В детстве я обожала «Дневник Анны Франк». Как и Анна, я хотела стать писательницей, когда вырасту; как и она, я вела дневник (хотя и не так регулярно), к которому одно время по ее примеру обращалась «Китти»; как и она, я страдала о том, что мама меня не понимает, и мечтала упасть в объятия мальчика. Пик одержимости пришелся на восемь лет, когда я побывала в амстердамском Убежище — нескольких комнатах, в которых семья Франк пряталась от нацистов. Я представляла его себе множество раз и знала наизусть план комнат, но, увидев эти комнаты в реальности, была потрясена: они оказались намного меньше, чем я воображала.

Наверное, в этот момент я начала понимать, какое огромное расстояние между миром Анны и моим. Я родилась в семье людей, переживших Холокост, и росла в Америке 1980‑х — для меня Холокост был близкой реальностью, неизбежной и непознаваемой одновременно. Мои дедушка и бабушка, евреи из Лодзи, бежали на восток, когда нацисты вошли в Польшу, и им повезло больше, чем другим: они попали в советский плен и бóльшую часть войны провели в трудовом лагере в Сибири. Некоторые их родственники уже уехали в Палестину, а большинство оставшихся сначала попали в Лодзинское гетто, а оттуда в Освенцим. Моя прабабушка погибла там, но двоюродная бабушка выжила.

Утраты, понесенные близкими, отразились в глубоких морщинах вокруг рта, в дрожащих руках и вздохах, которые вырывались из их уст каждый раз, когда вспоминали о военных годах. Однажды моя двоюродная бабушка, у которой к тому моменту, когда я с ней познакомилась, уже была болезнь Альцгеймера, схватила мою руку и стала искать на ней татуировку, уверенная, что она должна там быть. Но они редко много говорили о прошлом, а когда говорили, их рассказы путались и в них было много пропусков, а я жаловалась, что все это уже слышала. Меня пугали чувства моих родственников и огромная ответственность, которую они на меня накладывали: парадокс ответственности за память о чем‑то, чего я сама не пережила.

В попытке исполнить этот долг я читала о Холокосте. Но какие‑то пропуски оставались. Я вновь и вновь перечитывала последние страницы в своем издании дневника Анны, где сухо изложена канва событий, произошедших после полицейской облавы на Убежище: депортация в Вестерборк, Освенцим и наконец в Берген‑Бельзен. В поисках дополнительной информации я нашла книгу, в которой Ханнели Гослар, подруга детства Анны, интернированная в другом отсеке Берген‑Бельзена, вспоминала, что мельком видела ее через забор и что ее трудно было узнать. Через несколько дней она вернулась с небольшими запасами еды и перебросила ее через забор. Какая‑то женщина поймала еду и убежала, а Анна закричала. Ничего похожего на прежнюю разговорчивую и веселую девочку не осталось — отощавшая, отчаявшаяся, бросающаяся за едой. Она ушла туда, куда я не могла последовать за ней даже в воображении.

Погибшие в лагерях не оставили воспоминаний, и, когда я росла, сама мысль о том, чтобы писать вымышленные истории для детей о лагерях смерти, казалась кощунством. В феврале 1977 года в журнале «Horn Book», посвященном детской литературе, вышла статья Эрика А. Киммеля под названием «Противостоя печам». Киммель классифицировал детскую литературу о Холокосте — этот жанр тогда только зарождался. Если Холокост можно изобразить как Дантов ад, в виде нисходящих кругов с крематориями в самом низу, то книги, которые существовали, когда Киммель проводил свое исследование, занимали верхние и средние круги. В них рассказывались истории о сопротивлении, о беженцах, о людях во время оккупации — но не о лагерях. Только в одной книге, известной Киммелю, «Меня зовут Розмари» Мариетты Москин, девочку вместе с семьей отправляют в Берген‑Бельзен. Но даже там им «более или менее повезло», пишет Киммель, потому что их отделили от транспортов, идущих на восток в лагеря уничтожения. И конечно, им удалось выжить.

