Ицхак Рабин
Cолдат, лидер, политик
Издательство «Книжники» готовит к выходу в свет книгу дипломата, профессора истории Ближнего Востока Тель‑Авивского университета Итамара Рабиновича, написанную после 20‑летней годовщины со дня убийства Ицхака Рабина и изданную первоначально Йельским университетом. Предлагаем читателям ознакомиться с главой из этой книги.
Становление солдата. 1922–1948
«Ума и упорства ему было не занимать, в остальном же он был мало похож на посла. Молчаливый, осторожный, рефлексирующий, Рабин не выносил пустой болтовни. Он обладал немногими качествами, которые обыкновенно сопутствуют профессии дипломата. Его утомляли говоруны, его задевала заурядность; к несчастью для Рабина, подобного типа людей в Вашингтоне предостаточно. Он терпеть не мог двусмысленности, на чем, собственно, и зиждется дипломатия. [Но] цельность его натуры и способность к анализу, благодаря чему он сразу ухватывал самую суть проблемы, поражали» . Так Генри Киссинджер писал об Ицхаке Рабине, с которым он работал в Вашингтоне между 1969 и 1973 годами. Рабин был мало пригоден для дипломатической работы, но тем не менее оказался весьма эффективным послом. Мог ли человек с такими качествами претендовать на роль признанного политика? Однако именно они объясняют его превращение из заурядного дипломата в выдающегося государственного деятеля.
Рабин родился в Иерусалиме в 1922 году в семье Розы Коэн и Нехемии Рубичева (позднее он сменил фамилию на Рабин). Вспоминая о детстве, Ицхак писал: «На мою жизнь сильно повлияли личности моих родителей, наш дом, а также школа, где я учился. Практически все свое детство я мечтал посвятить себя сельской жизни, жизни в кибуце, и если бы мне тогда сказали, что я стану военным, я счел бы это насмешкой» .
Отец и мать Рабина родились в Российской империи. Жизнь в условиях мрачной автократии подвигла их к увлечению радикальными идеями. Вскоре после Первой мировой войны они перебрались в Палестину. Роза, ее называли Красная Роза, доминировала в семье. Вся сила ее личности видна на фотографии, сделанной во время парада Первого мая в Тель‑Авиве: подбородок вздернут, взгляд и лицо выражают несгибаемую решимость. Роза родилась в Гомеле в 1890 году в богатой еврейской семье. Ее отец Ицхак Коэн был противником сионизма, в честь него Роза и назвала своего сына. С юных лет она была непреклонной индивидуалисткой с левыми популистскими, антисионистскими взглядами. Ее никогда не привлекали организованные движения, поэтому она не вступила ни в партию российских социалистов‑революционеров, ни в левацкий антисионистский еврейский Бунд. Роза поступила в российский индустриальный институт, отказавшись принять помощь от состоятельного отца, и в шабат тайком бегала на занятия, она все чаще разрушала стереотип девушки из традиционной семьи ортодоксальных евреев. Ее левый радикализм выразился в типичном для России популизме — стремлении помогать бедным и обездоленным. Она тесно общалась с русскими рабочими, — к слову сказать, обожавшими ее, — на лесозаготовках, которые ее отец взял в аренду. Жизнь Розы была чревата опасностями, и вскорости она попала в поле зрения сначала царской тайной полиции, а затем и большевистской ЧК. Истинная радикалка, она быстро разочаровалась в коммунистическом режиме. Роза была управляющей заводом под Санкт‑Петербургом (позднее — Ленинград), где в войну начали производить боеприпасы. В 1919 году, когда ее уволили из‑за отказа вступить в партию, рабочие завода устроили забастовку. Она оказалась между молотом и наковальней: без средств к существованию и с клеймом неблагонадежности в пору политической смуты.
Хотя Роза и была противницей идей сионизма, она все‑таки решила навестить своих близких в Иерусалиме, чтобы посмотреть, не найдется ли ей место в Палестине. На идише она написала письмо Берлу Кацнельсону, одному из лидеров рабочего движения, которого знала благодаря семейным связям, и поинтересовалась, «не разрешит ли Земля Израиля ее проблемы». Опечаленная тем, что ей придется расстаться с привычной жизнью, Роза спрашивала, сумеет ли она выдержать такое испытание. «Отправляясь в Землю Израиля, я буду вынуждена забыть прежний образ жизни, чтобы начать жить по‑новому; назад пути нет», — писала она . Дядя Розы Мордехай Бен‑Гилель а‑Коэн перевез свою семью в Палестину в 1903 году и жил в Иерусалиме. Она планировала остановиться у дяди на некоторое время. В декабре 1919 года Роза села в Одессе на пароход «Руслан» — знаменитый корабль в истории сионизма. На борту находилась группа переселенцев, направлявшихся в Кинерет, кибуц на берегу Тивериадского озера . 19 декабря 1919 года «Руслан» бросил якорь у берегов Яффы.
Вскоре Роза оказалась в Иерусалиме, где ее двоюродный брат Давид а‑Коэн представил молодую женщину Моше Чертоку (позднее он изменил фамилию на Шарет), будущему министру иностранных дел и премьер‑министру Израиля. Шарет снабдил Розу письмом к своей сестре, члену кибуца Кинерет, в котором просил ее позаботиться о новоприбывшей иммигрантке. В этом письме Шарет отзывался о Розе так: «Известная молодая женщина, инженер, социалистка, но не большевичка, которая, правда, некоторое время проработала на советском заводе под Петроградом. <…> Она несколько лет не видела ни одного живого еврея, и это теперь заставляет ее нервничать. Ее также пугает коллективная жизнь — она к такому не привыкла. Ей тут очень одиноко. В доме Коэнов ей душно — ты же знаешь этот тип молодой российской интеллектуалки из высшего буржуазного общества, разорвавшей все связи с семьей и прежним кругом общения. Она их не выносит» . Роза приехала в Палестину, не испытывая особых симпатий к сионизму, но постепенно стала его горячей сторонницей. В Кинерете Роза пробыла недолго, вскоре она перебралась в Иерусалим, где поселилась в доме у родственников. В 1920 году палестинские арабы подняли мятеж в Старом городе Иерусалима, и Роза стала помогать еврейским жителям — как медсестра и как боец. За ее плечами был немалый опыт самообороны, полученный во время еврейских погромов в России. Затем она переехала в Хайфу, стала работать в магазине, который принадлежал ее родственникам, и активно включилась в работу по вовлечению местных портовых работяг в еврейское рабочее движение.
О ранних годах жизни отца Рабина Нехемии Рабичева сведений осталось немного. Нехемия появился на свет в бедной семье в деревушке близ Киева и примкнул к революционному движению, боровшемуся против царского режима. Он уехал в Америку, спасаясь от ареста, и осел в Сент‑Луисе, где работал портным и сотрудничал с еврейскими профсоюзами. В 1917 году Нехемия попытался записаться в Еврейский легион, созданный Зеэвом Жаботинским, чтобы сражаться плечом к плечу с англичанами в Палестине, но был забракован медицинской комиссией из‑за травмы ноги. Нехемия изменил фамилию на Рабин и предпринял новую попытку вступить в легион в другом призывном пункте — на сей раз успешную. Он приехал в Палестину, где и остался. В 1920 году, как новоиспеченный член первой «Хаганы» , организации еврейской самообороны в подмандатной Палестине, Нехемия принял участие в обороне Еврейского квартала в Старом городе Иерусалима против арабских мятежников.
