81 год назад, 29 июля 1938 года, в московской тюрьме был расстрелян Борис Шумяцкий, руководитель советского кинематографа, дипломат, журналист.

В последний день декабря 1937 года, рано утром, начальник Главного управления кинофотопромышленности при СНК СССР Борис Шумяцкий вернулся из Ленинграда, где он был в командировке на «Ленфильме», в Москву и прямо с вокзала поехал на подмосковную дачу, чтобы встретить Новый год со своей семьей. Во второй половине дня ему позвонил Поскребышев, помощник Сталина.

— Тебя вызывает Хозяин, — лаконично сообщил он.

— Ты знаешь, я давно не видел своих близких. Хочу побыть с ними в канун нового года. До свидания.

Шумяцкий повесил трубку, но жена, которая слышала разговор, встревоженно сказала:

— Что ты делаешь? Это же Сталин.

Через пять минут снова позвонили из Кремля, но на этот раз помощник вождя был более сух и категоричен:

— За тобой выехала машина. Хозяин сердится.

Новый год начальнику ГУКФа пришлось встречать у Сталина. Первый тост, естественно, провозгласили за здоровье вождя. Борис Захарович, не выносивший даже запаха спиртного, только пригубил свою рюмку. Сталин, всегда внимательно следивший за поведением своих гостей и собутыльников, укоризненно покачал головой и сделал замечание руководителю кинематографии, хотя знал о его отрицательном отношении к алкоголю:

— Ты что же, не хочешь випить за мое здоровье?

— Ты же знаешь, Коба, что я не пью.

— Всех научили, а тебя никак. Лучше всех хочешь быть!

— Меня этому научить невозможно. Организм не принимает.

Посмотрев с откровенным неодобрением на подчиненного, Сталин после короткой паузы произнес:

— Ничего… и не таких сгибали.

— Но я действительно не пью.

— Сломаем, — пообещал вождь.

Утром Шумяцкий с тяжелым чувством на душе вернулся домой, понимая, что больше не угоден Хозяину. Уже в подвалах Лубянки исчезли многие ответственные работники ГУКФа: Я. Чужин, В. Жилин, Е. Саттель, Е. Гольцман, В. Усиевич и другие, близкие друзья, старые большевики А. Краснощеков, В. Трифонов.

Через неделю после «встречи» Нового года начальник ГУКФа получил приказ об увольнении, но «наверху» молчали, когда он пытался что‑либо узнать по телефону о своей дальнейшей судьбе, которая уже была решена: враг народа.

Впоследствии о репрессированном Шумяцком вспоминали с какой‑то неохотой, даже иронией, предпочитая связывать с его деятельностью только некоторые отрицательные явления в истории советского кинематографа. И это было несправедливо.

Он прожил всего 52 года. Его отец, рабочий‑переплетчик из российской провинции, вырос в еврейской религиозной семье. Приехав в Петербург, он некоторое время работал у известного книжного издателя Ф. Маркса. Однако у него не было прав на жительство в столице, которую пришлось вскоре покинуть. В конце концов глава семьи решил уехать в сибирский город Верхнеудинск (ныне Улан‑Удэ), где 16 ноября 1886 года у него родился сын Борис, ставший уже в юные годы марксистом и революционером‑подпольщиком, членом РСДРП с 1903 года. Простой железнодорожный рабочий, он самостоятельно овладел грамотой, много читал.

Молодой Шумяцкий был активным участником вооруженной борьбы с царизмом в Красноярске осенью и зимой 1905 года, в январе 1906‑го совершил побег из тюрьмы, жил по фальшивому паспорту и даже возглавлял партийную газету «Прибайкалье». Преследуемый властями, он уехал в Аргентину, жил и работал там как политический эмигрант и вернулся в Россию только в 1913 году. С этого периода Б. Шумяцкий занимает видное место в партийной иерархии, работая в подпольных большевистских организациях.

Летом 1917 года в Петрограде по поручению Якова Свердлова Шумяцкий подготавливал издание постоянного центрального органа партии, в октябре его избирают председателем Центрального исполнительного комитета Советов Сибири. В годы гражданской войны он выполнял опасные задания в тылу у Колчака и лично информировал В.И. Ленина о положении дел на этом участке борьбы, сражался с белыми в 51‑й дивизии В. Блюхера, а летом 1920 года был назначен председателем Совета министров Дальневосточной республики, организованной по решению ЦК РКП(б).

В 1922 году, вопреки его желанию, Шумяцкий назначается чрезвычайным и полномочным послом СССР в Иране, но с 1925 года переводится на ответственную партийную работу в Сибири.

Б. Шумяцкий не раз встречался с Лениным, хорошо знал М. Урицкого, Я. Свердлова, С. Кирова, В. Блюхера, Н. Подвойского, П. Постышева, И. Сталина и др. Он сыграл значительную роль в образовании Монгольской Народной Республики.