Почему, спрашивал Киммель, ни один детский писатель не рассказал о наивысшей трагедии? Он пришел к выводу, что дело в непримиримом противоречии между темой Холокоста и обычными представлениями о детской литературе. Писать о Холокосте реалистично, со всеми ужасами, утверждал он, значит, нарушать обещание, которое негласно дают все, кто пишет для юных читателей, — обещание избегать излишнего насилия, излишних обвинений, излишней депрессивности. В то же время, прочитав книгу о Холокосте, читатель должен потерять сон, иначе это противоречит исторической реальности. Киммель продолжал: «Проще говоря, разве массовые убийства — подходящая тема для романа для детей? Пять лет назад мы сказали бы нет, десять лет назад — конечно, нет. Но теперь, мне кажется, появление романа, действие которого разворачивается в самых нижних кругах, — всего лишь вопрос времени».

Понадобилось 11 лет. В 1988 году Джейн Йолен, прекрасно известная по иллюстрированным книгам, в том числе популярной серии, где динозавры играют роль маленьких детей («Как динозавры ели свою пищу?»), опубликовала «Дьявольскую арифметику». В этой книге она предложила оригинальное решение проблемы, поставленной Киммелем: придумала фантастический мотив, который сглаживает для юных читателей ужасы жизни в лагере смерти. Героиня романа, маленькая американская бунтовщица Ханна, волшебным образом переносится в польское местечко, откуда ее вместе с другими жителями угоняют в лагерь. Четыре года спустя Йолен усовершенствовала формулу в книге «Шиповник», где она играет со знакомыми мотивами детской литературы, положив в основу рассказа о женщине, пережившей Холокост, историю спящей красавицы. В ее новой книге «В поисках костей» видны аллюзии на «Гензеля и Гретель» — здесь брат и сестра попадают из Лодзинского гетто в партизанский отряд и наконец в лагерь смерти.

Здравый смысл долгое время подсказывал, что чем ближе литературное произведение о Холокосте к реальности, тем эффективнее оно помогает читателям понять, что же на самом деле произошло. Но главная трудность в процессе создания убедительной литературы о Холокосте состоит в том, что описываемые события так страшны, что в них почти невозможно поверить. А что, если для того, чтобы почувствовать реальность событий, стоит пропустить их через мир воображения? «Мы говорим детям, которые что‑то сочиняют: “Не рассказывай сказки!” — написала однажды Анжела Картер. — Но в детских выдумках, как и в бабушкиных сказках, обычно как раз содержится очень много правды».

Йолен, которая родилась в еврейской семье в Нью‑Йорке в 1939 году, закончила колледж Смит и выпустила свою первую иллюстрированную книжку, «Пираты в юбках», в возрасте 22 лет. Ничто в ее карьере до «Дьявольской арифметики» не предвещало, что она напишет такую книгу. Ее творчество, насчитывающее сейчас более 300 книг, в основном состоит из фантастики — в серии «Командир Тоуд» речь идет о приключениях жаб и лягушек в космосе — и рассказов о природе. «Совиная луна» (1987), которая принесла автору медаль Калдекотта, — это нежная, поэтическая хроника экспедиции за совами, в которую пускаются маленькая девочка и ее папа. Роман основан на воспоминаниях об аналогичных прогулках, на которые ходил с детьми муж Йолен. Здесь нет фантастики и очень мало драмы: только ребенок с папой, леса и сова.

«Дьявольская арифметика», которую Йолен готовила и писала несколько лет, вышла всего через год. «Я давно думала о том, чтобы написать книгу о Холокосте, и, честно говоря, эта мысль меня захватила», — рассказывала она. Она изобразила Ханну похожей на саму себя в подростковом возрасте: «немножко плаксивая, не очень уверенная в себе и всегда готовая что‑то выдумать».

В начале романа Ханна жалуется, что ей нужно идти на седер, который проводят ее старшие родственники. «Мне надоело вспоминать», — говорит она. Дедушка Уилл пугает ее, потому что кричит на телевизор каждый раз, когда показывают лагерные кадры; однажды она перерисовала шариковой ручкой его татуировку у себя на плече, думая, что ему понравится, а он орал на нее на идише. На седере, слегка охмелев от разбавленного вина, которое ей разрешили выпить, Ханна открыла дверь квартиры, чтобы впустить пророка Элияу — ключевой момент в пасхальном ритуале, — и вдруг оказалась в Польше в 1942 году. Внезапно она превратилась в Хаю, племянницу брата и сестры Шмуэля и Гитл, которые взяли ее к себе после смерти родителей. Сначала Ханна/Хая подумала, что попала на съемки фильма или стала жертвой чьей‑то шутки. В ее разговорах с другими местечковыми девочками, которые не понимают, что такое «пицца» и «мыльная опера», даже есть определенный юмор. Но когда на свадьбу Шмуэля и Фейги, дочери раввина из соседней деревни, приезжают гости, возле синагоги всех встречают нацисты и отправляют их на «переселение». К ужасу и разочарованию Ханны ее предупреждения никто не слушает:

«“Эти люди, — в отчаянии закричала она, — они не гости на свадьбе! Это нацисты. Нацисты! Вы понимаете? Они убивают людей. Они убивали — убивают — убьют евреев… Шесть миллионов евреев! Я знаю. Не спрашивайте меня, откуда я знаю, просто знаю. Вы должны развернуть вагоны. Нужно бежать!”

