Лет 50 тому назад, а может, больше родственница пригласила меня и жену на какое‑то семейное торжество. Супруга тотчас пошла помогать хозяйке, а я приметил примостившуюся на уголке дивана привлекательную молодую женщину, державшую в руках шахматную доску с фигурами. Комплект явно дорожный, но сравнительно большой. Подошел и довольно неуклюже предложил сыграть.

Женщина расставила фигуры, я повернул доску, чтобы белые оказались у партнерши. Шахматных часов у нас не было, но играли быстро. Через пять минут я оказался без фигуры, а две белые пешки грозили стать ферзями. И остановить их у меня не было никакой возможности.

Вторую партию держался чуть дольше, а от третьего разгрома меня спасла хозяйка, позвавшая гостей к столу. Мы сели рядом, что не укрылось от удивленного взгляда жены. За столом я узнал, что соседку зовут Люба Коган, по мужу Якир, и что она чемпионка (!) Украины.

Впоследствии мы не часто, но довольно регулярно встречались в этом гостеприимном доме. Я благоразумно больше не предлагал сыграть, но о шахматах беседовали охотно и подолгу. А когда стал работать в «Советском спорте» и позже в журнале «64‑Шахматное обозрение», разговоры наши становились все более откровенными.

Люба была интересным собеседником, потом иногда я записывал ее суждения, но чаще всего они как‑то сами собой запоминались.

Люба, упоминая шахматистов, часто называла их как‑то по‑домашнему: Миша (о Тале), Фима (о Геллере). И лишь Ботвинника — полностью по имени и отчеству: Михаил Моисеевич, хотя он был не намного старше ее.

На каком‑то детском турнире школь­ница Люба Коган проиграла партию. Соперница ушла, а она осталась сидеть, уставившись на доску, и ревела. Вдруг к ней подходит мужчина и молча кладет перед ней апельсин — тогда редкое лакомство. Это был М. М. Ботвинник. После этого эпизода такое почитание?

— Нет‑нет, — ответила Люба. — Просто я знаю, что Михаил Моисеевич такая интеллектуальная глыба, не представляю, с кем его можно сравнить. А вкус того апельсина буду помнить всю жизнь.

 

За свою шахматную карьеру Люба шесть раз становилась чемпионкой Украины, выигрывала в разных турнирах у всех чемпионок мира того времени — Елизаветы Быковой, Ольги Рубцовой, Людмилы Руденко, Ноны Гаприндашвили. Конечно, и они побеждали ее. Я поинтересовался, как Люба характеризует чемпионок мира.

— Я мало общалась с ними. Во время партии не побеседуешь. А после игры… Все они были старше меня.

— Но Гаприндашвили моложе.

— Нонка — другое дело. Замечательная женщина! Я с ней встречалась, когда она еще не была чемпионкой мира. И когда стала ею, ни капли зазнайства, радушная, одним словом — своя.

Однажды на чемпионате СССР я у нее выиграла. Она очень расстроилась, ее можно понять.

Я вернулась к себе в номер, вдруг врывается грузинский тренер, кричит: «Ноне плохо! Надо “скорую” вызывать!» Я быстренько прибежала к ней, она лежит зареванная. Я кричу: «Чего ты ревешь, ты у меня еще двадцать раз выиграешь!» И, как говорится, «накаркала»: не двадцать, но партий десять я ей продула.

Спросил Любу: не испытывала ли она какие‑нибудь неудобства из‑за того, что в пятидесятых годах чемпионками Украины становились еврейские девушки — Берта Вайсберг, Алла Рубинчик, Эстер Гольдберг, Любовь Коган? Во время оккупации фашисты насаждали на Украине антисемитизм, и, надо признаться, небезу­спешно. Печально знаменитый Бабий Яр в Киеве, ставший могилой для тысяч евреев, дело рук не только немцев, но и украинских националистов.