Непросто складывались его отношения со Сталиным. Борис Захарович, по словам его жены Лии, весьма критически воспринимал некоторые личные качества будущего вождя, знал, что он злопамятен, непомерно властолюбив, и откровенно боялся его непредсказуемого гнева.

Летом 1917 года Шумяцкий вместе со Сталиным восстанавливал в Петрограде разгромленные большевистские организации и был одним из редакторов «Правды», но полного взаимопонимания у них не было. По мнению Лии Исаевны, назначение ее мужа послом в Иран было вызвано конфликтом со Сталиным, который, будучи наркомнацем, не разделял идеи Шумяцкого о создании Бурятской автономии и пришел в ярость, узнав, что его политический оппонент сумел добиться своего через Политбюро. В те годы Шумяцкий не придавал значения этим «рабочим» разногласиям и, заполняя анкету МИДа накануне отъезда в Иран, написал, что за него могут поручиться дипломат Карахан, а также Сталин, знающий его по совместной работе. Позже ему не раз напоминали о его выступлении против Брестского мира, упрекали в том, что он был сторонником соглашения с меньшевиками и эсерами в целях создания «единого демократического фронта».

Во время партийных чисток 20—30‑х годов многие члены партии, в том числе и Сталин, предпочитали умалчивать о своих просчетах. Шумяцкий же честно признал все свои так называемые серьезные политические ошибки. Но он сделал свой выбор, решительно поддержав генсека в его борьбе с оппозицией. До 1926 года Шумяцкий и Сталин были, в сущности, равными по значению деятелями большевистской партии. И вождь, не питавший особых симпатий к своему товарищу по партийной работе, не возражал, когда тот называл его по давней подпольной привычке «Коба».

Назначение Шумяцкого в ноябре 1930 года руководителем Всесоюзного кинофотообъединения «Союзкино», реорганизованного в 1933‑м в Главное управление кинофотопромышленности при СНК СССР, было, скорее всего, продиктовано стремлением Сталина отдалить его от высоких партийно‑государственных инстанций. Вероятно, вождь предполагал, что бывший крупный партработник, далекий от искусства, долго не удержится в новой руководящей роли, тем более что техническая база кино СССР была тогда чрезвычайно слабой. Однако Шумяцкий, не получивший специального образования, но начитанный, неравнодушный к искусству и даже написавший в середине 20‑х годов две мемуарные книги о революционной борьбе в Сибири, с огромным рвением принялся за свою новую работу. Попав в непривычный для себя мир, он был твердо убежден, что все советские фильмы должны вписываться в рамки марксистской идеологии. Советское кино, с его точки зрения, — это «плановое искусство», а предшествовавшая ему дореволюционная кинематография «целиком была на службе у буржуазии». Сильный темперамент и политический фанатизм в чем‑то помогали и в чем‑то мешали ему. Для него, нередко выражавшего психологию массового зрителя, кино являлось областью творчества, требующего доступного массам художественного языка, успех фильма определялся прежде всего «острой занимательной фабулой», высоким уровнем профессиональных «актерских сил», яркостью человеческих характеров. Одним из первых киноруководителей он понял, что звуковое кино будет захватывать зрителя только при выполнении этих условий. В своей книге «Искусство миллионов» он подкрепляет верность своей позиции, ссылаясь на «авторитетное суждение» Сталина, который якобы говорил ему о «необходимости волнующего сюжета» и «крепкой актерской игры».

Утверждая свои художественные требования в свете партийной идеологии, Шумяцкий легко зачислял в «секту» формалистов тех работников кино, которые становились на путь поисков и эксперимента. Убежденный интернационалист, он резко обрушивался на многие украинские фильмы с так называемыми «нацдемовскими тенденциями». В прекрасном фильме А. Довженко «Звенигора» глава ГУКФа видит «кинематографическое знамя буржуазных националистов» в «любовании зажиточной сельской Украиной», идеализации «реакционных черт» ее исторического прошлого. С этих же позиций он подходит к творчеству талантливых украинских режиссеров Ф. Лопатинского, А. Гавронского и др.

Надуманный и слабый в художественном отношении фильм С. Юткевича и Ф. Эрмлера «Встречный» Шумяцкий оценивает как «поворотный этап в развитии советского кино». По мнению «авторитетных товарищей», «знатоков искусства», авторами фильма «найден стиль, понят материал, созданы образы, которые будут волновать массы». Правда, ему интересны и такие картины, как «Окраина» Б. Барнета, «Чапаев» Г. и С. Васильевых, «Веселые ребята» Г. Александрова, «Пышка» М. Ромма, «Рваные башмаки» М. Барской, «Три песни о Ленине» Д. Вертова. О «Грозе» В. Петрова он, как вспоминал Г. Козинцев, сказал, повторив слова тех эмоциональных зрителей, которые хотели бы видеть счастливый конец: «Картина хорошая, но тяжелая…» Положительную оценку получает «Путевка в жизнь» Н. Экка — картина, «принятая миллионами».