Реб Борух покачал головой. “Во всей Польше не наберется шесть миллионов евреев, деточка”.

“Нет, ребе, шесть миллионов в Польше, и в Германии, и в Голландии, и во Франции, и…”

“Деточка, так много», — он покачал головой и улыбнулся, но уголки его рта опустились, а не поднялись. — А что касается бегства — то куда же нам бежать? Б‑г повсюду. И нацисты всегда будут вокруг”».

Язык и образы, которыми Йолен передает призыв Ханны, понятны юным читателям: ее заталкивают в товарный вагон, и там «хуже, чем в самом набитом вагоне метро в час пик». Но автор не избавляет читателя от жутких подробностей. Запах человеческой рвоты и экскрементов в вагоне усиливается; ребенок умирает на руках у матери. Когда через четыре дня вагон наконец остановился, Ханну мучила жажда до такой степени, что «ей казалось, что язык между зубами толстый, как сосиска». Ей бреют голову и делают татуировку. Девушка по имени Ривка рассказывает ей лагерные правила: «Только не спрашивай, почему… Людей здесь не убивают, а отбирают. Их не сжигают в печах, а обрабатывают». Когда комендант «отбирает» Ривку на «обработку», Ханна спасает ее и идет вместо нее. Но, проходя через дверь в газовую камеру, она внезапно попадает обратно в свою настоящую жизнь в Америке, по‑новому слушая истории родственников.

Когда опубликовали «Дьявольскую арифметику», мне было 14 лет. Хотя книга завоевала множество наград, ни один учитель или библиотекарь не посоветовал мне ее. А жаль, потому что эта книга хорошо передает болезненный парадокс, который я чувствовала тогда и до сих пор чувствую сейчас: как быть настоящим свидетелем того, чего я сама не пережила. Единственный способ — это магия, и именно этим способом наделяет Йолен Ханну. В конце книги бывший хмурый подросток не только по‑новому относится к своим близким и к их историям, но и впервые по‑настоящему понимает их.

После «Дьявольской арифметики» Йолен сказал себе, что больше не будет писать про Холокост — слишком изнурительно. Она передумала после того, как редактор, который занимался составлением сборника пересказов сказочных сюжетов, попросил ее переписать заново «Спящую красавицу». Изучая различные версии сказки, она натолкнулась на несколько поистине варварских вариантов: в сказке Джамбатисты Базиле, позднее адаптированной Шарлем Перро, злая мачеха чуть не подала принцессу, пробудившуюся от сна, на обед ее отцу. (Братья Гримм в своей, самой известной на сегодняшний день версии обошлись без этого финала.)

«И устная, и литературная форма сказки имеют исторические корни; они отражают конфликты, очеловечивая звериные и варварские силы, которые когда‑то наводили страх на людей», — писал историк Джек Зайпс. В поисках современных декораций для сказки Йолен вспомнила про фильм «Шоа», где есть раздел, посвященный Хелмно, — здесь разворачивался один из самых жутких эпизодов Холокоста. В Хелмно, расположенном в буколическом крае северной Польши, был не лагерь, а мобильная фабрика смерти. Узников привозили в пустующее поместье, отбирали у них одежду и личные вещи и грузили на грузовики, в которые стоя влезали около 80 человек. Пока машины ехали, в закрытый кузов, где находились узники, пускали угарный газ. К тому моменту, как грузовики приезжали к месту назначения — в лес, где уже были вырыты общие могилы, — узники были мертвы.

В Хелмно, подумала Йолен, есть кое‑что общее со «Спящей красавицей». Сказочный замок превратился в пустой дом, а злая волшебница — в коменданта‑нациста. Колючая проволока заменила собой заросли, а отравление газом — столетний сон. Трудность состояла только в том, чтобы найти пробуждающуюся принцессу: известно, что в Хелмно выжили всего несколько человек — и ни одной женщины.

