Последней на сегодняшний день была еще одна пергидрольная дура, Света. Или Наташа… Рефрен баллады не изменился: подумай, что ты делаешь, вы прожили столько лет вместе, пожалей детей, что будут говорить в Москве, и прочая чушь. Можно подумать, что я не знал, с кем и сколько прожил в своей жизни. Ну конечно, все или, вернее, всех не упомнишь, но главные‑то вехи никуда из головы и других мест не выкинешь…

А все началось с фарфора. Нет, все началось с детей… Точнее, когда младшей было три, а старшей семь, в дом пришло нытье про собаку. «У всех есть собака, а у нас нет! Мы сами будем за ней ухаживать, водить гулять, убирать и кормить…» Эту речь из учебника мифологии я знал очень хорошо. Сам за сорок лет до этого цитировал маме подобные выдержки из главы «Про животных» вместе с накатывающейся слезинкой, разработанной до того в кулуарах нашей огромной квартиры. На маму тогда подействовало. На меня сегодняшнего — нет. Ну просто никак. На меня смотрели четыре родных глаза, два от меня у старшей и два от их мамы у другого геноносителя, и дети продолжали безнадежно ныть. За малолетними спинами в страхе тряслись, постукивая друг о друга, четыре тысячи фарфоровых фигурок в ожидании довольного жизнью собачьего хвоста, а также любопытных лап и носа.

Коллекция фарфора жила своей самостоятельной жизнью и выселяла нас уже из второй квартиры. Фигурки и тарелки стояли на полу и на полках, висели в коридорах, ваннах, туалетах и на кухнях и довольно быстро плодились. Ни собака, ни кошка в эту систему координат не вписывались. Или вписывались, но в осколках. Я точно знал, что из всех фарфоровых изделий после появления у меня дома неких друзей человека целым останется только фарфоровый унитаз.

Между тем нытье несмышленышей приобретало навязчивый характер.

Дети караулили меня с утра на завтраке, залезали в кровать, сами тявкали, скулили и даже ползали на четвереньках по всей квартире по будним дням. В выходные они ползали и скулили на даче.

Спустя некоторое время к ним присоединилась их мать, и благодаря этому усилению характер завываний приобрел оттенок волчьей стаи.

Наконец я принял соломоново решение — послать всех подальше.

В ответ на ужин мне положили на тарелку фотографию йоркширского терьера. Я накрыл фотографию спагетти с соусом болоньезе и проглотил обиду вместе с красным вином.

На следующий день водитель съездил для меня на Птичий рынок и купил все необходимое. Вечером на девичнике в ресторане «Большой» жена достала из крокодиловой сумочки Birkin пудреницу вместе со средних размеров слегка дохлой мышью с розовым бантиком на хвосте.

Шутка имела большой успех с последствиями: я переехал в другую спальню.

Аргументы жены были следующие. Два года назад я обещал старшей купить собаку. Супруга выбрала наименьшее зло — карликового йоркшира. Девочку. По‑нашему — суку. Они ласковые. Если нет, то у детей останется душевная рана на всю жизнь и они будут с раной расти неизвестно как, а черепахи и морские свинки не спасают. С этой собакой не надо ходить гулять, она все делает на пеленку. В наказание супружеский долг я буду отныне и во веки веков исполнять сам с собой в одиночной комнате, хотя мои обязанности по выдаче еженедельного валютного пособия не изменятся. А так она собирает вещи и уходит вместе с детьми. Но не быстро. Быстро не соберешь. Вещей много… Все? Все. Прощай. Слезы.

Муж, то есть я, был как всегда логичен и гениален одновременно.

Да, я обещал. Но давно и как‑то невнятно. Кроме того, я хозяин своего слова: захотел — дал, захотел — забрал обратно. Сук в моей жизни было хоть отбавляй. Их география за пройденный период была чрезвычайно обширна. От Москвы до Парижа, включая Рим, Лондон, Нью‑Йорк и даже Тбилиси с Ташкентом, далее везде… Только йоркширской сучки мне сегодня и не хватало. Гостиная в записанных собачьих пеленках станет намного красивее и изящнее. Но можно без меня? Все? Все. Прощай. Слезы.

