И песню, ту, что прежде надоела,

Как новую, с волнением поешь.

Песня «Шарм‑эль‑Шейх». Точнее, три песни, даже и четыре: идентичные по тексту, но кардинально отличающиеся по смыслу — текстуальная омонимия в духе Пьера Менара.

Песня принадлежит золотому фонду израильской попсы — возможно, некоторые читатели вспомнят и запоют. Во всяком случае, так случилось с парой моих приятелей, которых я вернул во времена молодости — и был поражен: какая память! Память сердца. Я знал одного засидевшегося в отказе морэ, который в эпические времена 1970‑х, 1980‑х разучивал эту песню с учениками: простой словесный ряд, простая структура текста, приятный мотив. Хороший методический ход. И да, они помнят. Некоторые (из тех, что так и не поднялись на гору Сионскую) давно уже и иврит позабыли, а песню помнят — помнит ли морэ?

В песне строки рифмуются попарно, но я предлагаю вам нерифмованный и неритмизированный текст: слегка причесанный русский подстрочник — не будьте ко мне чересчур строги.

Итак.

Шарм‑эль‑Шейх

Музыка Рафи Габая

Слова Амоса Этингера

Великая ночь улыбается нам.

Мы вернулись утром в Шарм‑эль‑Шейх.

Мы прошли ночью море и горы

И утром достигли пролива.

Шарм‑эль‑Шейх, мы снова вернулись к тебе,

Ты в наших сердцах, всегда в наших сердцах.

Море и соль увидят песню.

Мы вернулись к вам, Тиран и Санафир.

Те же небеса над сердцем.

Пролив, море, вода — Шарм‑эль‑Шейх.

Шарм‑эль‑Шейх, мы снова вернулись к тебе,

Ты в наших сердцах, всегда в наших сердцах.

Утро встает на коралловом пляже.

Рыбацкие лодки снова скользят по воде.

Наступает вечер, приносит еще одну мечту.

Приносит к морю надежду на мир.

Шарм‑эль‑Шейх, мы снова вернулись к тебе,

Ты в наших сердцах, всегда в наших сердцах.

О, Шарм‑эль‑Шейх!

Ткнув первую попавшуюся ссылку в интернете, я прослушал «Шарм‑эль‑Шейх», созерцая на экране картинку пляжа с лежаками, полотенцами, пальмами и навесами. Слегка не хватало расслабленно возлежащих или выходящих из моря красавиц с капельками воды на загорелой коже. Реклама курорта. Несколько раз отдыхали. И опять здесь. Единственно, что вызывает вопрос, — величие ночи. Что там особенно великого могло приключиться? Наверно, любовь.

Как писал один комсомольский поэт: «Новые песни придумала жизнь». Это да, это так, с этим не поспоришь. Но что не менее важно, жизнь придумала новые интерпретации старых песен. Во всяком случае, создатели «Шарм‑эль‑Шейха» и ее первые слушатели очень бы курортному прочтению удивились.

А все потому, что в тексте есть однозначная географическая привязка и начисто отсутствует историческая — она остается в контексте. Но контекст с годами меняется. Песня была создана во время Шестидневной войны (1967) и посвящена взятию израильскими войсками Шарм‑эль‑Шейха. Никаких лежаков, полотенец, отелей, никаких загорелых красавиц — на месте нынешнего курорта располагалась египетская военная база.

Написана песня была на военном аэродроме в Беэр‑Шеве, где встретились певец Ран Элиран, композитор Рафи Габай и поэт Амос Этингер. Все трое — уроженцы Палестины и звезды израильской песенной культуры. Ран Элиран, служивший в концертной бригаде ЦАХАЛа, на следующий день летел из Беэр‑Шевы в Шарм‑эль‑Шейх — первое исполнение новорожденной песни в только что захваченном Шарм‑эль‑Шейхе как раз и прозвучало. Надо полагать, с большим драйвом пел. Впрочем, он всегда с драйвом пел. Но тут были особые, волнующие, обстоятельства. И большая ответная эмоция слушавших его бойцов: ведь они и были «мы», от лица которых пел Ран Элиран.

Интересно, что эта военная песня начисто лишена ненависти к врагу, благородной ярости, упоения в бою, гордости победителей, за ценой не постоим. Все страшное, что с нами случилось, было ночью, великой ночью, но она, напоследок улыбнувшись, прошла, и теперь мы принимаем в сердце омытый солнцем и морем день, и небо над нашим сердцем — прикосновение вечности.