«Я была принцессой в замке, спрятанном в спящем лесу. А потом пришел великий темный туман, и мы все уснули. Но принц разбудил меня поцелуем». Так говорит Джемма, пожилая американка, которая пытается объяснить своей внучке Бекке, почему она принимает сказку о спящей красавице так близко к сердцу. Когда Бекка была маленькой, Джемма рассказывала ей эту сказку тысячи раз. Умирая, она берет слово с Бекки, подающей надежды журналистки чуть за двадцать, что та найдет замок.

Бекка находит несколько подсказок, в том числе учетную карточку въезжающего в США, где ее бабушка записана под именем Кшежничка («принцесса» по‑польски), а ее последнее известное место жительства — Кульмхоф — немецкое название Хелмно. Но другой беженец говорит ей, что это невозможно, ни одна женщина не вернулась оттуда живой. Бекка отправляется в Хелмно, чтобы разгадать загадку. Деревенский ксендз показывает ей замок и знакомит с Йозефом Потоцким, стариком, который живет по соседству. Тот немедленно узнает бабушку Бекки по фотографии и рассказывает, как все произошло. Во время войны он был в партизанском отряде и прятался в лесах недалеко от лагеря. Он видел, как тела сбрасывали в братские могилы. Когда грузовики уехали, партизаны заметили, что одна женщина в куче трупов чуть шевелится. Йосеф сделал ей искусственное дыхание рот в рот, она пришла в себя, и в конечном счете ей удалось бежать в Америку по фальшивым документам. Но ничего о своем прошлом она не помнила, только сказки.

В романе Йолен хитроумно использует уже опробованную тактику помещения прошлого в рамку настоящего. Если Ханна в «Дьявольской арифметике», волшебным образом переносясь в прошлое, становится Хаей, Кшежничка после чудесного спасения превращается в Джемму — будущее, которого были лишены узницы Хелмно. В эпилоге Йолен дает понять, что вся история вымышленная: «Счастливый конец бывает только в сказках, а не в жизни». Но элементы Холокоста изображены реалистично — это Джемма видит в них сказку. Соприкосновение двух реальностей порождает странный и жуткий эффект.

«На войне было множество таких невероятных историй», — говорит Бекке Йозеф Потоцкий:

«Тот человек прятался всю войну в чулане соседского дома. Этого убили, когда он выгуливал собаку. Та женщина опоздала на свой поезд, а он взорвался. Эта женщина хотела подъехать на попутке, а ее убили. Тот ребенок в безопасности провел три года в лесу. А этому размозжили голову о каменную стену лагеря. В этом мире нет ничего невероятного».

В этих строках можно увидеть оправдание самой идеи сочинения беллетристики о Холокосте: если нет ничего «невероятного», то можно предположить, что для писателя открыты все возможности. В то же время любая реалистическая проза, какой бы невероятной она ни была, должна соответствовать базовым параметрам реальности. Поскольку в сочинениях Йолен несоответствие фактам существует в контексте самого факта, граница между ними размыта.

За годы, прошедшие с публикации «Дьявольской арифметики», другие авторы детской литературы, подражая Йолен, использовали элемент фантастики. В книге «Отто: Автобиография плюшевого мишки» (1999) Томи Унгерера рассказана история дружбы двух мальчиков, немца и еврея, через выдуманные приключения игрушечного медведя, которого они передают друг другу. В «Книжном воре» (2005) Маркуса Зусака история девочки в нацистской Германии, которая подружилась с еврейским юношей в бегах, изложена от лица смерти.

Но в книге, вызвавшей самый большой резонанс — «Мальчик в полосатой пижаме» (2006) ирландского писателя Джона Бойна, — фантастики, казалось бы, нет. История в бестселлере, который уже был успешно экранизирован, рассказывается от лица девятилетнего немецкого мальчика Бруно, жизнь которого переворачивается, когда его отца, нацистского офицера, назначают комендантом Освенцима. Соскучившись в новом доме, гораздо более скромном и изолированном, чем прежнее обиталище семьи в Берлине, Бруно обнаруживает, что из окна его спальни за забором виден целый город, населенный людьми в странных полосатых пижамах. Однажды, выйдя погулять, он знакомится с мальчиком‑ровесником, сидящим у забора. Они заговаривают друг с другом, узнают, что родились в один и тот же день, и между ними завязывается дружба.