Шумяцкий организует просмотры фильмов для высоких инстанций и вождя, представляет на рассмотрение Сталину тематический план производства фильмов на новый год, привозит ему на утверждение сценарии и кинопробы для важнейших историко‑революционных и исторических лент. Общение Сталина с кинематографистами осуществлялось в основном через Шумяцкого. Начальник ГУКФа передавал режиссерам и сценаристам замечания вождя, его пожелания и требования серьезных изменений, переделок, курировал постановку заказанных им кинокартин.

Однажды в 1934 году Б. Шумяцкий вызвал режиссера М. Ромма, сценариста И. Прута и сообщил им, что «один товарищ, кто именно — не имеет значения», хотел бы увидеть советский фильм о пограничниках, сделанный в духе одной американской картины о жестокой схватке в пустыне английских солдат с арабами. Патрульный отряд, заблудившийся в песках, погибает, но выполняет свой воинский долг. Речь шла, конечно, о личном заказе Сталина, которому понравился фильм Джона Форда «Потерянный патруль». Ромм и Прут тогда не видели этой картины, но сделали популярную ленту «Тринадцать» о героической борьбе с басмачами в пустыне.

Б. Шумяцкий был весьма гибким в оценке того или иного фильма, стремился вначале заручиться поддержкой сверху. Нередко складывалась ситуация, вынуждавшая его не выражать или решительно менять свое мнение о картине после ее оценки вождем и членами Политбюро. Этому способствовала и нервозная атмосфера работы в самом ГУКФе, который находился под пристальным наблюдением НКВД и лично Сталина, чья «отеческая» опека над кинематографом не только стесняла Шумяцкого, но и внушала ему все больший страх за свою судьбу.

Так, ему понравилась лента М. Дубсона «Граница», но «наверху» ее сочли «ошибочной», и отношение к ней Шумяцкого резко изменилось. «Чапаев» до официальных просмотров в Москве был принят на «Ленфильме» и многими режиссерами довольно сдержанно. Сам Чапаев показался им колоритной фигурой из народа, лихим комдивом, скорее, плодом интересного художественного вымысла, чем реальным героем исторического фильма. Шумяцкий не торопился открыто выразить свое отношение к картине, но в частных беседах как участник гражданской войны критически отозвался о некоторых сценах и эпизодах ленты, увидев, например, «ненужную героизацию» белого офицерства в эпизоде психической атаки каппелевцев. И этот эпизод, и кадры, запечатлевшие исполнение песни «Ревела буря, дождь шумел», он потребовал из фильма исключить. После кремлевского просмотра и успеха фильма у зрителей он в полном согласии с точкой зрения вождя провозгласил картину «Чапаев» тем маяком, на который должно равняться советское кино.

В середине 1933 года на экраны страны вышел фильм А. Зархи и И. Хейфица «Моя родина», хорошо принятый видными командирами Красной Армии С. Каменевым и Я. Гамарником, получивший высокую оценку в центральной прессе. Шумяцкий не сомневался, что он понравится и Сталину. Но этого не произошло. После просмотра вождь категорично и с грозным намеком произнес: «Эту картину… делали… чужие руки!» Через день «Правда» напечатала короткую информацию: «…картина «Моя родина» запрещена как вредная». Что же так рассердило Сталина? В картине, рассказывавшей об остром военном конфликте на КВЖД в 1927 году, он не увидел мощной агрессивной армии, готовой к победной войне на любой территории. Нашел картину «вредной» и Шумяцкий, оказалось, что в ней действуют «бескультурные и дикие красноармейцы». «Моя вина, что пропустил ее», — покаялся он в одном из своих публичных выступлений.

С большим внутренним напряжением начальник ГУКФа, переживавший осенью 1937 года тяжелое время на своем посту, ожидал завершения работы над фильмом «Ленин в Октябре». Он создал для режиссера все условия, чтобы работа над картиной продолжалась как можно меньше. Сам часто бывал на съемках, напоминал Ромму, что артист Н. Охлопков на роль Василия не утвержден. Наконец, для перестраховки прикрепил к съемочной группе редактора, который в специальном дневнике фиксировал все, что происходило на съемке, особенно изменения в диалогах…

Б. Шумяцкий отстаивал идею «прямого творческого участия в фильме» руководства, которое принимает сценарий, просматривает отснятый материал, вносит поправки и т.д. В сущности, это была позиция активного и обычно некомпетентного вмешательства в творческий процесс чиновников, руководствующихся требованиями партийной цензуры, Политбюро и самого вождя. Ни одна киностудия Советского Союза не имела права принять самостоятельного решения ни по одному сколько‑нибудь значительному вопросу. В своих работах и выступлениях Шумяцкий не раз цитировал высказывания Сталина о кино, называя их «ценнейшими указаниями», «острейшим оружием», «творческим богатством». Разумеется, это было продиктовано не искренним чувством, а сложившимися в те времена понятиями о партийной дисциплине, обязательным ритуалом в поведении государственных и партийных работников. Шумяцкий как бы моделировал реакцию Сталина на тот или иной фильм и нередко ошибался.