Там же, в Старом городе, он познакомился с Розой, которая работала медсестрой‑волонтером. Нехемия был арестован британскими властями, которые подавили арабский мятеж, но отправили за решетку евреев — защитников города — за незаконное ношение оружия. Роза и Нехемия поженились в 1921 году и временно поселились в Хайфе. Перед родами Роза переехала в Иерусалим, чтобы быть поближе к родственникам. 1 марта 1922 года она родила Ицхака. В 1923 году молодая семья перебралась в Тель‑Авив, где Роза устроилась на работу в банк, а Нехемия — в Палестинскую электрическую компанию. В 1924 году у них родилась дочь Рахель.
Часто переезжая из одной двухкомнатной квартирки в другую, семья вела скромную жизнь, которую кто‑то из друзей детства Рабина назвал спартанской. Помимо работы, родители Ицхака активно занимались общественной деятельностью: оба были связаны с «Хаганой», Нехемия был профсоюзным активистом, а Роза — членом городского совета Тель‑Авива и множества благотворительных организаций. Похоже, в этой семье больше внимания уделяли политическим ценностям, нежели чувствам; растущие дети по большей части были предоставлены сами себе, и Ицхак частенько брал на себя заботы о сестре. Вечера же пятницы были посвящены делам семейным. Небольшая, скудно обставленная квартирка сплошь и рядом становилась местом встреч профсоюзных активистов и членов «Хаганы», здесь же нередко принимали гостей из других городов.
Роза была широко известна как активистка и пользовалась уважением, но она отказывалась вступать в какую‑либо политическую партию или занимать какую‑то должность в общественных организациях. У нее было больное сердце, и дети жили в постоянном страхе потерять мать. Так и вышло: она умерла рано, в 1937 году, в возрасте сорока семи лет, когда Ицхаку было пятнадцать. Ее похороны стали событием общественной жизни, привлекшим тысячи людей, включая Давида Бен‑Гуриона, председателя Еврейского агентства, основной организации еврейской общины в Израиле до провозглашения государства. К тому моменту Бен‑Гурион был бесспорным лидером евреев, проживавших в подмандатной Палестине.
Во многом детство Рабина было типичным для мальчика, выросшего в мейнстриме рабочего движения в Палестине периода Британского мандата. Он учился в начальной школе, связанной с рабочим движением, примкнул к молодежному движению, продолжил учебу в сельскохозяйственной школе в кибуце (к востоку от Тель‑Авива), а затем в сельскохозяйственной средней школе Кадури, расположенной у горы Тавор в Галилее, одном из лучших учебных заведений в стране. Школу Кадури спонсировала богатая семья из Гонконга. Она построила два учебных заведения — одно для еврейских мальчиков, другое — для арабских. Школа была широко известна и славилась высокими стандартами обучения и особым кодексом чести. Во время контрольных работ учителя покидали классные комнаты, целиком доверяя своим ученикам, которые ни за что не стали бы списывать. В Кадури Рабин преуспел. Но расцвет оказался поздним: в первые два года в начальной школе он испытывал трудности с чтением и письмом. Однако с приходом в школу Элиэзера Смоли, писателя и одаренного педагога, он справился с этой проблемой. Так нередко случалось в жизни Ицхака Рабина — и впоследствии он не раз переживал запоздалый старт очередного этапа в жизни. С помощью Смоли Рабин успешно сдал вступительные экзамены в школу Кадури и в дальнейшем проявил себя как выдающийся ученик, удостоенный на выпускных экзаменах специального приза Британского верховного комиссара по Палестине. Рабин получил правительственную стипендию, которая позволила бы ему отправиться в Соединенные Штаты изучать гидротехнику в Калифорнии. Но события в Палестине и разразившаяся Вторая мировая война нарушили его планы. В период арабского восстания 1936–1939 годов Рабин столкнулся с проблемами безопасности еврейской общины и впервые узнал, как пользоваться боевым оружием. После окончания колледжа он просто не мог вернуться в Калифорнию; вместо этого он уехал жить к друзьям, работал в нескольких кибуцах, хотя и не стал их членом. В мемуарах и в ряде других свидетельств о своей юности Рабин упоминает об этом факте, но без подробностей. Такое впечатление, что сильная склонность к индивидуализму в его натуре в конечном счете и отвратила его от «слияния с коллективом».
Впрочем, в тот же период Рабин приобрел и другой жизненный опыт. Летом, когда в школе не было занятий, его отправляли погостить к маминому дяде Мордехаю Бен‑Гилелю а‑Коэну в Иерусалим. Бен‑Гилель был яркой личностью: писатель, интеллектуал, успешный бизнесмен. Среди его ближайших многочисленных родственников было несколько незаурядных деятелей еврейской общины Израиля догосударственного периода — ишува. Сын Бен‑Гилеля Давид а‑Коэн жил в Хайфе и во время Второй мировой войны был связником британской разведки. Одна из его дочерей вышла замуж за Артура Рупина, возглавлявшего экономический департамент Палестинского еврейского агентства. Бен‑Гилель и его семья были связаны узами родства с семействами Моше Чертока, Элияу Голомба и Дова Хоза — выдающихся деятелей той эпохи.
Когда Рабин жил в доме своего двоюродного дедушки, он оказывался в непривычной для себя обстановке. Семья а‑Коэн занимала просторный элегантный особняк — каким же разительным был контраст в сравнении с крохотными, бедно обставленными квартирками Рабинов в Тель‑Авиве! В доме была большая библиотека, которую Ицхака и его двоюродного брата Рафаэля Рупина попросили привести в порядок — взрослые дали им задание на лето. Ицхак даже присоединялся к своему кузену на теннисном корте — эта игра была совершенно неведома обитателям пролетарского Тель‑Авива. В последний приезд к иерусалимским родственникам Рабин написал откровенное письмо своей подруге Ханне Гури (Ривлин). Они принадлежали к небольшому кружку «Телем»; его члены посещали одни и те же школы в Тель‑Авиве и Гиват‑а‑Шлоше и входили в одну молодежную ячейку рабочего движения. Сплоченная группа молодых людей обсуждала общественные и личные проблемы с серьезностью и открытостью, свойственной всем молодежным движениям того времени. В письме Гури от 6 августа 1937 года Рабин пишет о своей застенчивости и молчаливости: «Я один такой тихоня среди всех членов “Телема”? Ничего страшного. Это не избавляет меня от обязанности заявлять во всеуслышание о своей позиции, но есть причины, препятствующие такому заявлению. <…> Если такие тихони хотят быть частью общества, им следует выражать свои чувства, а если они не могут их выразить, то лишь потому, что общество не дает им такой возможности. Но если они пытаются, то все их попытки всегда вызывают в обществе неприятие. <…> Возможно, во мне сильно развито чувство неполноценности, потому что у меня нет уверенности, что других хоть сколько‑нибудь интересует мое мнение» .