Что же касается моего насильственного выселения в отдельную спальню, то неизвестно, кому повезло. Например, вчера в два часа ночи, когда все были на даче, пришла горничная и сказала, что ей показалось, будто я ее звал и хотел, в смысле, чего‑то хотел… Кажется, воды и свежих новостей из Никарагуа. Меня обычно ночью интересует политическая ситуация в Никарагуа и Мозамбике… от горничной. Конечно, можно было обсудить с Настей, назло всему декоративному собаководству, троцкистское движение в странах Карибского бассейна, но мне показалось, что в сложившейся ситуации это будет уже перебором.

Через день испуганная секретарша трясущимися губами сообщила, что на 16.00 ко мне на прием записалась моя жена по личному вопросу.

Я попросил помощницу согласовать стоимость и условия консультации, а также возможность того, что меня заменит кто‑то из наших коллег, в случае, если клиентке мои тарифы покажутся дорогими, и затем Маша полчаса собирала осколки кофейной чашки, которую грохнула от страха о гранитный пол.

Жена была красива и элегантна как всегда, но на сдачу собачьей позиции все равно не тянула.

Однако ее предложение меня потрясло. — Давай попытаемся спасти наш брак. Я предлагаю тебе пойти к раввину. Как он скажет, так мы и сделаем. Купим собаку или не купим собаку. Пусть ребе нам подскажет. Вот. Я с ним уже говорила, и он нас ждет.

Я начал гневно шипеть. Дело в том, что я никогда не кричу. В моменты, требующие у большинства людей повышенных тонов, я начинаю говорить все тише и тише. И еще могу перейти на «вы». Сравните сами. Фраза, выданная криком на исходе чувств: «Ты стерва, Инка!» — абсолютно блекнет по сравнению с утонченным и изысканным: «Позвольте вам заметить, вы стерва, Инна Леопольдовна». Точка. И почти шепотом… Кому надо, тот услышит. Даже на соседней улице. Класс.

Короче, я перешел на шепот и на «вы». — Как вы могли?.. Это главный раввин России! Разве можно беспокоить такого человека по пустякам? Почему вы меня не поставили в известность?

Но потом мысль пошла в другую сторону и, как мне показалось, в абсолютно правильном направлении. Налево.

Дело в том, что в синагоге в Марьиной роще на втором этаже висят доски. Разных размеров. Это те люди, которые помогают общине. Так вот моя, конечно, не такая здоровая, как у некоторых, у которых были нефтяные скважины, но тоже не хилая… И смотрится хорошо.

У меня имелись все основания считать, что решение вопроса будет однозначным. И я согласился…

…Мы пожали друг другу руки и расцеловались. Берл Лазар улыбнулся нам своей милой улыбкой и пригласил в переговорную. Как‑то стало хорошо и уютно. Почему‑то вспомнились детство, каникулы у дяди Фимы в Одессе, первый раз надетый на меня тфилин и таинственные слова дедушки: «Рабейну Там». До сих пор не очень понимаю, что это значит, но помню, что стало как‑то по‑доброму.

Я извинился перед раввином, что мы пришли к нему из‑за такой ерунды, и получил неожиданный ответ: «Это очень хорошо, что вы пришли к раввину с вопросом. Так ходили люди из поколения в поколения, когда им нужен был совет. Вы правильно сделали, дорогие! А теперь рассказывайте. Начинай, женщина…»

Берл прекрасно знал, как зовут мою жену, но от того, что он в данной ситуации назвал ее «женщина», слова зашуршали как‑то официально, серьезно и одновременно торжественно.

Женщина начала. Замечательный папа. Хороший муж. До сих пор был. Обещал купить детям собаку. Потом раздумал. Дети плачут. Ситуация обострилась. Фарфор дороже? Нашла самую маленькую собачку. Не будет действовать мужу на нервы. И шерсть у нее не лезет. А он ни в какую. Развод? Но я его люблю и жить без него не смогу. Одна надежда на вас.

Потом заговорил мужчина. Можно сказать, человек с почетной доски. Уверенный в себе, говорящий правду адвокат.