Руководители ГУКФа не щадили самолюбия творческих работников, во многих случаях обвиняли их в «гнилом либерализме», «мелкобуржуазной интеллигентности», «объективной враждебности советскому киноискусству» и т.д. Картину А. Маковского и И. Савченко «Никита Иванович и социализм» Шумяцкий назвал «самой безобразной троцкистской вылазкой» и был уверен, что фильм А. Медведкина «Чудесница» выиграл от ликвидации некоторых «идиотических» кадров. По его инициативе были внесены существенные изменения в содержание таких лент, как «Последняя ночь» Ю. Райзмана, «Партийный билет» И. Пырьева, «Поколение победителей» В. Строевой. В «Последней ночи» юный гимназист Кузьма переходил на сторону противников революции, и в этом Шумяцкий усмотрел вредную «идею распада рабочей семьи». Светлов, герой картины «Поколение победителей», представляется ему «колеблющимся большевиком», что, по его мнению, создает «порочность идейной линии образа», и он потребовал, чтобы Светлов оставался в фильме «врагом от начала до конца».

Самолюбивый, обидчивый, порой весьма неожиданный в своих реакциях и резкий в оценках, Шумяцкий не всегда достигал взаимопонимания с рядом талантливых кинематографистов.

Особенно трудно складывались его отношения с Сергеем Эйзенштейном. Неприязнь, возникшая между ними, в какой‑то степени определялась холодным и настороженным восприятием Эйзенштейна самим Сталиным, который хорошо помнил, что режиссер «забыл» о нем в картине «Октябрь». Кроме того, Шумяцкого оскорбляло откровенное отрицание Эйзенштейном его профессиональной компетентности как руководителя советской кинематографии и не всегда корректное подшучивание над ним. Известный всему миру режиссер был для начальника ГУКФа «крепким орешком», человеком сложного и непонятного ему интеллекта, художником, больше всего ценившим свою независимость. И Шумяцкий отвечал ему чересчур резкой и во многих случаях несправедливой критикой, обвинял его в формализме, незнании марксизма. Ему принадлежит значительная роль в разгроме фильма Эйзенштейна «Бежин луг», — он приписывает ему вредные «формалистические упражнения», интерес к «религиозной мифологии», амнистирование «классовых врагов» и т.д. Шумяцкий почувствовал и затаенную мысль Эйзенштейна: «Пафос создания новой колхозной деревни он начал показывать как пафос стихийного разрушения». На 1‑м Всесоюзном съезде профсоюза кинофотоработников начальник ГУКФа предъявил Эйзенштейну политические обвинения, прозвучавшие как донос. Он назвал его «божком», «бонзой», активным членом «богемной, формалистической группки», где осуждались лучшие фильмы советского кино, а Эйзенштейн, создавший «враждебный» фильм «Бежин луг», якобы назвал фильм «Встречный» «красной халтурой».

Однако не следует воспринимать Б.З. Шумяцкого односторонне, только с позиций его противников. Многие кинематографисты, и не только они, относились к нему с глубоким уважением. Довольно часто Борис Захарович бывал в Ленинграде, где, по словам режиссера Л. Арнштама, у него сложились хорошие творческие отношения с коллективом «Ленфильма», рабочими, служащими, режиссерами, в том числе с А. Зархи и И. Хейфицем, Ф. Эрмлером, Л. Траубергом и Г. Козинцевым, монтажером Т. Лихачевой и другими. Г. Козинцев вспоминал, что встреча с Б. Шумяцким стала «толчком к образованию замысла историко‑революционного фильма без патетического тона». Начальник ГУКФа охотно и увлеченно рассказывал Л. Траубергу и Г. Козинцеву о быте, повседневном существовании профессионального революционера, о жизни в тюрьмах, работе подпольных типографий и т.д. Слушателей поразили спокойная ирония, шутливая форма повествования, доходчивость мысли и слов. Именно это помогло режиссерам ощутить революционные события в Сибири «в иной окраске, в иной, далекой от приевшихся штампов тональности». В их воображении начали постепенно возникать некоторые черты Максима.