В 1941 году Рабин вступил в ряды «Пальмаха». «Пальмах», акроним, обозначающий Еврейские ударные части, был в том же году сформирован еврейским руководством, преследовавшим две цели. Одна — создать регулярное армейское соединение. «Хагана» имела небольшой аппарат и нерегулярные военные части. А в 1941 году на горизонте замаячила тревожная перспектива германского вторжения. Гитлеровский фельдмаршал Эрвин Роммель двигался маршем по Северной Африке, и до того, как он потерпел поражение от фельдмаршала Бернарда Монтгомери под Эль‑Аламейном, существовала вероятность, что его войска захватят Египет и войдут в Палестину. Шесть полков «Пальмаха» вознамерились если и не остановить армию Роммеля, то хотя бы замедлить ее продвижение, пока еврейские поселенцы попытаются возвести оборонительные рубежи в Кармельских горах. В тот период «Хагана» и «Пальмах» тесно сотрудничали с англичанами. В июне 1941 года, когда британцы готовились к вторжению в Сирию и Ливан, которые удерживались войсками, верными вишистской Франции, отряду «Хаганы» было поручено оказывать поддержку английским войскам разведывательными и диверсионными вылазками. Рабин в тот момент находился в кибуце Рамат Йоханан, и местный начальник сил безопасности спросил, не хотел бы он стать добровольцем и поучаствовать в этой миссии. Рабин ответил согласием, после чего прошел собеседование у одного из молодых командиров «Хаганы» — Моше Даяна. Это была первая встреча молодых людей, чьи жизненные пути потом будут нередко пересекаться в самые ответственные моменты биографии обоих, причем эти встречи имели чаще печальные, нежели счастливые последствия.
В мемуарах Рабин так вспоминал о том собеседовании: «Он спросил, каким оружием я владею. Я ответил, что мне знаком револьвер, винтовка и ручная граната, но более ничего. Он задал еще пару вопросов и сухо подвел итог: “Ты подходишь” . Рабин вступил в команду Даяна, когда 7 июня та перешла границу Ливана для поддержки австралийского подразделения, переходящего в наступление. Во время этой операции Даян потерял глаз: когда он смотрел в бинокль, его подстрелил французский снайпер. С тех пор он носил черную повязку, ставшую отличительной особенностью его образа. Как молодому бойцу, Рабину было поручено влезать на столбы и перерубать провода — это было его первое боевое задание. Впоследствии он вступил в только что созданный «Пальмах».
Рабин поднялся по служебной лестнице до ранга офицера оперативного отдела — став, по сути дела, правой рукой Игаля Алона, командующего «Пальмахом».
После создания «Пальмаха» в 1941 году еврейскому руководству пришлось принять непростое решение, каким образом сохранить и поддерживать в боеготовности воинские формирования. Бюджетные ограничения вынудили слить «Пальмах» с частью кибуцного движения, в частности с «А‑кибуц а‑меухад», группой, связанной с фракцией Б, одного из компонентов МАПАЙ, основной фракции в рабочем движении Израиля до образования государства и в ранний период израильской политической истории. Лидер фракции Б Ицхак Табенкин считался соперником Бен‑Гуриона (в 1944 году фракция Б вышла из МАПАЙ и сформировала свою партию под названием «Ахдут а‑авода»). К этому времени Бен‑Гурион уже стал лидером ишува, или еврейской общины в подмандатной Палестине. Бен‑Гурион был не в восторге от «Пальмаха». Он считал, что наилучшим вариантом для молодого поколения евреев в Палестине во время Второй мировой войны было вступление в ряды британской армии, сражающейся в Европе. Так открывалась возможность участвовать в войне против нацистов и помогать тысячам молодых евреев получить военный опыт в рядах крупной современной армии. Бен‑Гурион, политик и государственный деятель, также с опасением относился к политической ориентации «Пальмаха». В любом случае части «Пальмаха» в основном были расквартированы в пределах кибуцев, посвящая себя учениям и труду. Это облегчало жизнь общине, испытывавшей финансовые затруднения, а заодно и сохраняло регулярные вооруженные силы.
Рабина отправили пройти первый курс подготовки командира отделения «Пальмаха», которым командовал Алон. Это был симпатичный человек с безусловной харизмой, на несколько лет старше Рабина. Уроженец Кфар‑Тавора, сельскохозяйственного поселения недалеко от горы Тавор, Алон был членом кибуца Гиносар на берегу Тивериадского озера и, как и Рабин, выпускником школы Кадури. Это знакомство сыграло важную роль на раннем этапе карьеры Рабина, так как именно благодаря Алону произошло его быстрое продвижение по карьерной лестнице: тот заметил таланты Рабина, помог им раскрыться и сделал молодого бойца офицером оперативного отдела и своим заместителем. В 1942 году Рабин был назначен инструктором, а затем получил повышение до командира взвода. Другой комвзвода того времени позже вспоминал о нем как о человеке, «обладавшем оригинальным мышлением, не зашоренным традиционными клише, любящем задавать вопросы, думающем, поднимавшем темы, которые не всякий осмелился бы поднять. Он был не склонен слепо доверять популярным и известным людям, которых он нередко не воспринимал всерьез, и поддерживал тех, кто его понимал и следовал его примеру. А в общем это был молодой человек и серьезный командир, который ответственно выполнял свою работу, но не считался каким‑то особенным» .
В 1944 году «Пальмах» изменил организационную структуру: раньше он строился на основе рот, а теперь — батальонов. Рабин получил должность инструктора батальона, что на практике означало работу заместителя командира батальона, и к 1945 году он руководил основным курсом подготовки командиров отделения. В этой должности Рабин раскрыл свои таланты. Его глубокое понимание командирской ответственности и воинского мастерства, равно как и его дар инструктора превратили этот курс подготовки в запоминающийся опыт для многих. Рабин обрел блестящую репутацию. Один из его выпускников назвал занятия с Рабином самым важным курсом военного обучения, который он прошел за всю свою воинскую карьеру. А он стажировался и в престижной «Эколь де герр» во Франции.
В 1945 году Рабин получил первый боевой опыт как командующий крупной военной операцией. В первые годы существования «Пальмах» сотрудничал с англичанами накануне ожидавшегося вторжения немцев в Палестину. Но когда опасность миновала, англичане превратились в соперников, если не врагов, и операции «Пальмаха» стали планироваться против бывших союзников. Нелегальная еврейская иммиграция в Палестину в то время была основной причиной раздора между ишувом и британскими властями. Для ишува мысль о том, что британцы собирались закрыть доступ к этим землям для уцелевших жертв Холокоста, была просто невыносима. Для британских же властей такая политика вполне соответствовала их роли арбитра в конфликте между евреями и арабами Палестины. Нелегальных иммигрантов, задержанных на идущих из Европы в Палестину кораблях, отправляли в лагерь в Атлите, к югу от Хайфы. Штаб «Хаганы» поручил «Пальмаху» штурмовать лагерь, освободить интернированных и разместить их по еврейским поселениям. Командиру батальона Нахуму Саригу было поручено возглавить эту операцию, а Рабин был одним из его заместителей. Усилия батальона увенчалась успехом. На следующем задании Рабин и его команда должны были взорвать британские железнодорожные пути, что они и проделали без потерь. Его третьей боевой операцией стало нападение на отделение британской полиции в городе Дженине. К этому моменту сотрудничество с англичанами сменилось открытым вооруженным противостоянием, коль скоро бывшие союзники в войне против нацистской Германии теперь выступали в поддержку палестинских арабов и против создания еврейского государства в Палестине. Тогда же Рабин попал в ДТП на мотоцикле и на несколько месяцев оказался прикованным к постели. Выздоравливая, он часто писал сестре Рахели, которая в юности стала членом кибуца Манара на ливанской границе, где она и проживает по сей день. Письма Рабина полны любви к сестре, в них сквозит и легкость, и чувство юмора — только в отношениях с самыми близкими людьми он показывал эти свои качества, обычно же его лицо скрывала маска серьезного и неприступного человека. 17 января 1946 года он писал: «Поскольку мое время теперь распределяется между полной и частичной праздностью, я наконец нашел время написать литературное произведение, которое ты сейчас держишь в руках. Прежде всего, должен поведать тебе некоторые детали о главном предмете забот, а именно моей достославной ноге, закованной в гипс — творение рук почтенного доктора Пайзера». Другое письмо пародирует библейский слог, а еще одно подписано: «Твой колченогий брат».