Да, пообещал некоторое время назад. Для того чтобы все от меня отстали. Но они отстали только на время. Эта собака нам так нужна, как сэру Элтону Джону в одном месте зубы. Теперь жена, которая должна была бы встать на мою сторону, заняла враждебную позицию… Что после стольких лет обидно. (Хотелось добавить, что вот горничная не заняла враждебной позы, но я промолчал…) У меня действительно фарфор, коллекция, известная во всем мире. И собакой буду заниматься я. А я не хочу. Дети поиграют месяц в лучшем случае. И вообще, кто в доме хозяин?!

Берл Лазар спросил по очереди каждого из нас, правду ли мы сказали оба и нет ли в наших словах противоречий. Как на очной ставке, только в синагоге. Мы посмотрели друг на друга и кивнули. Это же не следственные органы, чтобы дурить им голову. Это главный раввин России. Берл опять улыбнулся и начал говорить. — Принцип еврейской семьи очень простой. Всем в доме занимается и управляет женщина. И никто другой. Она должна сделать так, чтобы мужа тянуло домой (и к ней), чтобы дом и дети были ему в радость, чтобы он, возвращаясь с работы уставший и измученный, нашел дома покой, любовь и счастье. Поэтому всем в доме заправляет она. Но и отвечает она. Перед мужем. Если женщина считает, что картина должна висеть здесь, то она не должна стоять там. И наоборот. Но это уже про шкаф. Правда, с одним «но». С одним серьезным «но»… У мужчины есть право вето. Кстати, о мужчине. Его единственная задача — сделать так, чтобы его женщина и его дети жили хорошо. Для этого он должен работать, потому что это его жена и его дети. И он за них отвечает. Перед Б‑гом и людьми.

Что же касается собаки. То, что собака маленькая, как аргумент не канает. Комар еще меньше, а как на нервы действует? А детей обманывать нельзя. Обещал — держи слово. Но ты же не обещал, что эта собака будет жить у тебя дома. Нет? Тогда скажи детям: «Я обещал, и у папы одно слово». Но собака будет жить на даче. С горничной (с другой…). Хотят дети поиграть с лохматиком — пусть едут за город. И какие вы оба молодцы, что пришли за советом к раввину.

Два счастливых человека разъехались по своим делам. Я в офис, жена домой. Вечером мы уезжали на дачу.

Любимая позвонила мне через три часа и попросила разрешения занести на пять минут сумку с йоркширом в квартиру. Трехмесячного щенка страшно было оставлять в машине одного. Я разрешил: сердце не камень. Особенно адвокатское.

Я сижу у себя в кабинете дома. На нашей новой квартире на Арбате. И готовлюсь к завтрашнему процессу. Жена принесла мне кофе и несколько сэндвичей. Девчонки поцеловали меня в макушку и уехали куда‑то на день рождения. Из гостиной чуть слышится старая запись моего любимого Ива Монтана.

На соседнем кресле, в маленькой уютной кроватке, которую я недавно купил, попав в несравненный Hermes в Париже, спит, тихо пофыркивая, Джессика. Предыдущая собачья модель тахты мне не нравилась, несмотря на то, что мы ее заказали в Harrord’s в Лондоне. Мне кажется, Джесютке там было не совсем комфортно. На голове у собачатины такая же бабочка, как у меня на шее. Мы часто фотографируемся вместе для разных глянцевых журналов. Телевизионщики обожают нас снимать вдвоем. Джессика — не менее публичный персонаж гламурной Москвы, чем некоторые дамы. Наша любовь остра и пронзительна одновременно. Если я не беру ее куда‑то с собой, она ложится перед дверью и тихо грустит. Она ждет хозяина и стережет дом. Я часто повторяю, что единственное существо в мире, которое меня по‑настоящему обожает и никогда не попросило у меня ни одного доллара взамен, — это моя собака.

Жена смеется этой и другим моим шуткам даже тогда, когда в доме нет гостей. Историю появления у нас в доме собаки знают все наши друзья.

На бюро моей супруги стоит фотография двух ее любимых мужчин. Один поздравляет другого с днем рождения. Других фотографий на ее бюро нет.