Г. Козинцев оставил нам удивительно теплую характеристику Б. Шумяцкого и даже короткое описание его внешности: «Это был уже немолодой человек, ходивший в теплом, не по сезону пальто, несуразно нахлобученной шапке и галошах. Что‑то глубоко прозаическое и обыденное было во всем облике этого умного, много знавшего человека, в полной мере одаренного чувством юмора. Со спокойной иронией он разбирался во всех наших киноделах».

К сожалению, Шумяцкий не мог защитить многих сотрудников своего ведомства от репрессий и, видимо, в целях самозащиты публично осудил их как «шпионов», «троцкистов». Но втайне он не верил ярлыкам, которые щедро навешивали на невиновных людей. Известна его дружба с молодым талантливым оператором Владимиром Нильсеном, которого он назначил консультантом ГУКФа, хотя знал, что тот ранее был арестован и два года провел в ссылке. В неопубликованном письме к оператору от 3 августа 1936 года Шумяцкий делится с ним своими мыслями по поводу «мелкой дряни», карьеристов, проникающих в советское кино и жаждущих правительственных наград. В соавторстве с Нильсеном, доцентом ВГИКа, им написана книга о кинематографе США (до сих пор она не напечатана и хранится в ЦГАЛИ).

Режиссера‑монтажера Т. Лихачеву, которую ленинградское НКВД сочло социально опасным элементом, Шумяцкий устроил на «Мосфильм», давал ей рабочие поручения в ГУКФе. По твердому убеждению Лихачевой, Шумяцкий был деятельным, скромным и добрым человеком, всегда интересовавшимся на киностудиях условиями труда рядовых сотрудников, рабочих и служащих. По ее воспоминаниям, руководитель ГУКФа не любил появляться перед фотокамерой и уходил, когда ожидалось посещение фотокорреспондентов. Лихачеву не раз вызывали в высокие инстанции, где тщетно пытались получить у нее компромат на Шумяцкого.

Дочь Шумяцкого, Екатерина Борисовна, рассказывает, что отец был человеком сложным, нередко суровым, много требовавшим от себя и других. Улыбка на его лице была настоящей радостью для всей семьи. Он не любил распространяться о своем тяжелом детстве, о пребывании в тюрьме, участии в гражданской войне. Дома проводил много времени за письменным столом, поглощенный своими кинематографическими делами. «Отец, — вспоминает она, — буквально раскрепощался, когда к нему приходили домой коллеги и друзья — оператор В. Нильсен с женой, режиссеры В. Вайншток, Ф. Эрмлер, Г. Александров, Л. Трауберг, Г. Козинцев, сценаристы А. Каплер, И. Прут, работники ГУКФа. Тогда он много и охотно говорил о необходимости больших перемен в советском кинематографе, но подчеркивал, что далеко не все зависит от него». Он не выносил преувеличенного внимания к собственной персоне, совершенно не пил. Однажды страшно рассердился, когда вскрыл посылку из Грузии и обнаружил там под слоем фруктов несколько бутылок сухого вина.

Нельзя отрицать ошибки и противоречия Б.З. Шумяцкого, человека, отдавшего лучшие годы своей жизни революционной борьбе и искренне преданного идеям марксизма‑ленинизма. Но в целом его деятельность на посту руководителя Всесоюзного кинофотообъединения, затем ГУКФа принесла немало пользы советскому кинематографу. Ю. Райзман говорил: «Я, как и другие режиссеры, бывал под огнем темпераментной критики начальника ГУКФа, но всегда видел, что Борисом Шумяцким движет огромная любовь к кино, и это передавалось окружающим. В сущности, он все свое время отдавал кинематографу, о котором мог беседовать часами. Борис Захарович стремился понять замыслы основных создателей ленты и особенно серьезно относился к режиссуре. Вероятно, в минуты таких бесед с мастерами кино ему казалось, что и он участвует в создании фильма. Именно благодаря ему значение кино резко повысилось».

Уже в течение двух‑трех лет после прихода Б. Шумяцкого в «Союзкино» советское кинопроизводство сделало заметный шаг вперед. Своей главной задачей он считал реконструкцию кино «на социалистической базе и основе передовой техники», создание четкой системы планирования фильмов с учетом их тематики и технических возможностей студий. Он резко выступал против «правых оппортунистов», сторонников «богемно‑анархических настроений», убежденных в том, что «область духа творчества» планировать нельзя, и запретил подменять выполнение конкретного производственного плана ненужными дискуссиями о его целесообразности.