29 июня 1946 года, в день, вошедший в израильскую историю под названием «Черная суббота», британские власти арестовали сотни командиров «Хаганы» и лидеров ишува, поместив их в лагерь для интернированных в Рафахе в Северном Синае. Рабин, все еще в гипсе, также находился среди арестованных и должен был провести в заключении у англичан несколько месяцев, в течение которых его больная нога нуждалась в продолжении лечения. Израильский писатель Натан Шахам, сам член «Пальмаха» и интернированный тогда же, был поражен самообладанием Рабина и его умением завоевывать внимание окружающих. Вот как он описал первую встречу с Рабином в Рафахе: «Восхищение, которое он вызвал во мне при нашей первой встрече, не исчезло в дальнейшем, при более близком знакомстве. Хотя мне не нравилась его невоздержанность на язык, привычка невольно оскорблять собеседника и пренебрежительно, а иногда и агрессивно отмахиваться от него, мое уважение к нему ни на йоту не уменьшилось за все эти годы, хотя я горячо возражал против некоторых его публичных высказываний. Его честность компенсировала все его недостатки. <…> Я увидел его впервые <…> в лагере в Рафахе. <…> Я стоял за оградой и ждал встречи с высокопоставленным сотрудником охраны из другого лагеря. <…> И я увидел, как рядом с ним шел, хромая, светловолосый парень, его нога была в гипсе. <…> Я почувствовал себя неуютно под пристальным взглядом молодого незнакомца. <…> Этот внимательный взгляд заставил меня говорить коротко и строго по делу. Потом мне сказали, что это Ицхак Рабин, молодой командир, чья слава уже гремела вовсю. Но я‑то был не наивный мальчуган из подполья, который остолбенел бы при виде знаменитости <…> и все же меня сильно впечатлил этот серьезный голубоглазый блондин. <…> Он не произнес ни слова, а просто уставился на меня холодным взглядом — не прямо мне в лицо, а куда‑то в одну точку правее моего правого уха. <…> Как бы там ни было, когда он так смотрел — кстати, он всегда так смотрел, когда слушал других, пока не приходил к выводу, что этот произнес достаточно, и припечатывал его взглядом, выражая все, что хотел сказать, без слов <…> И вот я тогда подумал: он умудрился прочесть меня как открытую книгу и сразу обнаружил во мне некое легкомыслие, из‑за которого мы с ним не могли стать друзьями. Люди действия не дружат с людьми воображения, которые смотрят на свой жизненный опыт как бы со стороны» .
Проведя в лагере Рафах пять месяцев, в конце 1946 года Рабин был освобожден, так как англичане решили завершить эту фазу своего конфликта с руководством ишува. Рабина назначили командиром второго полка «Пальмаха». «Пальмах» расширялся — в рамках подготовки ишува к неминуемому столкновению с палестинскими арабами. Бен‑Гурион создал в Еврейском агентстве инвестиционный портфель для закупки оружия и стал фактически министром обороны ишува. За несколько лет до этого он сделал вывод, что создание еврейского государства в Палестине приведет к войне с палестинцами и что в эту войну вступят арабские страны.
И он собрал «оборонительный портфель», чтобы во всеоружии встретить будущую войну; подготовка шла стремительными темпами. Эти действия отставили на второй план трения между руководством «Пальмаха» и офицерами, демобилизованными со службы в английской армии. Тактика «Пальмаха» делала ставку на спонтанные действия и на отдельного бойца, в то время как тактика Еврейской бригады в составе британской армии полагалась на заранее подготовленные войсковые операции. Симпатии Бен‑Гуриона были на стороне британской военно‑тактической традиции. Он не верил в случайные озарения бойцов «Пальмаха» и с подозрением относился к их союзу с его соперниками в рабочем и кибуцном движениях.
Эти трения оставались непреодоленными на протяжении всей войны 1948 года и непосредственно после нее. В начале 1950‑х Бен‑Гурион продвигал по службе офицеров, которые пришли из британской и других регулярных армий, но придерживал карьерный рост офицеров «Пальмаха». Только позже, уже в 1960‑х годах, офицеры «Пальмаха», оставшиеся в Армии обороны Израиля, стали занимать в ней руководящие посты.
Рабин недолго прослужил командиром батальона. Алон, высоко ценивший навыки Рабина как военного стратега и штабного офицера, взял его к себе в штаб «Пальмаха» в качестве офицера оперативного отдела, сделав своим заместителем. Первым командующим «Пальмаха» был Ицхак Саде, зрелый герой войны, имевший за плечами опыт воинской службы еще в российской армии. Политическое руководство предпочло Алона в роли командующего «Пальмаха», а Саде держали в должности полевого командира. В штабе «Пальмаха» основной задачей Рабина в конце 1947 — начале 1948 года было планирование маршрутов автоколонн с гражданскими и военными грузами, которые двигались по петляющим дорогам через Иудейские холмы, поднимаясь от прибрежной равнины к Иерусалиму и другим осажденным еврейским центрам и поселкам. Это входило в обязанности Рабина до тех пор, пока его не назначили в «Пальмахе» командиром бригады «Гарель». Обеспечение безопасности этих конвоев включало их защиту и попытки по возможности захватить районы и деревни вдоль дороги на Иерусалим. В какие‑то моменты бригаду Рабина посылали в Иерусалим принять участие в битве за город.
Война Израиля за независимость стала вехой в политической биографии Рабина и важнейшим периодом в его жизни, сыгравшим ключевую роль в его формировании, когда он в одночасье превратился из офицера среднего звена «Пальмаха» в одного из наиболее известных командиров Армии обороны Израиля. Рабину было суждено принять участие в ряде самых сложных кампаний войны, которые обогатили его серьезным военным и политическим опытом. Бои в Иерусалиме и на подступах к нему, в частности там, где его бригада понесла большие потери, чрезвычайно повлияли на молодого офицера и оставили в его сердце неизгладимый след.
