…Живущий же на небесах Б-г да благоустроит путь ваш, и Ангел Его да сопутствует вам! И отправились оба, и собака юноши с ними.

Товит, 5:17

Самое омерзительное, что есть в Израиле, — это экспаты вроде меня, приехавшие посетить Родину этак на пару недель. У них отпуск, они полны благодушия, они приехали из этой ужасной Москвы, ужасного Нью-Йорка, Пекина, Берлина в свою прекрасную маленькую страну, текущую молоком и медом. Они, гады, патриоты до мозга костей, а главное — это же дом родной, родимая сторонка, они же тут всё знают, понимают ход глубинных процессов, им же понятно, что надо сделать, чтобы страна немедленно стала лучше. Экспат, заскочивший на родину поцеловать маму и похавать хумуса, прискорбно отличается от туриста тем, что турист просто умиляется всему кругом и радуется новому опыту; экспат же радуется и умиляется в контексте. И ему все время хочется поговорить про этот контекст. Он полон тонких мыслей, у него богатый опыт жизни в большом мире, ему есть с чем сравнить и остро необходимо своими сравнениями поделиться.

А тебе надо отвести младенца в бассейн. Но твоя собака с утра съела огрызок соседской паштиды из мусорника и теперь даже не меняет позу перед очередным приступом поноса: просто переползает от предыдущей лужи на полметра вперед; по всей квартире идет интересный орнамент из луж, сделанный как бы Поллоком, но при помощи какой-то удивительно поганого качества охры, комковатой и водянистой. У собаки на лице такое выражение, какое, вероятно, было на самой заре государства у первых поселенцев, прорвавшихся на утлых суденышках к Обетованной земле: отступать некуда, это мой дом, здесь я и умру. Так вот, младенец, мать его (то есть жену твою), хочет в бассейн! Ты уже сказал ему слово «бассейн», отступать некуда, потому что младенец поет, как больной, «ква-ква-ква, цфардеа ерука!» и делает плавательные движения, и пока инструктор по плаванию не двинет его поролоновым веслом по голове, младенец не сочтет гештальт закрытым и не заткнется. Экспату не приходит в голову запихнуть младенца в коляску, вывести собаку удобрять во дворе артишоки, подать тебе сумку с шестьюдесятью восемью предметами, без которых израильский отец не выйдет из дому. Зато экспату приходит в голову побеседовать с тобой о важном: а что, младенцы в бассейне — это теперь тренд? И что, всегда отцы водят? А в какой пропорции отцы и матери — отцов процентов шестьдесят? Вау! Как интересно все-таки идет симбиоз архаичного восточного уклада и традиционной еврейской гипер-опеки по отношению к детям. И он, экспат, должен сказать, что в этом есть что-то фантастически израильское — «собака отравилась паштидой». В самых разных контекстах. Душераздирающе трогательное. Он должен это записать. Он в Нью-Йорке обязательно расскажет это своим коллегам по кафедре компаративной культурологии, их это тоже умилит. Израиль всех всегда умиляет. Особенно тех, кто здесь не живет.

Отдельное занятие — накормить экспата. Обожемой. Вечер субботы, ты всю неделю питался крекерами с хумусом, мучительно пытаясь загнать хумусную банку в угол между фотографией ребенка и принтером, потому что в одной руке у тебя крекер, а другой ты наяриваешь по клавиатуре. Все, чего тебе хочется, — это белая скатерть, запотевший винный бокал и ризотто, потому что его даже жевать не нужно. Экспат, в отличие от тебя, полон энергии и патриотического умиления. Он хочет в старый Яффо — есть хумус с харисой, какой подают только в «Али Караван». Надо брать порцию и есть на улице стоя. Колорит! Сантименты! Родина дорогая! Килограммовая банка с хумусом его не устраивает — разве это хумус? Это, извините, полухумус. Экспат же настоящий израильтянин, его не обманешь. После «Али Караван» надо тащиться с ним в торговый центр за омерзительными копеечными желейными конфетами в форме яичницы. У продавца этой гадости глаза на лоб лезут: яичницу не покупают даже нищие бедуины и городские сумасшедшие, она присыпана пылью, как черным перцем. Но экспат когда-то ел эту погань в школе! Чудесные школьные годы! Чудесные кибуцные коровы, которых он один раз видел на школьной экскурсии! У них были такие же припорошенные пылью бока. Это хорошая метафора, надо записать, у нас на кафедре компаративной культурологии такое любят. Экспат пытается дать кусок резиновой сладкой дряни твоему младенцу: кушай, детка, у тебя тоже будет такой трогательный сантимент к родине, когда ты будешь жить в Лос-Анджелесе. Ребенок, к счастью, не дурак и немножко срыгивает на американского дядю. Лучший момент вечера.