Шумяцкий был абсолютно прав, когда утверждал, что плановая система работы в кино невозможна при отсутствии интересных и полноценных в литературном отношении сценариев — художественной основы будущих фильмов. Именно поэтому он призывал серьезно относиться к работе сценариста, рассматривая сценарий как «самостоятельный вид драматургии», оригинальное литературное произведение. С его точки зрения, успех фильма в значительной степени определяется высокими художественными качествами сценария и мастерством актеров, занятых в картине. Руководитель ГУКФа нередко рекомендовал режиссерам понравившиеся ему сценарии, пытался определить направление и характер режиссерской работы над будущей лентой. В этом смысле представляет интерес его неопубликованное письмо к М. Ромму, датированное 16 сентября 1934 года. Речь идет о сценарии К. Виноградской «Анка»: «Прочел еще раз «Анку». Мне сдается, что если еще несколько поработать над сценарием, можно сделать неплохой фильм… Трудности лежат главным образом в подборе актрисы. Нужна очень талантливая, яркая и в то же время мягкая актриса, примерно типа Бабановой, только куда моложе и миловиднее. Да и Павла должен играть актер огромных чувствований и большого мастерства. Не будет актеров на эти роли, фильм может быть загублен. Да и на другие роли нужны настоящие актеры. Я хотел бы получить ваши соображения по всему комплексу вопросов в работе над этой лентой».

Б. Шумяцкий много сделал для картины Г. Козинцева и Л. Трауберга «Юность Максима». Режиссеров вдохновили рассказы начальника ГУКФа о его революционном прошлом, в которых они нашли нужную тональность киноповествования и какой‑то важный для себя материал. Работая над сценарием, Козинцев в письме от 20 апреля 1933 года просит Шумяцкого привлечь к работе над сценарием Ильфа и Петрова. Но больше всего он заинтересован в том, чтобы Шумяцкий приехал в Ленинград 1 мая, прочел сценарий и посмотрел «полную репетицию всех персонажей в костюмах». Без сомнения, советы Шумяцкого помогли создателям будущего фильма. 20 марта 1934 года Козинцев пишет своему высокому другу, что все его поправки приняты, и буквально взывает о помощи в решении трудных тюремных сцен: «Помогите нам, пока в голову ничего не приходит».

Б. Шумяцкий тревожился за судьбу фильма, который шел к экрану весьма трудным путем. Сценарий ленты под названием «Большевик» запретила комиссия ЦК, затем фильм не принимало Госкино. Однако начальник ГУКФа, как рассказывал Л. Арнштам, в беседах с друзьями и коллегами настаивал на том, что фильм интересен. И. Пензо, жена В. Нильсена, присутствовавшая при разговоре мужа с Б. Шумяцким, вспоминала: «Борис Захарович говорил о «Юности Максима» с большой теплотой. В память врезались его слова: «У нас всех большевиков привыкли воспринимать по шаблону… Вроде бы люди искусства, а юмор не понимают… Сделаю все, чтобы помочь Грише… (Г. Козинцеву). Картину скоро увидит сам…»

Шумяцкий повез Козинцева и Трауберга на решающий просмотр картины в Кремль, где она подверглась легкой критике, но была одобрена вождем.

Только благодаря Б. Шумяцкому на советском экране появилась первая звуковая джаз‑комедия «Веселые ребята». Заслуга руководителя ГУКФа в том, что именно он предложил создать кинокомедию на материале спектакля Ленмюзикхолла «Музыкальный магазин», пригласил сниматься в новой картине Л. Утесова и его джаз, предложил использовать в качестве режиссера фильма Г. Александрова. На протяжении длительного времени Шумяцкий курировал постановку кинокомедии, рассматривая ее как свое детище. Сценарий «Веселых ребят» был назван «буржуазным», однако он сумел запустить его в производство. Когда началось преследование уже готовой картины партийными чиновниками заведующим отделом агитации и пропаганды ЦК ВКП(б) Стецким, наркомом просвещения Бубновым и другими, Шумяцкий бросился на защиту фильма. 28 июля 1934 года он написал письмо Сталину с просьбой обуздать консерваторов, загубивших ряд неплохих картин, снять с «Веселых ребят» обвинение в «контрреволюционности, фальши, хулиганстве» и разрешить демонстрацию фильма на международном кинофестивале, чего он, кстати, добился.

С именем Б. Шумяцкого связан и успех советских фильмов на международных кинофестивалях в Венеции и Москве. В январе 1935 года начальнику ГУКФа удалось организовать праздничное заседание в Большом театре в честь пятнадцатилетия советского кино. Присутствовали сам вождь и его ближайшие соратники.

Инициативный и решительный администратор, руководитель‑практик Шумяцкий сумел добиться того, что в СССР начали выпускать позитивную пленку, создали огнестойкую пленку, сконструировали неплохие для того времени образцы звукозаписывающей аппаратуры. Он горячо поддержал Нильсена, выступившего за внедрение в кино одного из интереснейших приемов комбинированной съемки — транспарантного метода, который вскоре был использован этим прекрасным оператором в работе над «Веселыми ребятами».