Война за независимость продолжалась более года и стала тяжким испытанием, за которое пришлось заплатить немалую цену. Ишув потерял один процент населения: 6 тыс. убитыми из 600 тыс. человек. В какие‑то моменты, особенно ранней весной 1948 года, казалось, что еврейская сторона близка к разгрому. Гражданская война в Палестине официально разразилась в ответ на резолюцию ООН о разделе Палестины от 29 ноября 1947 года, но кровопролитие началось задолго до этой даты. Гражданская война между еврейской и арабской общинами длилась с ноября 1947 года по 15 мая 1948 года. В течение первой фазы палестинские ополченцы и арабские добровольцы атаковали отдельные еврейские поселения, устраивали засады для еврейских конвоев. Особое внимание уделялось блокированию дорог, ведущих к Иерусалиму. Иерусалим был объявлен международным городом, но обе стороны конфликта предприняли колоссальные усилия в попытках установить свой контроль над городом, справедливо полагая, что это ключ к будущему всей страны. Блокировать дорогу на Иерусалим было относительно легкой задачей для палестинцев, контролировавших высоты над пустынным руслом реки, вдоль которого тянулась извилистая дорога на Иерусалим. Переправка людей и продовольствия в осажденный город была серьезным вызовом для политического и военного руководства ишува, и задачей Рабина в штабе «Пальмаха» было планирование этих конвоев. 15 апреля 1948 года он был назначен командиром новой бригады «Гарель» (недоукомплектованная бригада, состоящая не из трех, а из двух батальонов). На протяжении последующих двух месяцев Рабин со своими бойцами участвовал в самых ожесточенных сражениях той войны.
Это были трудные и опасные задания для Рабина и его людей, которые были связаны, разумеется, с военными действиями, но также и с политическим маневрированием внутри военного истеблишмента. Выстраивать взаимоотношения со своенравными командирами, разруливать разногласия внутри армейцев было лишь одним из многих вызовов. Несколько раз на протяжении этих горячих недель Рабин сомневался в осмысленности полученных им приказов. Командир батальона Йосеф Табенкин — сын Ицхака Табенкина, руководителя «А‑кибуц а‑меухад» и «Ахдут а‑авода» (фракция рабочего движения), одного из вождей кибуцного движения, — отказывался признавать верховенство Рабина . Рабин и Табенкин уже конфликтовали и в прошлом. И если посмотреть правде в глаза, то в руководство Рабина назначили отчасти из‑за невозможности найти управу на Табенкина. А Табенкин попросту не выполнял приказы и указания Рабина, и его полк действовал по большей части на свой страх и риск, а не как подразделение бригады «Гарель». По этой, в частности, причине бригада так и осталась недоукомплектованной и состояла из нескольких мелких подразделений. В Иерусалиме бригада «Гарель» получила задание поддержать действия бригады «Эциони» под командованием Давида Шалтиэля, еще одного своенравного командира, чьи военные таланты вызывали обоснованные сомнения.
Был и другой тревожный факт: до 15 мая британская армия все еще находилась в Иерусалиме и в ряде случаев вмешивалась в военные операции АОИ. Но после 15 мая армия Иордании, Арабский легион, включилась в общую брань. Это была лучшая на тот момент арабская армия, и иорданский король Абдалла намеревался завладеть по возможности значительной частью Иерусалима. Рабин и его бойцы успешно завершили свою миссию в южной части Иерусалима, а вот в северной части города и на подступах к нему все было не столь благополучно. Шалтиэль настаивал, чтобы Рабин пришел к нему на подмогу и поддержал его попытки спасти Еврейский квартал в Старом городе Иерусалима. Рабин же полагал, что план Шалтиэля очень плохо продуман, но все же не мог отказать коллеге‑командиру в его просьбе. Солдаты Рабина, хотя и высказывали недовольство, приняли участие в боях вместе с бойцами Шалтиэля. И миссия потерпела жестокое фиаско. Бойцы бригады «Гарель» оставили Еврейский квартал, который в конечном счете пал под натиском иорданского Арабского легиона. Этот эпизод стал причиной острых разногласий между Рабином и Шалтиэлем и оставил в душе Рабина незаживающую рану.
Бои на дороге к Иерусалиму стоили бригаде «Гарель» немалых жертв. Потери составили 50 процентов личного состава, и бойцы Рабина вышли из этих боев растерянными и озлобленными. Писатель Йорам Канюк, один из его солдат, позднее писал в своем романе о 1948 годе: «Перед отправкой на поле боя мы обычно просили стариков в кибуце: “Ройте для нас могилы как можно скорее, потому что нас уже везут”» .”]. Бойцы бригады «Гарель» были невероятно вымотаны. И когда 14 мая 1948 года, как писал потом Рабин в мемуарах, «из старенького радиоприемника в кибуце Маале‑а‑Хамиша, что в нескольких милях от Иерусалима, раздался обращенный к нам голос Бен‑Гуриона, провозгласившего создание Государства Израиль, обессиленные солдаты не сразу уловили смысл этой благой вести. Один солдат сидел, скрючившись, в углу, в полном изнеможении; он приоткрыл сонные глаза и взмолился: «Эй, ребята, выключите! Я умираю хочу спать. Все эти чудесные слова мы послушаем завтра!» Никто из нас никогда даже помыслить не мог, что вот так мы будем приветствовать рождение нашего государства» .
Из сражения за Иерусалим Рабин вышел многоопытным, но ожесточившимся солдатом. Как он писал в мемуарах, он не мог понять, почему руководство ишува раньше не озаботилось подготовиться лучше к неизбежной войне: «Этот день [20 мая 1948 года] был для меня горьким днем беспощадной переоценки ценностей. В периоды подготовки конвоев, в дни ожесточенных сражений в Иерусалиме, до и после вторжения регулярных арабских армий мне не давал покоя один вопрос: почему мы оказались настолько не подготовленными к войне? Было ли это неизбежно?»
Накануне заключения первого перемирия 11 июня 1948 года Алон переназначил Рабина. Алон и американский волонтер полковник Микки Маркус (Стоун) получили под свое командование довольно‑таки значительные силы, и Бен‑Гурион приказал им полностью установить контроль над дорогой на Иерусалим. Целью операции было овладение ключевыми позициями на дальних подступах к городу, такими как палестинский город Рамаллах и крепость Латрун .
С самого начала войны Бен‑Гурион считал необходимым взять в первую очередь Иерусалим и дороги к нему под контроль еврейских сил и накануне заключения перемирия хотел добиться того, чтобы Израиль получил свободный доступ в город. Латрун был ключевым рубежом на дороге из Тель‑Авива в Иерусалим; прежние попытки АОИ захватить этот город‑крепость провалились, так что взятие города стало для Бен‑Гуриона идеей фикс. К 10 июня Алон и Маркус пришли к выводу, что их силы сильно потрепаны и совершенно не готовы развернуть наступление на Латрун. К этому моменту они также знали, что обнаружен альтернативный маршрут на Иерусалим, так называемая Бирманская дорога, которую готовились использовать войска АОИ. Оба командира опасались лично сообщить Бен‑Гуриону новость о своей неготовности и нежелании начать новое наступление на Латрун, поэтому они попросили Рабина сделать это вместо них. Рабин отлично понимал, что именно на его голову обрушится гнев «Старика» — и оказался прав. Бен‑Гурион был настолько разозлен, что бросил молодому Рабину: «Игаля Алона нужно расстрелять!»
Но потом полковник Маркус погиб, став жертвой трагического несчастного случая: его по ошибке застрелил часовой АОИ, приняв за вражеского лазутчика, — и Рабин стал заместителем Алона и начальником оперативного отдела. Период первого перемирия использовался для планирования следующей фазы кампании по овладению дорогой на Иерусалим, а также для установления контроля молодого государства над районом между Иерусалимом и Тель‑Авивом. Командование АОИ было обеспокоено перспективами вторжения иорданской армии в этот район, что могло подвергнуть угрозе Тель‑Авив и морское побережье. Но планирование и подготовка войск в этот период отошли в тень под влиянием двух малоприятных политических скандалов, в которые был втянут Рабин.