— Я сама не замечала косых взглядов партийных и спортивных руководителей. Все шло, как и должно идти в спорте: кто сегодня сильнее, тот и первый. Думаю, имело значение и то обстоятельство, что во главе республики стоял Лазарь [footnote text=’Лазарь Моисеевич Каганович — один из ближайших со­ратников Сталина, в 1947 году возглавил ЦК Компартии Украины. На­значение состоялось по указанию Сталина. Каганович еще в 1925 году был генсеком Украинского ЦК. На расстрельных списках времен «большого террора» есть и его автографы.’]Моисеевич[/footnote].

Нона Гаприндашвили много лет была членом редколлегии журнала «64‑Шахматное обозрение». И когда оказывалась в Москве, непременно заходила в редакцию. Я напомнил ей о том эпизоде и спросил ее мнение о Якир. К сожалению, тут же записать не смог, поэтому прошу Нону Терентьевну не судить слишком строго о точности передачи той беседы.

Нона говорила, что она высокого мнения о Любе как шахматистке, ценит ее порядочность.

— Но Якир еще не гроссмейстер, — заметил я.

— Это удивительно, она играет на хорошем гроссмейстерском уровне. Ей надо больше выступать на международных турнирах. Уверена: быстро станет гроссмейстером.

Спросил, что, на ее взгляд, не хватает Любе, чтобы играть без срывов?

— Психологической устойчивости, — тут же ответила Нона. — Она сегодня может выиграть у чемпионки мира, а на следующий день проиграть перворазряднице. Сколько партий она начинает с отвратительно разыгранных дебютов. А на скольких турнирах стартовала с «баранок»? То‑то. На все нужно время. А Люба еще работает на этом своем «Красном тракторе»?

— «Красном экскаваторе».

— Тем хуже, — рассмеялась Нона. — Сегодня шахматами надо заниматься только профессионально. На высоком уровне, понятно. Ничем другим, только ими, тогда добьешься успеха.

Специальных исследований не проводилось, но наблюдения показали, что эмоциональное состояние грузинских и еврейских шахматисток во многом схоже. Бурная радость после победы, уныние от поражения. Это сразу не проявляется, но через какое‑то время даст о себе знать градом слез. Самостоятельная работа в этой области, как показала практика, малоэффективна. Стало быть, нужны усилия специалистов, а это и время, и деньги.

О шахматном потенциале Любы я справлялся у гроссмейстеров Ефима Геллера и Эдуарда Гуфельда: первый одно время был ее личным тренером, а Гуфельд много лет тренировал различные женские команды. И оба тоже довольно высоко оценивали творческие возможности и способности Любы. А Геллер, как и Нона, считал работу помехой шахматному совершенству.

 

«Красный экскаватор» — завод в Киеве, куда устроилась работать инженером Люба после окончания Политехнического института. Заводское начальство не было в восторге от частых отлучек на соревнования своего работника. Тем паче что инженерша не просто числилась, а вкалывала. Люба рассказывала мне, какие узлы ей и коллегам удалось усовершенствовать, сколько металла сэкономить на замене деталей. Названий узлов и деталей не запомнил.

Иногда заводские кабинеты после рабочего дня становились местом занятий Любы с Геллером — больше было негде. Это дало повод молве многозначительно окрестить их женихом и невестой.

Молва и потом не раз выдавала Любу замуж то за тренера Семена Фурмана, то за знаменитого в то время спортивного радиокомментатора Вадима Синявского, то еще за кого‑нибудь. А Люба вышла замуж за Арнольда Якира, к шахматам никакого отношения не имевшего. Просто он влюбился в хорошенькую девушку.

Якир… Неужто родственник легендарного командарма, сподвижника Тухачевского и тоже «врага народа»? Нет, но в деревне, откуда и командарм родом, почти все жители — Якиры. Вот в одной из семей Якиров и родился мальчик, которого уменьшительно‑ласкательно звали Ноля. Мало того, недолго думая и в метрике записали: Ноля.

