В Государственном литературном музее прошла выставка «Из глубины шестидесятых…», на которой были представлены картины, рисунки, фотографические и рукописные материалы из собрания поэта и коллекционера Александра Флешина.

Когда говорят о коллекционерах советского андеграунда, в первую очередь вспоминаются такие харизматичные и активные фигуры, как Георгий Костаки или Александр Глезер. На этом фоне Александр Флешин (1928–2005) кажется частным человеком. Да он и был таким: прожил творческую, но относительно тихую, лишенную пафоса, соразмерную себе жизнь.

Александр и Элла Флешины. В руках у Эллы фотография А. Флешина. 1968. Оба фото Ю Володина

«Сашин отец был партработником среднего звена, парторгом на разных стройках в Москве, на Урале и в Сибири, — рассказывает Элла Флешина, вдова коллекционера. — Это был настоящий коммунист. Ушел добровольцем на фронт, попал в окружение, вышел оттуда с несколькими товарищами, в Москве пришел в военкомат — а его арестовали и по 58‑й статье дали 10 лет лагерей и 5 лет поражения в правах. В 1950‑х он вернулся и был реабилитирован. Ему предлагали квартиру, персональную пенсию, но он от всего отказался и хотел только одного — восстановления в партии и возврата партбилета, номер которого помнил наизусть. А мама Саши была одиннадцатым ребенком из большой киевской семьи купца второй гильдии. Еще до революции она поступила в Киевскую консерваторию сразу на два отделения — вокальное и фортепианное. Потом семья перебралась в Москву, и она окончила уже Московскую консерваторию».

Школьные годы Александра пришлись на войну. Вместе с классом он был в эвакуации под Алма‑Атой, а потом перевелся в школу рабочей молодежи: пришлось работать. Словно предвосхищая путь многих более поздних нонконформистов, поменял четыре института, хотя произошло это не совсем по его воле: китайское отделение Института востоковедения сократили (начиналось охлаждение отношений с «братьями навек»), после второго курса он перевелся на географический факультет МГУ, затем в Педагогический институт, а окончил Институт культуры — просто чтобы иметь диплом.

Впрочем, наши временные беды — это просто времени [footnote text=’Здесь и далее курсивом выделены цитаты из стихов А. Флешина.’]печать[/footnote].

К этому моменту он был взрослым человеком со сложившимся кругом интересов. «У него было две страсти: рыбалка и книги. И когда я познакомилась с Сашей, у него уже была приличная библиотека», — вспоминает Элла Флешина, ставшая его женой в 1962 году. Ей посвящены многие стихотворения Флешина: он занимался поэзией всю свою сознательную жизнь.

А вот к современному изобразительному искусству Александра Флешина приобщила как раз жена, которая к тому времени была уже знакома с художником Василием Ситниковым. «Ситников был человек удивительно своеобразный, с удивительной харизмой и удивительным педагогическим даром. Меня он водил на выставки, учил смотреть и “видеть” картину. К Васе приходили многие художники, потом ставшие известными», — говорит Элла Флешина и перечисляет имена: Александр Харитонов, Владимир Яковлев, Дмитрий Плавинский. Кстати, опекуном Ситникова, имевшего официальный диагноз «шизофрения», являлся Владимир Мороз — первый муж Натальи Гутман, друг семьи Святослава Рихтера и Нины Дорлиак.

Валерий Лопухин. Звездчатый октаэдр. 1990.
Здесь и далее работы из коллекции Александра и Эллы Флешиных

У Флешиных стал складываться свой круг общения. В 1967‑м появилась нестандартная трехкомнатная квартира в Гороховском переулке с высоченными сводчатыми потолками, которые, как говорит Элла Флешина, «все время хотел расписать Анатолий Зверев». Появилось место и для коллекции, и для дружеских посиделок, в которых участвовали поэты Леонид Иоффе, Евгений Сабуров, Валерий Шленов, Дмитрий Авалиани, Леонид Чертков, Владимир Гершуни. «Коллекция возникала стихийно: приходили художники, что‑то начинали рисовать в альбомчике, мы что‑то покупали. Но собирали самое любимое». В коллекцию Флешиных постепенно вошли работы Артура Фонвизина, Владимира Яковлева, Анатолия Зверева, Владимира Вейсберга, Михаила Гробмана, Дмитрия Плавинского, Владимира Немухина, Валерия Лопухина, Бориса Свешникова, Аркадия Штейнберга…

Со звериного на птичий я стихи перевожу.

Знакомство со знаменитым переводчиком Аркадием Штейнбергом, наделенным также множеством других талантов, стало в жизни Флешина поворотным. «Саша прилично знал два языка: английский и китайский, но именно с этих языков ему переводить не довелось, поскольку эти переводческие ниши были заняты, а он не был никогда пробивным, — вспоминает Флешина. — И вот Акимыч, как мы его звали, привлек Сашу к переводам, и это стало его основной работой, за которую он реально получал деньги. Он переводил поэзию народов СССР, по подстрочникам, но все переводы были авторизованы. Больше всего он переводил с грузинского и чаще всего, два‑три раза в году, бывал в Тбилиси, где познакомился и подружился, в частности, с Ладо Гудиашвили». Можно заметить, что и в изобразительном искусстве, и в поэзии Флешин сторонился радикальных направлений, которые тогда уже были довольно активны, особенно в андеграунде.