Одним было дело «Альталены». «Альталена» — корабль, посланный в Израиль из Франции «Иргуном», или «Эцелем» (сокращение от «Иргун цваи леуми»), праворадикальной подпольной организацией, связанной с ревизионистским движением, возглавляемым Менахемом Бегином. Судно перевозило груз оружия, предоставленного французским правительством. Французов убедили поддержать эту праворадикальную организацию, чтобы ослабить левые силы в израильском руководстве и помочь боевым операциям «Иргуна» в Иерусалиме с целью пошатнуть позиции Абдаллы, которого французы считали британским агентом. После образования Государства Израиль «Иргун» распустили, за исключением его ячейки в Иерусалиме, которому по плану Разделения был придан статус международного города. 20 июня «Альталена» прибыла к берегам Израиля, севернее Тель‑Авива, и 22 июня бросила якорь в порту Тель‑Авива неподалеку от отеля «Ритц», где размещался штаб «Пальмаха». Бен‑Гурион потребовал полной капитуляции бойцов, находившихся на борту судна. Он был твердо убежден, что, если Израилю суждено уцелеть, авторитет государственной власти не может быть оспорен, и существование частных армейских частей и отрядов милиции недопустимо. Споры вокруг инцидента с «Альталеной» не утихают по сей день, но никто не оспаривает факт: люди «Иргуна» сошли с корабля на берег и между ними и небольшим отрядом охраны штаба «Пальмаха» тотчас завязалась перестрелка. Перспектива еврейской гражданской войны была как никогда реальной и пугающей. Рабин в тот момент оказался в штабе «Пальмаха», куда он приехал встретиться со своей девушкой Леей. Будучи старшим по званию офицером, он взял на себя командование боем с иргунцами. В целом роль Рабина в инциденте с «Альталеной» была малозначительной и ограничилась его участием в перестрелке на пляже. В то же время основные роли сыграли Бен‑Гурион и Алон. Бен‑Гурион отдал приказ об обстреле корабля артиллерией АОИ, в результате которого корабль затонул. Он потом с гордостью вспоминал об этом эпизоде, назвав орудие, чей выстрел потопил «Альталену», «святой пушкой». После успешного боя на морском берегу Алон был назначен руководить крупной операцией против «Иргуна» в районе Тель‑Авива.
Эпизод с «Альталеной» в последующие десятилетия оставался противоречивым примером разногласий между правым и левым крылом политического спектра Израиля. По странному капризу судьбы отношения между Бен‑Гурионом и лидером «Иргуна» Бегином улучшились после 1967 года. В июне 1967 года Бегин и его партия вступили в правительство национального единства и оставались его частью вплоть до лета 1970 года, попав таким образом в мейнстрим израильской политики. Сам же Бен‑Гурион к тому времени уже ушел на покой и оставался над схваткой, не участвуя в рутинных политических конфликтах. Поэтому в мифологии израильских правых роль Бен‑Гуриона в этом деле была приуменьшена, а его ответственность за потопление «Альталены» возложена на других, прежде всего на Исраэля Галили. Впоследствии, уже в середине 1990‑х годов, когда израильские правые всячески демонизировали Рабина за подписание соглашений в Осло, это дело было добавлено к длинному списку прегрешений Рабина.
В еще меньшей степени Рабин был замешан в другом политическом конфликте этого периода. Конфликту предшествовал спор по вопросу назначения командующего Центральным военным округом, который считался основным театром следующей фазы войны. В основе этого конфликта лежало враждебное отношение Бен‑Гуриона к «Пальмаху». Высшее руководство АОИ хотело назначить командующим округом Алона. С самого момента своего создания «Пальмах» имел тесные связи с «А‑кибуц а‑меухад» и «Ахдут а‑авода» и с его лидером Ицхаком Табенкином, соперником Бен‑Гуриона. «Ахдут а‑авода» воссоединилась с «А‑шомер а‑цаир» в январе 1948 года — так сформировалась партия МАПАМ (акроним ивритского названия Объединенной рабочей партии). «А‑шомер а‑цаир» было марксистско‑сионистским движением, а «Ахдут а‑авода» соединяла социализм с израильским национализмом. К Объединенной рабочей партии, просоветскому политическому движению, Бен‑Гурион относился с подозрением и считал «Пальмах» в какой‑то мере ее личной армией. При этом Бен‑Гурион уважал Алона за его способности военачальника и руководителя, но был не в восторге от его амбиций и личных качеств.
Кандидат Бен‑Гуриона на пост командующего округом Мордехай Маклеф, с другой стороны, некогда служил в британской армии. Когда Бен‑Гурион вступил в конфликт с руководителями АОИ, настаивая на назначении своего кандидата в Центральный военный округ, ряд генералов в знак протеста подали в отставку. Для урегулирования конфликта была назначена специальная правительственная комиссия в составе пяти членов кабинета. На комиссию, заседания которой состоялись 3–6 июля, вызвали для показаний нескольких свидетелей, среди них и Рабина. Члены комиссии, очевидно, понимали свою задачу шире, чем просто урегулирование взаимоотношений Бен‑Гуриона и Алона. Так, допрос Рабина сфокусировался на анализе неудачной попытки спасти Старый город, и Рабин высказал сожаление по поводу принятого в то время решения отказаться от принципа единоначалия в ходе военной операции в Иерусалиме. «Я считаю, что в начале операции было единое командование, Ицхак Саде был там, он возглавлял Джебузитский штаб. В любом случае это командование, как я считаю, в тот момент играло важную роль. И не я требовал отстранения командира, стоящего надо мной и над Шалтиэлем. И я считаю ошибкой, что Давид Шалтиэль был наделен властью отдавать приказы, поскольку он всего лишь отвечал за оборону города. Сейчас трудно сказать, имели ли место военные провалы, потому что если что‑то утверждается, то это требует доказательств. Готовы ли мы сейчас распутывать целиком весь клубок проблем, связанных с обороной Иерусалима?»
.
“] Рабин считал, что первопричиной той неудачи было обострение напряженности в личных отношениях и отсутствие доверия между Бен‑Гурионом и «Пальмахом» и что сложившаяся нездоровая ситуация отбрасывала тень на старших командиров. Как заместитель Алона и его протеже, Рабин волей‑неволей оказался под влиянием негативного отношения Бен‑Гуриона к Алону, и его продвижение вверх в структуре АОИ в 1948‑м и в последующие годы было приостановлено.
К моменту возобновления военных действий после окончания первого перемирия 11 июля 1948 года были приняты два важных решения: направить основные усилия АОИ на боевые операции в Центральном военном округе, а не на южном направлении и доверить командование операцией Алону. Операция получила кодовое название ЛРЛР (Лод — Рамла — Латрун — Рамаллах), впоследствии переименованное в операцию «Данни». Ее было решено осуществить в два этапа: захватить Лод и Рамаллах, взять под контроль молодого государства центральную часть страны; а затем взять Латрун и Рамаллах, чтобы закрепиться на дороге к Иерусалиму. Первая часть операции была успешно завершена, и в коллективной памяти Израиля остались связанные с ней два события. Одно — дерзкий рейд Даяна, обеспечивший взятие Лода. Этот подвиг прославил блестящего полевого командира с нестандартным мышлением. Другим стало массовое изгнание арабского населения.
