опыт фильма «Никто не избежит», вероятно, заставил Голливуд задуматься, если не всерьез обеспокоиться, хотя причины для беспокойства оказались куда более близкими, чем истерзанная войной Польша. «Вэрайети» с негодованием сообщала, что сцены в фильме, где нацисты разоряют синагогу и унижают раввина, «были не без одобрения восприняты отдельными фанатиками в Бруклине, Филадельфии и других местах. <…> в некоторых кинотеатрах, как нам сообщают, хулиганы аплодировали и улюлюкали».
Межконфессиональное сообщество осудило эти выходки, но вспышка коричневорубашечной заразы в кинотеатрах внутри страны в разгар Второй мировой напомнила о доморощенной версии зла, в то время все еще буйствовавшего в Европе. Антисемитизм в своей стране указывал на то, что когда‑нибудь, в послевоенное время, придет час расплаты, и ни Голливуд, ни Америка, его «не избежит». 
Оригинальная публикация: ‘None Shall Escape,’ Hollywood’s First Holocaust Film, Was All But Unknown for 70 Years. Now It’s Been Rediscovered
Холокост и после Холокоста
The New York Times: Стивен Спилберг о том, как сильны устные истории в борьбе с насилием