Начальник ГУКФа без колебаний уволил руководство «Киномеханпрома», где серьёзная техническая проверка той или иной конструкции подменялась простым голосованием. Одним из первых Шумяцкий предложил готовить творческую молодежь из национальных республик в московском и киевском институтах кинематографии, поддержал идею совместных постановок республиканских киностудий и ведущих киностудий Москвы и Ленинграда.

В мае 1935 года Б. Шумяцкий возглавил группу кинематографистов, посетивших киностудии Европы и Америки. Из Парижа начальник ГУКФа, его консультант, оператор В. Нильсен, режиссер Ф. Эрмлер и изобретатель советской системы звукового кино А. Шорин отправились в США. В Америке они провели около двух месяцев, сосредоточив свое внимание на работе Голливуда, встретились с известными режиссерами Ф. Капра, Л. Майлстоуном, Р. Мамуляном, К. Видором, Ф. Лангом, актерами А. Менжу, Г. Купером, М. Дитрих, побывали у Чарли Чаплина, который показал им весь отснятый материал для кинофильма «Новые времена». Еще до посещения Америки Шумяцкий задумывался над серьезной реформой в советском кино, и прежде всего над его техническим оснащением. В США его замыслы обрели конкретное содержание. Его поразила «техника цветопередачи» в ряде американских картин, он обратил внимание на то, что кинематографисты США в хорошую погоду снимают на открытых площадках и только в непогоду переходят в павильоны, создавая непрерывность производственного процесса и обеспечивая возможность отказаться от дорогих и ненужных экспедиций. Он понял, как нужна советскому кино рационализация всей системы кинопроизводства. Целый день делегация из СССР провела на острове Святой Каталины, где располагалась база натурных съемок голливудских фильмов для любых климатических поясов. Позже, повторяя некоторые мысли Шумяцкого, Нильсен писал о необходимости внедрить в отечественное кино «новую систему технологического процесса», «принципы беспрерывности, конвейерности всего производственного комплекса при максимальной дифференциации труда».

Шумяцкий, в сущности, открыто выступил за «генеральную реконструкцию советского кинематографа на основе американского опыта». В неопубликованном письме Нильсену от 31 августа 1936 года он выражает согласие с критиком А. Монтегю, который резко отзывался о технической отсталости английских киностудий, не имеющих своей натуры и киноактеров, вынужденных «побираться у Голливуда».

Козинцев писал: «Шумяцкий привез из Голливуда честное стремление совершить и техническую, и организационную революцию. Киногород должен был строиться где‑то в Крыму около Байдарских ворот. Мы верили в него, мечтали скорее переехать туда не только работать, но и жить».

Б. Шумяцкий был уверен, что при наличии постоянной солнечной натуры, спецпавильонов, эффективных способов производства четыре студии киногорода смогут выпускать 200 фильмов в год. Во главе пяти съемочных групп должен был стоять продюсер. Советский Голливуд предполагалось построить за четыре года (с 1936 по 1940 год).

Позицию Шумяцкого и Нильсена поддержали известные американские кинематографисты — режиссер Ф. Капра и сценарист Р. Рискин, приезжавшие в Москву весной 1937 года. Капра увидел в советских картинах «оригинальные идеи, реализованные только наполовину из‑за технической отсталости». По его мнению, «техника должна опережать мысль», только тогда можно быстро и плодотворно работать; этому, конечно, будет способствовать своя «кинопромышленность на Кавказе или в Крыму».

Однако все новаторские стремления Б.З. Шумяцкого были встречены в штыки и прессой, и правительственными чиновниками. Своим острым конформистским чутьем они улавливали в тяжелой атмосфере осени 1937 года, что положение Шумяцкого почти безнадежно. 8 октября был арестован В. Нильсен, а через четыре дня, 12 октября, газета «Кино» обвинила Б. Шумяцкого в том, что мнение «вредителя» Нильсена он считал «решающим», отправил его в длительную заграничную командировку, выдвинул «наглого проходимца с уголовным прошлым» на ответственную работу. Это уже звучало как приговор самому Шумяцкому. Фильм М. Барской «Отец и сын», который он одобрил, сочли «враждебным». Ему, разумеется, поставили в вину идею реконструкции советского кино на основе американского опыта, а «порочный проект» создания советского Голливуда расценили как «вредительство». Если вначале его осуждали за бюрократизм, отрыв от масс, создание своего культа среди кинематографистов, то позже, летом и осенью 1937 года, ему уже приписывали обвинения, которые предъявлялись «врагам народа». Оказывается, начальник ГУКФа занимался саботажем, пригрел в своем учреждении уже разоблаченных троцкистов, преступно разбазаривал огромные государственные средства, был виновен в провале многих картин, и прежде всего в том, что киностудии страны не выполнили производственного плана в 1935 и 1936 годах. Вся критическая кампания против Шумяцкого проходила, бесспорно, под личным контролем Сталина.