Вопрос о массовом выдворении арабов постоянно вставал в последующих историко‑политических спорах о том, что в войне 1948 года было сделано правильно, а что нет, и о моральных принципах Израиля. Как старший офицер штаба, Рабин не был непосредственным участником боевых действий, но он сыграл определенную роль в изгнании арабов. Он написал об этом довольно откровенно в той части своей книги, которая в 1979 году подверглась цензурным изъятиям по решению правительственной комиссии, отвечавшей за допуск к публикации мемуаров и воспоминаний должностных лиц государства. Однако английский переводчик его мемуаров Перец Кидрон, который был активистом радикально‑левацкого толка, дал утечку изъятых фрагментов в международную прессу:
«В то время как шли бои, нам пришлось столкнуться с мучительной проблемой <…> судьбой гражданского населения Лода и Рамлы, насчитывавшего 50 тысяч человек. Даже Бен‑Гурион не смог предложить решение, и в ходе дискуссий в оперативном штабе он хранил молчание, как привык вести себя в подобных ситуациях. Ясное дело, мы не могли оставить враждебно настроенное и вооруженное население Лода у себя в тылу, где оно могло подвергнуть опасности маршруты доставки продовольствия и вооружений бригаде “Ифтах”, наступавшей в восточном направлении. Мы вышли из комнаты, Бен‑Гурион с нами. Алон повторил свой вопрос: “Что нам делать с населением?” Бен‑Гурион неопределенно взмахнул рукой и ответил: “Гоните их оттуда”.
Мы с Алоном начали совещаться. Я согласился, что жителей придется изгнать. И мы погнали их пешим порядком к Бейт‑Хоронской дороге, сочтя, что о них позаботится [Иорданский. — И. Р.] легион.
“Гоните их” — грубое выражение. Психологически это была одна из самых трудных операций, которые мы предприняли» .
Эпизод с Лодом стал вехой в дебатах о проблеме палестинских беженцев. Спустя тридцать лет израильский писатель Ари Шавит в книге «Моя Земля обетованная» придал судьбе Лода чуть ли не мифологический масштаб: «Лод — это наш “черный ящик”. В нем лежат самые темные секреты сионизма. Правда в том, что сионизм не мог смириться с Лодом… Если сионизму было суждено остаться, то Лоду — нет. Если же Лоду суждено было остаться, то сионизму — нет. Теперь, если оглянуться назад, это становится предельно ясно» .
«Какую перспективу ни выбрать, чтобы оценить те события сейчас, во втором десятилетии двадцать первого века, мы оставляем в стороне все соображения, которые принимало во внимание политическое и военное руководство в июле 1948 года при обсуждении вопроса о судьбе гражданского населения Лода и Рамлы» .
Вторая фаза операции «Данни» завершилась провалом: и Латрун, и Рамаллах остались под контролем иорданцев вместе с другими частями территории Западного берега вплоть до 1967 года. Но эта операция сцементировала отношения между Алоном и Рабином — командующим операцией и фактически вторым человеком в командовании. Биограф Алона описывает эти отношения так: «Тут сочетание его [Алона] и Рабина оказалось безукоризненным. Алон был командиром, излучавшим безграничный оптимизм, уверенность в себе и при этом отчаянную дерзость при планировании операций. Рабин, с другой стороны, умел транслировать общие идеи в детальные и точно выверенные оперативные планы, в которых риски соизмерялись с перспективами успеха. Вместе они составляли команду победителей. Солдаты единодушно считали Алона выдающимся военачальником, ради которого они готовы были драться с удвоенным упорством. Рабин же был великолепным “вторым номером”, но не обладал теми качествами, благодаря которым солдаты просто обожали Игаля» .
Второе перемирие, наступившее после 21 июля 1948 года, было использовано АОИ для подготовки к следующей фазе войны. Баланс сил к этому моменту явным образом склонился в пользу Израиля. В армию поступили новые виды усовершенствованного оружия, удалось мобилизовать больше людей, да и уроки предшествующих сражений не прошли даром. АОИ вскоре перешла к наступательной стратегии и активно использовала свои преимущества для завершения войны, одержав в ней безоговорочную победу. Но перемирие могло также служить и для иных, невоенных целей.
Рабин воспользовался передышкой в боях и женился на своей многолетней подруге Лее Шлосберг. Рабин был симпатичный молодой человек, пользовавшийся успехом у многих девушек в «Пальмахе» и в кибуцах, где он проводил немало времени, но влюбился в привлекательную хохотушку Шлосберг. В течение нескольких лет они встречались и были, по словам многих, «рекламной парой “Пальмаха”». Своим происхождением Лея — она родилась в Германии в семье немецких евреев из высших слоев среднего класса — коренным образом отличалась от Ицхака. Лея была весьма волевой женщиной, много читала, любила искусство, литературу и редко боялась высказывать свое мнение. Их союз оказался успешным. Позднее, когда Рабин стал начальником Генштаба, послом и премьер‑министром, Лея тоже превратилась в публичную фигуру, блистая в вашингтонских кругах, где она выделялась среди прочих жен, будучи деятельной и весьма успешной хозяйкой дипломатических приемов. А с учетом природной робости Рабина и его интровертного темперамента Лея играла важную роль в организации светской жизни их супружеской пары. Вот что об их отношениях писал в мемуарах Рабин: «У нас был военно‑полевой роман. Все началось со случайной встречи на тель‑авивской улочке в 1944 году: взгляд, слово, сердце екнуло — а потом и новая встреча. Но на пути к углублению отношений возникли препятствия. Я служил в “Пальмахе”, увольнительные давали редко. Мы сблизились в 1945 году, когда Лея вступила в “Пальмах” и стала служить в батальоне, где я был замкомандира, — это был один из тех редких случаев в нашей жизни, когда я ею командовал. Я старался как можно чаще бывать в кибуце, где она жила, и мы частенько ездили туда на моем мотоцикле. <…> Когда мы начали мечтать о совместной жизни, заявились англичане и арестовали меня; единственное, что нас тогда связывало, — это письма. А потом началась Война за независимость, с ожесточенными сражениями и огромными потерями. Личные планы были отложены в сторону, и Лея умудрилась окончить педагогическое училище. Во время второго перемирия мы решили воспользоваться возможностью и скрепить наши отношения брачными узами» .
Молодожены не могли позволить себе приобрести квартиру и — что было типично для того времени — заняли комнату в доме у родителей Леи в центре Тель‑Авива. Только в 1952 году они смогли поселиться в собственном доме, в жилом микрорайоне для старших офицеров АОИ.
Второе важное событие произошло в кибуце Наан 14 сентября 1948 года, когда несколько десятков старших офицеров «Пальмаха» были приглашены на встречу с Бен‑Гурионом. «Старик» подсластил горькую пилюлю, поблагодарив «Пальмах» за их вклад в войну, но затем сообщил присутствующим, что нет смысла и дальше сохранять отдельный штаб «Пальмаха»: у государства есть регулярная армия, и «Пальмах» должен стать ее составной частью. Три их бригады должны сохраниться в полном составе, но перейти под начало соответствующих региональных командующих. Рабин воздержался от участия во вспыхнувших после этого дебатах. Он согласился с главной идеей Бен‑Гуриона, хотя и считал, что штаб «Пальмаха» следует оставить и наделить его особыми полномочиями с целью сохранения его боевого наследия и морального духа. Но Рабин также осознавал, что, поделись он с кем‑то своими мыслями, это было бы воспринято так, будто он поддерживает решение Бен‑Гуриона. Однако этим дело не кончилось: впоследствии Бен‑Гурион полностью распустил «Пальмах». В его представлении подобное решение соответствовало занятой им позиции во время трагедии с «Альталеной». Если новому государству суждено выжить, то у него должна быть только одна армия: частные армии недопустимы!