Книгу одновременно хвалили за яркий, похожий на притчу стиль и ругали за сомнительный моральный паритет и слишком смелое обращение с историческими фактами. Даже если бы девятилетнему мальчику удалось бы пройти через первый отбор в Освенциме — большинство детей отправляли в газовые камеры сразу после прибытия, — у него точно не было бы времени, чтобы часами сидеть и болтать. Никому, ни узникам, ни прохожим, не разрешалось даже приближаться к строго охраняемому забору, тем более подходить к нему или пролезать под ним, как это происходит в романе. Бруно пассивен и нелюбопытен (он ни разу не спрашивает, почему ему нельзя пройти за забор), и это дает основания подозревать, что ему гораздо меньше девяти лет. Очень маловероятно, чтобы сын нациста не знал, кто такие евреи — и может ли он сам быть евреем.

Бойн, в котором нет еврейской крови, говорит, что написал книгу всего за несколько дней. На все упреки он отвечал, что долг автора — придерживаться «эмоциональной правды» и что «самонадеянно было бы предполагать, что с сегодняшней точки зрения можно адекватно понять ужасы концентрационных лагерей». Не очень изобретательный ответ. Можно ли понять чужой страшный опыт или нет — в любом случае, авторы и читатели художественной литературы исходят из предпосылки, что такого понимания достичь можно. В романах о Холокосте — для взрослых и для детей — часто встречаются длинные послесловия, где излагается история, на которой основан сюжет романа, и объясняется, в чем именно роман отходит от источника. Такого очерка самого по себе недостаточно, чтобы сделать роман реальной историей, но, по крайней мере, он заверяет читателя, что роман тесно связан с реальными событиями. К сожалению, книгу Бойна в последнее время часто включают в списки литературы по Холокосту для школьников, и многие учителя говорят, что у юных читателей, которые впервые знакомятся через нее с темой Холокоста, формируется чудовищно искаженное представление о происходивших событиях.

Сравнение с Йолен напрашивается. Ее книги о Холокосте не только вырастают из глубоких исследований, а расхождения с историческими фактами аккуратно отмечены, но и ее фантастические мотивы — это своего рода признание, что воображение скромно отходит в сторону, признавая, как трудно «понять правду». Для Бойна это лишь пустые слова. Книга, где есть путешествия во времени, сознательно отвергает возможность, что к ней отнесутся как к историческому источнику.

Популярность «Мальчика в полосатой пижаме» демонстрирует еще одно важное изменение, произошедшее в литературе о Холокосте со времен «Дьявольской арифметики»: теперь в этих книгах регулярно появляются нееврейские персонажи. Многие из самых популярных молодежных книг о Холокосте изображают события военных лет с точки зрения главного героя, наблюдающего за происходящим со стороны. В основе сюжета лучшей из этих книг, «Сосчитай звезды» Лоис Лоури, лежит попытка датской семьи спасти еврейку — лучшую подругу дочери. В романе «За стеной спальни» Лоры Э. Уильямс немецкая девочка узнает, что ее родители прячут евреев в тайной комнате своего дома. «Девочка в синем пальто» Моники Гессе — это детектив о подростке, который участвует в голландском Сопротивлении.

Успех Бойна, возможно, придал храбрости писателям, у которых нет никаких личных причин обращаться к теме Холокоста. Но вполне возможно, что по мере того, как пережившие Холокост умирают, их рассказы в определенном смысле становятся общим культурным достоянием. В этом нет ничего плохого — уничтожение нацистами европейского еврейства не является эксклюзивной темой еврейских писателей, точно так же, как тема рабства не принадлежит только афроамериканским авторам. Но как мы признаем определенные ограничения за книгой, в которой рабы изображаются только глазами рабовладельцев, наверное, мы теряем что‑то важное, если в книге о Холокосте еврейские персонажи показаны только с точки зрения свидетелей или преступников. Эти истории подлинные, и их стоит рассказать, но они не главные, и я знаю, что в них не найду того, что ищу.

В последней книге Йолен «В поисках костей» есть кое‑что общее с ее предыдущими романами о Холокосте, но ее новые черты отражают изменения, произошедшие в жанре, в создании которого сама Йолен участвовала 30 лет назад. Хотя в качестве сюжетного образца использована сказка «Гензель и Гретель», подобно тому как в «Шиповнике» использовалась «Спящая красавица», фантастические элементы присутствуют главным образом на уровне аллюзии, а сама книга скорее выглядит как исторический роман.