Ноля стал отцом, а Люба мамой дочери Инны. Чадо выросло и в документах значилось… Нолевной! Потребовалось немало усилий, чтобы отчество стало нормальным.

В начале Великой Отечественной войны семья эвакуировалась в Свердловскую область. О том времени Люба рассказывала скупо:

— Жили впроголодь, младшие ходили в детсад, в школу, я поступила в Уральский политех — неожиданно объявили зимний набор. Сколько солдат живет в казармах? — вдруг спросила она. Я ответил, что там, где мне пришлось бывать, обитали по 30–40–50 человек. — А в нашей комнате в общаге жили почти 60 девушек, если точно — 57. И знаете, ничего, умудрялись хорошо учиться.

Поддерживали хрупкую связь с отцом, оставшимся в Киеве. Иезекиль Маркович по возрасту и состоянию здоровья мобилизации не подлежал, но записался в ополчение. В сентябре 1941 года связь прервалась. В Киев семья вернулась в 1944 году. Люба сразу же стала разыскивать тех, кто мог знать об отце. Удалось встретиться с одним ополченцем, который видел И. М. Когана на Крещатике: колонна выдвигалась навстречу немцам, входившим в город. Много лет пытались найти хоть какие‑то сведения. Безрезультатно. Лишь в Любиной метрике в графе «отец» осталась запись: «красный комиссар».

Любопытный диалог у меня состоялся со свекровью Любы. Я спросил Марию Мироновну, как она относится к шахматам, не мешает ли Любино увлечение домашним делам.

— Володечка, — с хитрецой ответила старшая Якир, — вы можете сварить суп из шахмат?

— А из деталей экскаватора можно?

— Так за них хотя бы зарплату дают.

Нынешние спортсмены и не представляют себе, что в пятидесятых годах на многих соревнованиях не было призов, победителей поощряли грамотами, свидетельствами, о деньгах и речи не было.

Люба вспоминала, что на некоторых турнирах им выдавали обеденные талоны на 2 рубля 50 копеек. Она талоны отдавала официанту, тот платил два с полтиной, за два дня выходило 5 рублей, и эта сумма переводилась в Киев. В тот день семья была с хлебом.

— А вы как обходились?

— Пирожки с капустой, картошкой, даже с повидлом по 11 копеек, да еще с чаем…

 

Однажды я поведал Любе, что наш журнал «64‑Шахматное обозрение» опубликовал статью Алексея Алехина «Арийские и еврейские шахматы», увидевшую свет в марте 1941 года в Голландии и с немецкого на русский язык не переводившуюся.

— Да‑да, я слышала, — откликнулась она. — Мне обещали сделать копию.

Я, как мог, пересказал основные моменты статьи великого шахматиста. При этом заметил, что сам Алехин не раз указывал, что не имел отношения к антисемитской направленности статьи. На что в небольшом комментарии к статье Михаил Ботвинник отметил: лично я думаю (хотя ранее никогда об этом не говорил), что Алехин написал все сам.

— А что Алехин сказал о Ботвиннике?

— О многих выдающихся шахматистах‑евреях он отзывается уничижительно, а вот Ботвинника выделяет, отмечает, что он сегодня очень силен и это не подлежит сомнению. Михаил Моисеевич считает, что Алехин предвидел возможность проведения матча между ними и не мог оскорбить будущего соперника. Я по секрету сообщил Любе, что журнал собирается опубликовать документы, бывшие закрытыми, о переговорах с участием Ботвинника и Алехина о матче, который предполагалось провести между ними в Англии в августе 1946 года. Но в марте того года чемпион мира внезапно умер в Португалии. Два года спустя М. Ботвинник блестяще победил в матч‑турнире и стал чемпионом мира.