К концу сентября 1948 года Израиль был готов возобновить военные действия и завершить войну. Решение развязать решающее сражение на южном фронте было очевидным, так как египетская армия контролировала долину Негев, крупнейший в стране засушливый и малонаселенный район на юге. Это был важный территориальный ресурс Израиля, и Красное море на самой южной оконечности этого участка суши в будущем обещало морской выход к Африке и Азии. Фольке Бернадотт, посредник ООН, который впоследствии был убит боевиками радикально‑националистического подпольного движения, называемого англичанами «Банда Штерна», 17 сентября рекомендовал в своем докладе, опубликованном посмертно 20 сентября, отторгнуть долину Негев у Израиля и затем обменять ее на другую часть территории страны. Египет и, возможно, Великобритания видели в долине Негев сухопутный перешеек, связывающий Египет, в то время остававшийся еще британским протекторатом, с восточной частью арабского мира. Настало время действовать.
На южном фронте были размещены четыре бригады. Командующим назначили Алона, а Рабин вновь стал его заместителем и начальником оперативного отдела. Но в разделении обязанностей между ними теперь произошли перемены, и Рабину было поручено играть более важную и заметную роль в этих боевых операциях. Ранее воспринимавшийся не более чем правая рука Алона, он теперь стал рассматриваться как самостоятельная фигура, как первоклассный военный планировщик, как офицер, который в мельчайших подробностях продумывал предстоящие боевые операции на юге, а затем полностью контролировал воплощение военных планов в жизнь. Между октябрем 1948‑го и мартом 1949 года АОИ провела три операции на южном направлении: «Десять казней» («Йоав») — 15–22 октября 1948 года, «Хорев» — 22 декабря 1948 — 7 января 1949 года и «Увда» — 6–10 марта 1949 года . После успешного завершения операции «Йоав» была открыта дорога в долину Негев, нарушившая дислокацию египетской армии. Операция «Хорев», в ходе которой планировалось выбить египтян с территории подмандатной Палестины, увенчалась успехом: все боевые задачи были выполнены, за исключением Фалуджийского кармана, где значительные силы египетской армии оказались запертыми в котле. Победоносные части израильской армии заняли Синайский полуостров — исконную египетскую территорию. Но под давлением мировой общественности и принимая во внимание политические пределы любой военной победы, Бен‑Гурион дал указание Алону и Рабину отвести свои войска к международно признанной границе. Командиры были разочарованы. В ходе операций «Йоав» и «Хорев» АОИ столкнулась с решительным сопротивлением Египта, но израильская армия теперь действовала в совершенно ином масштабе, проводя сложные операции с участием сухопутных сил при поддержке с воздуха и с моря.
Успех операции «Хорев» в конце концов вынудил Египет сесть за стол переговоров. 12 января 1949 года в отеле «Роузез» на греческом острове Родос начались переговоры о прекращении огня под председательством Ральфа Бунке, нового посредника ООН. Второй человек в командовании АОИ — Игаэль Ядин возглавлял военную часть израильской делегации. Рабин был членом этой команды в качестве представителя южного фронта и эксперта по обсуждаемым вопросам. Алон, все еще остро переживавший из‑за приказа покинуть Синай, отказался от участия в переговорах. Рабин также был не слишком рад запущенной процедуре, чувствуя, что Армию обороны Израиля лишили возможности нанести египетской армии разгромный удар и потом использовать его в качестве сильного аргумента на переговорах. В ходе согласований он возражал против египетского требования о демилитаризации района Авджа‑аль‑Хафир. Дипломаты из британского «форин офиса» заняли более мягкую позицию. Их больше заботила возможность как можно скорее достичь решения о прекращении огня с ведущим арабским государством, и они были готовы пойти на уступки по военным вопросам. Позиция и настроения Рабина в ходе тех переговоров нашли отражение в письме, написанном им Алону 10 февраля 1949 года:
«Я убежден, основываясь на всем, что я увидел и услышал здесь, что египтяне отчаянно нуждаются в соглашении о перемирии. Оно вытащит их бригаду из кармана [имеется в виду Фалуджийский карман. — И. Р.] и сократит силы в прибрежном секторе. С моей точки зрения, любые уступки теперь преждевременны, и в них нет необходимости. Я считаю, у нас сейчас больше пространства для маневра, чем у египтян, и мы можем дольше, чем они, упорствовать в войне нервов. Я почти убежден, что тут мы будем иметь успех. А если нет, мы всегда сможем пойти на уступки. <…> Я смертельно устал от политики и дипломатии».
Египетско‑израильские переговоры завершились 24 февраля 1949 года. Рабин и его единомышленники оказались в меньшинстве. В качестве своеобразного компромисса Рабину было разрешено покинуть переговоры 20 февраля, за четыре дня до подписания официального документа, чтобы избавить его от необходимости ставить свою подпись под соглашением, против которого он возражал.
Родосские переговоры стали первым для Рабина дипломатическим опытом и первым эпизодом взаимодействия с «непалестинскими» арабами. Эти встречи преподали ему урок, который он не забудет в последующие десятилетия: не в интересах Израиля вступать в переговоры с коллективом представителей арабских стран. В подобных случаях внутренняя динамика склоняет всю группу арабских переговорщиков следовать в фарватере наиболее радикально настроенного государства. Израилю же куда выгоднее иметь дело с разными арабскими государствами по отдельности.
Из родосских переговоров им был вынесен и другой урок. Египет был арабской страной, способной руководствоваться raison d’état . Египетские лидеры первыми пришли к выводу, что в их интересах закончить войну. Их соглашение с Израилем было подписано 24 февраля 1949 года. Другие же арабские страны, в частности Сирия, тянули время. Переговоры с ними завершились только в июле 1949 года. Пока шли обсуждения и согласования, Израиль завершил бросок на юг и благодаря операции «Увда» взял под свой контроль всю долину Негев, получив выход к Красному морю в районе Умм‑Рашраша — нынешнего Эйлата. Это был впечатляющий в плане логистики подвиг, в ходе которого крупные вооруженные соединения прошли по неизвестной территории, не имея топографических карт.
Когда в 1948 году война завершилась, Рабин был в звании подполковника, занимая вторую по значимости должность после Алона в Южном военном округе. За ним укрепилась репутация блестящего военного планировщика и офицера штаба. У него был богатейший опыт, приобретенный в боях, на высших штабных должностях и за столом переговоров. Но наиболее значимым военным опытом для Рабина стал тот урок, который он вынес из кровопролитных сражений за дорогу на Иерусалим. Как он неоднократно повторял в мемуарах, он считал, что АОИ не была должным образом подготовлена к войне 1948 года и что его бойцы и солдаты других подразделений заплатили за это слишком дорогую цену. И он дал себе слово, что сделает все для того, чтобы в будущем армия Израиля всегда была в отличной боевой форме.
Церемония памяти Ицхака Рабина омрачена скандалом
Cенсация: секретные протоколы Шестидневной войны
