В начале декабря ушел из жизни историк литературы Борис Фрезинский. «Лехаим» публикует фрагменты книги Фрезинского «Мозаика еврейских судеб. ХХ век», вышедшей в издательстве «Книжники» в 2009 году.

Максим Максимович Литвинов

уц

Биографию Литвинова выигрышно было излагать в послесталинское, «оттепельное» время. Его биограф З. С. Шейнис, собравший огромный материал, в шестидесятые годы написал о Литвинове книгу, которой 20 лет не давали хода, хотя она не содержала никакой политической крамолы. У книги был личный враг, и он имел конкретное имя: А. А. Громыко. Этого человека, волею случая и кадрового голода после массового отстрела дипломатов литвиновской школы, приняли в 1939 году на службу в Народный комиссариат иностранных дел и вскоре послали в США, где во время войны он служил под началом Литвинова. Тогда-то он и получил исчерпывающую письменную характеристику: «Тов. А. А. Громыко к дипломатической службе непригоден». Если б это заключение было ошибкой, Громыко еще мог бы его простить Литвинову, но, поскольку это была чистая правда, его ненависть не остывала до гробовой доски — больше сорока лет…

Сейчас трудно представить, что были такие времена, когда советскую дипломатию в мире уважали, — это было в эпоху Литвинова. То, что пришло ему на смену: тупой исполнитель злой воли Сталина Молотов, откровенный мерзавец Вышинский, серый, как мышь, Громыко, лучший друг Саддама Хусейна Примаков, весь этот цинично серый паноптикум создал такой исторический фон, на котором фигура М. М. Литвинова воспринимается как колосс. Я не говорю уже о том, в какой партийно-родственный рассадничек превратилась отечественная дипслужба в последние десятилетия — идейных литвиновских интеллектуалов навсегда сменили посредственности и циники.

Книга Шейниса о Литвинове по распоряжению Шеварднадзе вышла в свет в 1989 году. Она содержит много любопытных фактов и живой, привлекательный портрет героя — на работе и дома, в семье, но эта книга принадлежит безвозвратно ушедшей эпохе. Дело не только в героико-романтическом описании революционной деятельности. Скажем, Литвинов вместе с Камо закупал за границей и поставлял в царскую Россию оружие — какой здравомыслящий человек может этим восхищаться сегодня, в пору неукротимого международного бандитизма? Дело и в абсолютно некритическом отношении к Ленину и его партии (вся их международная политика 1920-х годов: подтверждение отказа от западных долгов и безвозмездной национализации всей зарубежной собственности, демагогический призыв к всеобщему разоружению — в книге, по сути, не обсуждается)… Конечно, нельзя не признать, что поставленные ему задачи Литвинов решал блестяще и в итоге добился признания СССР большинством западных стран. Последними были США: в 1933 году Литвинов установил личные добросердечные отношения с Рузвельтом, что оказалось до крайности полезным в 1941-м. Но исторический вес этих побед сегодня заметно поусох.

Еще более сомнительна и позиция Литвинова (как и Луначарского) в делах партийных —  он абсолютно сторонился всех идейных схваток, занимался только своим конкретным, с этими схватками не связанным, делом. Вместе с тем, признавая политические реалии (власть Сталина), он считал, что Сталин не знает и не понимает Запада («Восточных шейхов он перехитрит и обведет вокруг пальца, но Запад — не по нему…» — это его слова Эренбургу). А в 1937-м однажды Литвинов не вытерпел, позвонил Сталину и поехал в Кремль, но Сталин его жестко срезал: «Товарищ Литвинов, вы можете ручаться только за себя»…

Есть, однако, в деятельности Литвинова страницы, представляющие не только политический, но и острый человеческий интерес — драматический и даже трагедийный. И связаны они не с его победами, а с поражением, хотя, прислушайся тогда мир к Литвинову, история ХХ века была бы иной. Я имею в виду его борьбу в Лиге Наций за коллективную безопасность в Европе, против угроз со стороны нацистской Германии. Фактически эту борьбу Литвинов вел на три фронта — явный, завуалированный и тайный. Явный фронт — ненавидевшая его команда Гитлера. Завуалированный — близорукие политические хитрованы, стоявшие тогда во главе западных демократий: они боялись и Гитлера, и Сталина и не в состоянии были просчитать последствия своей политики на ход вперед. Тайный — Сталин и его подручный Молотов; идея коллективной безопасности была для них ширмой; не исключено, что тайные планы Сталина включали мировое господство в будущем, а в ближайшей перспективе — дележ Европы на паях с Гитлером. Победить при таком раскладе было нельзя. Когда Литвинова вызывали в Кремль, он отстаивал свою точку зрения, спорил, никогда не льстил Сталину (похоже, только его такого терпел до поры до времени отец народов) и, кажется, добивался своего. Но за спиной Литвинова циник и политический авантюрист Карл Радек несколько лет по поручению Сталина вел тайные переговоры с нацистскими представителями, негласно дезавуируя политику Литвинова. Осужденный, но не расстрелянный в 1937 году, Радек был ликвидирован в 1939-м — уже за ненадобностью. О двойной сталинской игре Литвинов не догадывался до весны 1939 года. Его постепенно изолировали: принципиальные статьи по внешней политике не присылали визировать, старый штат посольств репрессировали, новый назначался помимо Литвинова, и о делах информировали не его, а Молотова. Официально Литвинова сняли в мае 1939 года с формулировкой «за ошибочную позицию, в особенности в оценке политики Англии и Франции»; его место занял ненавидевший Литвинова Молотов. К Литвинову приставили охрану, и на его протест Берия отшутился: «Вы себе цены не знаете, вас надо охранять».