«Море и соль увидят песню» — будущее время. Естественно: песня писалась в сердце пустыни, и ей только еще предстояло предстать пред морем.

Музыка Рафи Габая получила неожиданную вторую жизнь, став популярной мелодией (одной из многих) знаменитого пиюта «Адон олам», но это так, реплика в сторону: нас все‑таки интересует текст. Не сам по себе, а в историческом контексте.

Во время синайской кампании 1956 года Шарм‑эль‑Шейх был израильтянами захвачен и контролировался в течение полугода. Потом под давлением США, СССР (были едины! с ума сойти!) и вообще мирового общественного мнения пришлось прекрасные места покинуть. Но коралловый пляж остался в сердцах. И вот, 11 лет прошло, — он снова «наш».

Тиран и Санафир — два небольших необитаемых острова к востоку от Шарм‑эль‑Шейха. Тиран хорошо виден из города. Отдыхающие могут легко попасть туда. Полторы тысячи лет назад здесь существовало иудейское княжество Иотаб (Иотват), так что новое явление здесь израильтян воспринималась ими не только как возвращение в позавчера, но и в глубины истории (теми, кто историю знал).

Пролив, о котором поется в первом куплете, — Тиранский пролив между Шарм‑эль‑Шейхом и островом Тиран. Пролив ведет из Красного моря в Эйлатский (Акабский) залив. Это узкий судоходный пролив протяженностью около 13 километров. Египетская артиллерия, установленная по обе стороны пролива, полностью контролировала его. Блокирование пролива стало одной из причин двух войн: Синайской кампании и Шестидневной войны — как раз 55 лет назад в июне случилась.

Слово «халом» в последнем куплете означает не только мечту, но и сон: сон‑мечту о мире. Не уверен, прав ли я, предпочтя в подстрочнике «мечту»: все‑таки «вечер» и «сон» семантически близки. Кроме того, «сон» — менее прямое высказывание, что для поэзии всегда хорошо. С другой стороны, это же песня, и, чтобы стать шлягером (стала), она должна быть проста и прекрасна без извилин.

Ночью шли, утром пришли, вечер принес мечту о мире. И была ночь, и было утро — день один.

Великая ночь, наполненная испытаниями и преодолением их (реальные горы и море перерастают в символы), и праздничный день, сияющий не только солнцем, но и историческим оптимизмом, которым был полон тогда весь Израиль. Впрочем, и диаспора тоже — могу засвидетельствовать.

«Море и соль увидят песню» (не услышат — увидят), «небеса над сердцем» (мистическое переживание) — красивые образы.

«Шарм‑эль‑Шейх» — ликующая песнь возвращения. Повторяющееся слово «вернулись»: «вернулись утром», «вернулись к вам» и многократное (в припеве) «снова вернулись к тебе». И хотя нигде прямо не сказано, но очевидным образом предполагается, что теперь‑то уж, в отличие от 1956‑го, вернулись навсегда.

История распорядилась по‑другому. Мир с Египтом, да, наступил, но не на следующее утро, а через полтора десятка лет, и ценой его стал уход израильтян из Синая, в том числе из Шарм‑эль‑Шейха, который к моменту ухода превратился в город Офиру — вот и его население (2 тыс. человек) пришлось эвакуировать. Можно себе представить чувства этих людей. Дома, построенные израильтянами, сохранились. Их легко атрибутировать: точно такие же строились в Израиле в 1970‑х. На некоторых объектах инфраструктуры остались таблички с надписями на иврите.

По условиям мирного договора израильтяне могут въезжать на Синайский полуостров без визы, чем охотно и пользуются. Много их, естественно, и в Шарм‑эль‑Шейхе. Среди прочих когдатошние жители Офиры, их дети, их внуки, их правнуки. Ветеран движения, бегающий по утрам вдоль моря, покажет подружке, ценительнице выдержанного вина: «Глянь‑ка, Гила, а ведь в этом доме я жил». Они прекрасно проводят время на коралловом берегу и, если придет в голову, могут спеть:

Шарм‑эль‑Шейх, мы снова вернулись к тебе,

Ты в наших сердцах, всегда в наших сердцах.

Культура постмодерна

Постсионистский юмор

Не думаю, что они пойдут дальше припева.