Старого партийца, который знал слишком много и стал чересчур самостоятельным, вождь и не думал взять под свою защиту. Следовало убедить миллионы людей, что в бедах и недостатках советского кино повинны не жестокая партийная цензура или отсутствие необходимых средств, а вредительская деятельность начальника ГУКФа и его окружения. Сталин не был заинтересован в расширении кинопроизводства, что могло сделать кинематограф трудно управляемым. Он не мог одобрить проекта советского Голливуда, требовавшего затрат в 400 миллионов рублей. Деньги нужны были ему тогда совсем для других целей…

На квартиру Б.З. Шумяцкого представители НКВД явились в ночь на 8 января 1938 года. Дом правительства на улице Серафимовича, известный как Дом на набережной, к тому времени был уже наполовину пустым, пришла и очередь Шумяцкого. Обыск продолжался почти всю ночь. Чекисты забрали не только бумаги, записи, письма, документы, связанные с деятельностью Шумяцкого. В доход государства пошли, а может быть, стали чьей‑то собственностью книги, ценные вещи, семейные реликвии, например уникальный иранский ковер династии Каджаров, чаша Чингисхана — подарок Сухэ‑Батора, рукописный Коран, персидские миниатюры, редкие монеты, пианино «Шредер», машина «Форд» и даже серебряный знак ВЦИК РСФСР №85. Опись изъятого, как позднее рассказывал внук арестованного Борис Лазаревич Шумяцкий, содержала 261 предмет.

Допросы начальника ГУКФа были очень тяжелыми. В течение нескольких месяцев он был сломлен и «признался» во всех смертных грехах. Против него дали показания ранее арестованные работники ГУКФа В. Жилин, В. Усиевич, Я. Чужин. Более правдивой осталась Е. Соколовская, бывший заместитель директора «Мосфильма», осужденная как шпионка.

Шумяцкого вынудили признаться в том, что он совместно с киномехаником Королевым и инженером Молчановым готовил террористический акт в просмотровом зале Кремля, спланировав разбить колбу ртутного выпрямителя, чтобы отравить Сталина, Молотова и других членов Политбюро. Его заставили подписать признание, что он является агентом царской охранки, японским и английским шпионом, занимавшимся вредительством по заданию своих зарубежных разведок. Арестованный в то же время специалист в области кинотехники профессор Е. Голдовский вспоминал об очной ставке с Шумяцким, который, отводя глаза, подтверждал, что профессор принадлежит к «правотроцкистской организации». Из протоколов последних допросов Б.З. Шумяцкого, как рассказывает изучивший его дело внук, «было видно, что мой дед с трудом, беспомощной рукой выводил свою подпись». 28 июля военная коллегия Верховного суда СССР приговорила его к расстрелу «за участие в контрреволюционной террористической организации». Приговор привели в исполнение в тот же день. Через 18 лет, 22 февраля 1956 года, Б.З. Шумяцкий был реабилитирован.

Зимой 1938 года арестовали и жену Шумяцкого, старого члена партии, Лию Исаевну, выпустили ее летом 1940‑го после тяжелого инфаркта, перенесенного в тюрьме.

Жена, дочь и внук реабилитированного Б.З. Шумяцкого в разное время писали письма Н. Хрущеву, Л. Брежневу, М. Горбачеву с просьбами отметить шестидесятилетие, девяностолетие, столетие со дня рождения Шумяцкого, дать правдивую оценку его деятельности в истории советского государства, в частности кинематографа. Обращения в высокие партийные инстанции не дали никаких результатов. Впрочем, в 1986 году им позвонили из ЦК, сказали, что для организации столетнего юбилея Б.З. Шумяцкого необходимо решение первых лиц государства. Молчал и Союз кинематографистов СССР. Иногда к родным Шумяцкого приходили его старые друзья — Ф. Эрмлер, Г. Козинцев, Л. Трауберг, В. Вайншток и другие. После долгих просьб и мытарств Борис Лазаревич Шумяцкий получил доступ к делу деда.

Деятельность Б.З. Шумяцкого в советском кино еще далеко не раскрыта. Да, он выполнял указания Сталина, но не относился к вождю с тем раболепием, которым отличались его невежественный преемник С. Дукельский и типичный партийный функционер И. Большаков. Б. Шумяцкий — единственный из трех руководителей кинематографии при Сталине, кто с пользой для дела проявлял свою личную инициативу и принимал участие в творческом процессе создания ряда интересных фильмов 30‑х годов. Друзья в СССР и на Западе называли его «Народный комиссар кинематографии».

(Опубликовано в №№63-64, август-сентябрь 1997)