Статья Алехина начинается так: «Можно ли надеяться, что со смертью Ласкера — смертью второго и, по всей вероятности, последнего еврейского чемпиона мира…»

Здесь надо напомнить, что польский еврей Эммануил Ласкер стал чемпионом мира в 1894 году, выиграв матч у Вильгельма Стейница (кстати, чешского еврея). Высшее звание Ласкер сохранял до 1921 года. Проиграл он тогда матч Капабланке. С приходом к власти в Германии нацистов Ласкер в 1935 году эмигрировал в СССР, жил в Москве, переехал в 1937 году к родственникам жены в США, где и умер. Последним чемпионом мира — евреем по национальности он, как известно, не стал: во второй половине ХХ века в мировых шахматах доминировали советские шахматисты, а в их числе обладателями лавровых венков были и евреи.

Если появился термин «еврейские шахматы», то его надо обосновать. И вот пожалуйста, из той же статьи: «Во‑первых, материальные приобретения любой ценой. (Это чисто шахматное выражение, означающее выигрыш фигур. — В. Ш.) Во‑вторых, сугубо оборонительная борьба в расчете на ошибку соперника».

Далее мэтр утверждал, что практика эти постулаты убедительно опровергла. Стало быть, «еврейские шахматы» умерли? Считайте, что так. По мне, их никогда и не было. Как и английских, бельгийских, китайских и… Перечислить 200 стран? Были, есть и будут просто шахматы, которые любят миллионы, в которые играют миллионы.

 

В одну из последних встреч — Любе Якир уже было за 80 — она сказала, что отошла от активной шахматной деятельности, но продолжает играть. С кем? С компьютером. Получает удовольствие от общения с таким соперником?

— Самую малость, — ответила Люба, — но есть сильные программы.

Больше всего мы говорили о том, что в наших странах упал интерес к шахматам. Судя по наблюдениям моей собеседницы, положение в Украине не такое печальное, как в России.

Прошло несколько лет, в 2013 году Люба ушла из жизни, некому поведать, что сейчас с шахматами в Самостийной. А вот у нас — с точки зрения рядового любителя — плохо. Когда‑то были шахматные школы, в которых учились и дети, и взрослые. Интересно: хоть где‑нибудь они сохранились? Систему Домов пионеров не восстановишь. Не слышно о последователях будапештского еврея Ласло Полгара. Напомню: 45 лет назад он разработал программу подготовки классных шахматистов. И вместе с женой Кларой (кстати, она из Украины) блестяще осуществил свою методику на практике. Три их дочери — Жужа, Софи, Юдит, — играя только в мужских турнирах, добились феноменальных успехов. Одно время три еврейские девушки входили в первую десятку (!) рейтинг‑листа… мужчин! В коллекции сестриц «скальпы» всех действовавших тогда гроссмейстеров, включая чемпионов мира Спасского, Фишера, Карпова, Каспарова.

Чемпионом планеты никто из девушек не стал. А вот звания чемпионки мира Жужа Полгар удостаивалась. Но родился ребенок, она не смогла играть так часто, как полагалось, и ФИДЕ совершила «дворцовый переворот», отобрав титул королевы. Жужа подала в суд и выиграла дело. Но звание так и не вернули.

(В скобках признаюсь: я втайне горжусь тем, что знаком с этой удивительной семьей, бывал у них дома и, пожалуй, первым из советских журналистов рассказал о ней.)

Люба расспрашивала меня о семействе Полгар, восхищалась ими. А однажды как бы вскользь оборонила: если бы узнала о системе Ласло раньше, то, может быть, подумала о том, чтобы последовать его примеру.

Этого не произошло, а вот о практических шагах по выходу из кризиса мы говорили много, и Люба даже что‑то записывала. И предложения, адресованные еврейским общинам, тоже родились в этих разговорах. Домов пионеров нет, мало слышно о шахматных уроках в школах, о последователях Ласло Полгара вообще не слышно. У еврейских общин есть возможность, так сказать, возложить их функции на себя. Вспомним еще раз великого Алехина: «Евреи чрезвычайно способны…»