Повествование идет от лица близнецов‑подростков Хаима и Гитель Абрамович. В начале книги они живут с родителями в Лодзинском гетто и, подобно своим сказочным почти тезкам, голодают. Ситуация ухудшается, когда в их квартиру переезжает семья перемещенных евреев из Германии. Вскоре члены семьи узнают, что их имена включены в список на следующий транспорт — уведомление, которое на жаргоне гетто называется «приглашение на свадьбу». Они строят планы побега, но все идет наперекосяк, и дети, потеряв родителей, несколько недель блуждают по лесу с партизанским отрядом. Уже у советской границы на них нападает другая группа партизан, которые берут детей в плен и говорят им, что их отправят в лагерь.

Лагерь — его название Собанек составлено из названий подлинных лагерей — населен преимущественно детьми, чьи маленькие пальчики хорошо подходят для набивания пороха в боеприпасы. Те, кто чересчур вырастает, рассказывают им, «просто… исчезают». Лагерем и убийствами руководит злобный доктор — злая ведьма в новом обличье. В этом «сказочном мире, сошедшем с ума», доктор приходит, держа в руках конфету, которую он предлагает в обмен на информацию. Вскоре становится ясно, что его особенно интересуют близнецы, такие как Хаим и Гитель.

Как всегда, Йолен прекрасно удаются мелкие детали, которые делают историю реальной для юных читателей: камешек в башмаке Хаима, который ужасно мешает ему, когда семья пытается бежать; его мучения, что приходится оставить модель самолетика, потому что его рюкзак слишком тяжелый. Намеки на «Гензеля и Гретель» — мелкие камешки, которые дети бросают с тележки, «чтобы мы могли найти дорогу домой», разговорное название лагеря «Дом конфет» — очень тонкие, но роман пронизан целой сетью мифических аллюзий. Хаим, подобно сказочному персонажу, которому отрезают язык, испытывает трудности с речью; он так ужасно заикается, что больше пяти слов за раз произнести не может. Он компенсирует этот недостаток, сочиняя стихи, а когда бумаги под рукой нет, использует для этого пустые коробки. Во время скитаний по лесу он впадает в отчаяние и перестает писать. Но когда они с Гитель попадают в лагерь, какой‑то мальчик холодно замечает ему: «То, что мы в аду, совершенно не значит, что мы падшие ангелы». Эта фраза пробуждает Хаима: «Он может справиться, лишь бы он мог опять начать писать. И лишь бы у него было немножко света. Дневник был все еще с ним. Все это, сказал он себе, похоже на три невыполнимых задания, которые дают сказочному герою».

В «Дьявольской арифметике» и в «Шиповнике» главный эмоциональный мотив — это столкновение героя из младшего поколения с событиями жизни старшего поколения. Книга «Изучая кости» лишена этой рамки и напрямую погружает нас в страдания Хаима и Гитель. Конечно, у Йолен нет никаких причин повторяться, и действительно, проблемы потомков переживших Холокост сейчас ощущаются не так остро, как 30 лет назад. Большинство нынешних детей никогда не видели лагерную татуировку на руке. А те из нас, кто видел, наверное, пытаются придумать, как рассказать о Холокосте собственным детям, чтобы дать им возможность понять значение этого события в истории семьи, не позволив этому знанию стать для них слишком тяжким бременем.

И все же я думаю, что общение поколений и истории, которые мы рассказываем о Холокосте, — это чрезвычайно важно, и мне кажется, что такое мнение — не просто порождение опыта собственного детства. В первых двух романах Йолен о Холокосте молодой член семьи буквально становится свидетелем событий, о которых рассказывает старшее поколение, — испытав их на себе, как Ханна, или услышав свидетельство очевидцев. И читатель, представляя себя на месте главного героя, тоже может опосредованно стать свидетелем. И если есть какое‑то утешение в чтении подобных книг, то оно именно в этом. «Литература не может, она не в состоянии даже близко передать то, какой бесчеловечной, бездушной, даже дьявольской была эффективная машина смерти в лагерях», — написала Йолен в послесловии к «Дьявольской арифметике». «Литература не может передать вызывающих оцепенение цифр, но она может стать свидетельством, стать памятью». Мы можем почерпнуть из этих книг что‑то, не погружаясь в подлинный кошмар истории. Но нам нужно хотя бы научиться их слушать. 

Оригинальная публикация: How Should Children’s Books Deal with the Holocaust?