Сталин был уверен, что, сняв еврея Литвинова, сделал Гитлеру классный подарок и теперь его перехитрит. Максим Максимович, кстати, был убежденный ассимилянт и считал себя и свою семью русскими. Не один только Гитлер этого не признавал. Когда в 1938 году на XVIII съезде ВКП(б) Сталин ввел графу «национальность» в регистрационные карточки делегатов, Литвинов автоматически написал там: русский. И тогда молодой чиновник, пряча ехидную улыбочку, вернул ему карточку: «Вы тут неточность допустили, исправьте…»

Оставшись без работы, Литвинов был вынужден обратиться к Сталину с письмом; ответа он не получил, но его вызвал Жданов и предложил должность председателя Комитета по вопросам культуры. Литвинов отказался, сказав, что это не его сфера деятельности…

На пленуме ЦК в 1940 году, где Литвинова вывели из состава ЦК, он отстаивал свою позицию, но Сталин его возражения категорически отверг. Однако на прямой и резкий вопрос Максима Максимовича: «Так что же, вы считаете меня врагом народа?» — Сталин, выждав паузу, ответил: «Нэ считаем. Папашу считаем честным революционером…». (Папаша — дореволюционное подпольное имя М. М.). А на Лубянке уже вовсю выбивали из арестованных дипломатов показания против Литвинова.

Пакт о мире и договор о дружбе с нацистской Германией завершились нападением Гитлера на СССР. Литвинов этому не удивился, Сталина это потрясло. Литвинов написал два письма: в донорский пункт, предлагая свою кровь для раненых бойцов, и Молотову, прося для себя работы. Молотов Литвинова принял и спросил, на какую должность он претендует. Литвинов ответил: «Только на вашу». С этим банкроты согласиться не могли.

В конце 1941 года Сталин понял: без помощи Америки Гитлера не побороть. Рузвельт сообщил, что хотел бы видеть советским послом Литвинова, — Сталину с Молотовым пришлось смириться. В 1943 году, когда положение стабилизировалось, Литвинова отозвали…

Последние свои годы в Москве пенсионер М.М. Литвинов ложился спать, засунув под подушку револьвер, — не хотел сдаться живым, если за ним придут.

Умер Максим Максимович 31 декабря 1951 года в Москве и похоронен на Новодевичьем кладбище. Сразу после его смерти было обнаружено отпечатанное на старом бланке депутата Верховного Совета СССР письмо (все три письма, хранящиеся в фонде Литвинова в РГАСПИ, приводятся здесь впервые):

«Председателю Совета министров СССР тов. И.В.Сталину Дорогой Иосиф Виссарионович,

Обращаюсь к Вам в этом предсмертном письме с последней просьбой. Считаясь с приближением естественного конца жизни, я не могу не думать о судьбе своей семьи, особенно жены. Дети мои мало обеспечены и фактически до сих пор находятся на моем иждивении, так что содержать свою мать они никак не смогут. Я прошу поэтому назначить по крайней мере моей жене персональную пенсию и, если возможно, сохранить за семьей занимаемой ею квартиры <так в оригинале>, если она будет в состоянии ее оплачивать.

Умирать буду со спокойной совестью, в сознании, что сделал для коммунизма и дорогой родины все, что мог в меру моих сил, знаний и разумения, и что не по своей вине не сделал больше.

С последним приветом и пожеланием Вам здоровья и долголетия.

М. М. Литвинов

24 октября 1948».

Прочитав это письмо 31 декабря 1951 года, дочь Литвинова Татьяна Максимовна на листочке школьной тетрадки в клетку написала такое письмо тому же адресату:

«Дорогой Иосиф Виссарионович!

Я познакомилась с содержанием письма моего отца, которое он писал в 1948 году, и хочу к нему только прибавить, что с тех пор мы, дети его — Михаил Максимович и Татьяна Максимовна —  “оперились” и вполне способны к самостоятельной жизни. Мы не хотели бы, чтоб у Вас сложилось впечатление о нас, как о вечных иждивенцах.

Горячий привет!

Татьяна Литвинова

31 /XI11951 г.».

Эти два письма были переданы секретарю Сталина А. Н. Поскребышеву, который не передал их сразу же своему главному патрону. Об этом говорит его записка, адресованная второму человеку в государстве после Сталина — Маленкову — и сохранившаяся в фонде Литвинова в РГАСПИ; смысл ее первого слова («Дополнительно» — к чему?) остается неясным:

«т. Маленкову Г. М.

Дополнительно прилагаю письмо М. Литвинова  от 1948 г. на имя товарища Сталина И. В. и письмо его детей — ответ на письмо М.Литвинова.

Как поступить?

А. Поскребышев

15.I.1952».

За неимением информации об ответе Маленкова ограничимся справкой: вдова М.М. Литвинова Айви Вальтеровна (урожд. Фейви Лоу, 1890-1977) родилась и умерла в Англии; его сын Михаил Максимович родился в Англии в 1917-м и умер в Москве в 2006-м, его дочь художница Татьяна Максимовна, родившаяся в Англии в 1918 году, теперь живет в Англии…