Владимир Яковлев. Homo soveticus. Начало 1970‑х

До определенного момента Флешин был правоверным советским человеком, и лишь постепенно в нем проявилось внутреннее неприятие окружающего. Свою роль в этом сыграли и книги. «У нас были издания “Посева”, весь Солженицын, американские издания Мандельштама, Гумилева, Розанова, Ремизова, французские и немецкие издания русских философов, — вспоминает Элла Флешина. — Его предупреждали об опасности, но у Саши был удивительно беззаботный характер: наш дом был открытый. Он легко со всеми общался: не зря в Комитете литераторов его выбрали председателем секции художественного перевода. И вот, несмотря на то что и отец его отсидел, и сам он понимал, где живет, он продолжал “резвиться”: давал читать западные издания знакомым. Наши друзья удивлялись, что его так долго не арестовывают…»

Весной 1974 года арестовали Владимира Мороза. «Он у нас бывал, и, поскольку он общался с иностранцами, к нему попадали потрясающие альбомы по искусству, которые мы иногда покупали. А он, оказывается, вел дневник, в котором записывал, кому что продавал». Этот дневник сыграл свою роль.

«31 октября 1974 года раздается звонок в дверь, заходят к нам трое в штатском, предъявляют свои книжечки, и начинается обыск, — рассказывает Флешина. — Картины их не заинтересовали: они этих художников не знали. Зато прошерстили всю библиотеку, книги складывали прямо в мешки и увозили в КГБ, как они заявили, “на просмотр”. Просмотр закончился конфискацией, и больше мы этих книг не видели. Точнее, кое‑что из того, что им показалось ненужным, я увидела в букинистическом магазине и даже смогла выкупить несколько из них обратно. Тогда я, наивный человек, захотела судиться с КГБ: отдайте мне мои книги. Речь не шла о западных изданиях, но я собирала книги еще до замужества, и у меня было много книг, изданных в 1920–1930‑х годах нашими издательствами. И я подала иск на КГБ». Как ни странно, кое‑что удалось вернуть.

Когда поэт и эрудит в тюрьму случайно угодит, жалеть его не надо — тюрьма ему награда.

Александр Путов. Девочка и кошка. 1971

Александр Флешин попал в Лефортовский следственный изолятор, следствие длилось более 10 месяцев. 70‑ю статью переквалифицировали на более легкую 190‑прим.: «Хранение и распространение антисоветской литературы». В лагере он пробыл три с половиной года, последние месяцев семь — на так называемой «стройке народного хозяйства», «на химии». Таскал носилки с цементом. «Между прочим, они там ремонтировали местное УВД, и Саша сумел, когда освободился, увезти оттуда несколько книг и брошюр под грифом “совершенно секретно” о разных местах заключения в СССР и правилах работы с заключенными».

Весной 1978 года Флешин вернулся в Москву. Его удалось прописать обратно, восстановить в Комитете литераторов, он продолжал переводить, возобновились старые связи. И все же тюрьма меняет человека.

«Мы никогда не проводили домашних выставок и не участвовали в таких выставках, — говорит Элла Флешина. — Ни Саша, ни я не были тусовочными людьми… Его темперамент не изменился: он сохранил чувство юмора, был удивительно доброжелательным, активным. Но если до посадки мы еще пытались издать его книгу, собирали сборники, которые Саша относил в издательства и которые возвращались нам с какими‑то странными отрицательными рецензиями, то после никаких попыток издания не было совершенно». Его все больше тянуло к уединенной, спокойной жизни.

В 1979 году Эдуард Штейнберг, сын переводчика и известный художник, пригласил Флешиных в деревню Погорелка Нижегородской области на реке Ветлуге, за 750 км от Москвы. Это и поныне глухие места, воспетые еще П. И. Мельниковым‑Печерским. Флешины купили избу и, как говорил Александр, «стали избачами». Последние 27 летних сезонов они прожили там. Скоро в той же деревне купил себе дом Владимир Янкилевский, а в соседней — Илья Кабаков.

Светлая деревня Погорелка поднята ветрами над Ветлугой.

Сергей Симаков. Козочка. 1987

В 1987 году государство забрало у Флешиных квартиру в Гороховском под предлогом сноса (хотя дом стоит до сих пор), и им пришлось переехать в меньшую. Со многими работами из коллекции пришлось расстаться: потребовались деньги, да и негде было хранить. Каковы были размеры той, прежней коллекции, сказать уже трудно: «Мы никогда не считали, сколько у нас было работ, — вспоминает Элла Флешина. — В основном это были, конечно, акварели и гуаши; работ, выполненных маслом, было мало».

…И вот наступили новые времена. Границы открылись. «Нас агитировали уехать, но ни он, ни я никогда не думали об отъезде». «Так мы и не побывали за границей», — добавляет Элла Флешина, напоминая строчки Александра:

Не оттого, что не было желанья,
а просто как‑то всё не получалось.

Александр Флешин, вполне в духе времени, был агностиком, и еврейство в себе с религиозной стороны совершенно не чувствовал. Скорее, он понимал его как верность избранному пути наперекор мнению остальных. Именно об этом он и писал в стихах:

Народ, что с Надеждой и Верой грешит,

Грехи палачам отпустить не спешит.

Как глаз его зорок, как память крепка!

И всё же его не загрызли пока…

Флешин ушел из жизни и похоронен в любимой ветлужской земле. В 2010 году издательство «Новое литературное обозрение» выпустило том его стихов «Полет Икара».