Левантийский покой тоже вызывает у экспата нежность. Он же в отпуске, в отличие от тебя, ему некуда спешить; все это так интересно, совсем другая логика бытия — там, в Бонне, от нее совершенно отвыкаешь. От ее медлительного обаяния. Тебе надо дойти до офиса телефонной компании и дать там кому-нибудь в глаз, потому что тебе постоянно приходят счета соседа, а ему — твои. Это потому, что вас обоих зовут Алекс, а бабка, которая занимается в телефонной компании счетами, не любит смотреть на фамилии, это кажется ей каким-то бездушным подходом (да, да, запиши, козел, запиши, не мешай только машину вести!). В офисе телефонной компании работает ровно один человек, перед ним сидит другой человек, они по очереди берут с демонстрационного стеллажа каждую, каждую модель телефона, и покупатель спрашивает продавца: «А в нем есть меню на иврите?» — «Есть, есть!» — «А в этом есть меню на иврите?» — «Я же сказал тебе, во всех есть!» — «И в предыдущем есть?» — «Есть, ты что, идиот, ты что, иврита не понимаешь?» Экспат умилен до потери контроля над собственной мимикой, у него уже пальцы от записывания свело, но ему же, в отличие от тебя, некуда спешить, он же хочет поучаствовать в настоящей левантийской беседе: «Вы же знаете, ребята, как это у нас в стране: написано, что есть меню на иврите, а дальше как Б-г пошлет. Бе-эзрат а-Шем. Йом хаса, йом баса. Рак ше-нийе бриим» — и так далее, все присказки, которые есть в иврите. Экспат в этот момент испытывает единение с корнями. Ты в этот момент испытываешь смертную тоску и какое-то ощущение богооставленности — тем более что от экспатской реплики продавец и покупатель забыли, на каком аппарате остановились. Им приходится начать все сначала. У тебя десять минут назад закончился обеденный перерыв. «Так, значит, в этом вот телефоне есть меню на иврите?» — «Да во всех есть! Да чем же ты слушаешь, болван! Во всех есть меню на иврите!» — «И в синем тоже есть?» — «А-а-а-а-а, маму твою туда, и сюда, и так и сяк!..» — не выдерживает продавец. Покупатель белеет лицом: «Как ты можешь такое говорить? Как тебе не стыдно такое говорить? Это же не только моя мама, это же и твоя мама! Как тебе не стыдно такое говорить про нашу маму?!» Записать! Записать скорее!

Единственный способ утихомирить экспата и привести его в нормальное человеческое состояние — сделать так, чтобы он приехал на родину не в отпуск, а по работе. Чтобы ему тоже понадобилось что-нибудь аккуратно, срочно, разумно сделать. Не просто по любви, а как-то по-человечески. Чтобы ему, например, понадобилась таблетка от головной боли. «Извините, в вашей аптеке есть такая-то таблетка?» — «А что у вас болит?» — «Голова». — «А где?» — «Вот тут». — «Разлитая боль или острая?» — «Разлитая, а вот тут, в середине, вроде как острая». — «Хм… А внезапно началось или медленно подступало?» — «Вроде медленно… Простите, мне бы таблетку, а то очень много работы и уже пора…» — «Да мы не аптека, мы только витаминами торгуем. Я просто очень вам сочувствую». Пусть у экспата будет ремонт, обеденный перерыв, ребенок, орущий про «цфардеа» и норовящий стукнуть смиренную, настроенную терпеть реальность такой, какая она есть, поносную собаку поролоновым веслом по голове, стоит вам отвернуться; банк, в котором все ему говорят: «Ой, здравствуйте, Ицик! Как ваши дела? Как ваша тетя, выписалась из больницы?» — хотя его зовут Алекс и они потеряли его номер счета. Пусть-ка поживет на родине — посмотрим, как долго он будет все записывать. Небось быстро перестанет. Небось научится, поганец, родину любить — не как гость, а как положено нормальным людям: со страстью, с преданностью, с ненавистью, с отвращением.

(Опубликовано в №240, апрель 2012)

Эссе вошло в книгу “Библейский зоопарк”