— Мерзавец. Просто мерзавец!

Я сделал вид, что ничего не слышу, и еще глубже ушел в пиджак и Фейсбук.

— Козел… Негодяй! Урод! Не верю ни одному слову. Хотя мне говорили! Меня предупреждали…

Я закатил глаза к потолку в надежде показать, что все это меня совершенно не касается и мне неинтересно. Кроме того, я демонстративно отвернулся. Атмосфера вокруг продолжала кипеть и наливаться страстями.

— Все это сделано специально, только чтоб меня унизить. Подлец — все наверняка знал и обо всем заранее договорился. Но ничего, ничего, я отомщу. Ты у меня поплачешь.

— Ты кого имеешь в виду? — спросила подруга. — Его самого или батюшку?

— Какого батюшку?! Я уже кое‑что соображаю в этой ахинее. У них нет батюшек. Они же евреи.

— Ни фига себе. Гонишь! А кто ж у них есть?

В это время к столику подошла третья подруга. Девочки расцеловались, и вновь пришедшая скосила глаз на хозяина ризотто за соседним столом, то есть на меня:

— Где‑то я его видела… — услышал я сдавленный шепот. — Кажется, по телевизору… Он не ведет погоду по какому‑то каналу?

Девочки пожали плечами и потеряли ко мне всякий интерес. Рассказ для вновь прибывшей начался снова. Я опять застыл, сделав вид, что Фейсбук — это молитвенник…

История одной из красоток за соседним столом сводилась к следующему.

Тата встречается с неким Семой, молодым человеком не чуждой мне национальности. В ответ на ее предложение пожениться, Семен сообщил, что он в принципе «за», но его родители хотели бы видеть будущую супругу одного с ними вероисповедания. И он тоже туда же: за последние пять тысяч семьсот лет в их семье это стало традицией, отступить от которой не хотелось бы. Тата поговорила с подругами, которые уже сталкивались в своей жизни с «нехристями», и те сообщили ей, что на самом деле у евреев все через …, в общем, не все так просто. В отличие от всех нормальных религий, иудеи совершенно не хотят распространяться по белу свету и, более того, никого не хотят к себе «приевреивать». Но нет правил без исключений: и оказалось, что существует целая мудреная процедура под кодовым названием «гиюр», в результате которой жизнь с Семой может наладиться на постоянной и легитимной жидомасонской основе. Тата нырнула в интернет и утонула там в непонятной ахинее. Во‑первых, религиозный переход должен быть якобы осознанным. Тут вопросов не возникло. Сема был завидным женихом, и поэтому переход в иудаизм был более чем осознанно необходим. Во‑вторых, надо было жить по законам Торы. С этим были сложности. Тата по понятным причинам не знала никаких законов вообще, включая уголовные, и к тому же она слабо представляла себе как Тору, так и прилагающегося к ней «тореадора», в смысле раввина. С субботними свечами было полегче. Яна накупила ароматизированных свечей в «Азбуке вкуса» (две на журнальный столик и две на тумбочки около кровати) и еще кое‑что в «Agent Provocateur». К пятничному вечеру (в инете он почему‑то назывался «шаббат») вроде бы подготовка закончилась. Впереди, правда, маячили непонятные слова типа «кашрут» и производные от этого ужаса термины, а также некие якобы необходимые молитвы. Тата помнила с детства невнятное бормотание боящейся коммунистов старенькой бабушки, которая журчала что‑то похожее на «уже еси на небеси» и на Пасху куда‑то ходила с вкусным кексом. Девушка кожей понимала, что для новой религии этого явно может оказаться недостаточным. Невесте господина Лейбовича точно нужна была справка, говорящая, что она, Татьяна Ивановна Погарелкина, начиная с такого‑то числа — еврейка. Решение созрело быстро. Яна надела свое лучшее декольте, подходящие под него «лабутены» и отправилась к местному раввину. В конце концов, он же тоже мужик… и если посмотрит на нее таким же взглядом, как смотрит Сема после ужина и иногда с утра, когда не торопится на работу… проблем не будет.

Александр Моисеевич Борода — известнейший и очень уважаемый московский раввин, хасид, то есть священнослужитель, представляющий ортодоксальное направление иудаизма. Декольте, мини‑юбка и «лабутены» трогали раввина приблизительно как атаки нашей сборной по футболу команду Уэльса на последнем чемпионате Европы. То есть никак. Так, слегка раздражали. Разговор не заладился с самого начала. Обращение «святой отец» в синагоге не канало. Александр Моисеевич сослался на то, что он далеко не святой, а что же касается отцовства , то Танину мать он вообще не припоминает. Раввин терпеливо объяснял, что гиюр — это непростая вещь, что к нему надо прийти духовно, через сердце и душу, через непоколебимую веру и учебу, что в среднем это занимает около двух лет, хотя сроков никаких нет, и надо просто очень хотеть. Тата слушала, но не слышала. Ей страшно хотелось курить, было скучно и совсем не терпелось расстегнуть кое‑что для того, чтобы достать наружу припасенный и неубиенный аргумент. Наконец раввин смолк. Если бы не фамилия Лейбович, выбитая золотом на стене в списке уважаемых прихожан синагоги, то он и разговаривать с этой особой не стал бы. Тата поняла, что момент настал, вздохнула, коралловыми ногтями с белыми точками расстегнула тугую пряжку «Louis Vuitton», достала из внутренностей сумки котлету американских купюр и, на всякий случай, не выпуская ее из рук (кругом все‑таки евреи, народ непонятный или, скорее, понятный), тихо спросила: «Батюшка, давайте по‑честному. Сколько?»

Борода раввина Бороды слегка дрогнула. Вылетевшие слова были едва слышны, но очень понятны. «Вон отсюда…» — повторил служитель культа еще раз. Аудиенция закончилась, как депульпация нерва: Тата была удалена из полости синагоги. Шансов на скоротечный гиюр не было никаких…

…Барышни поцокали языками и согласились, что раввин — конченый негодяй, так как деньги не взял. Но, возможно, Сеня тоже негодяй и все подстроил. Что подстроил Сеня, оставалось маленькой девичьей тайной, но так было легче кипеть и рычать.

— Шалом, гхений! — приближаясь к столу, громко поприветствовала меня тетя Роза. Как всегда, ее улыбка источала доверие и смелость. Тетя была вообще‑то тетей не моей, а моего приятеля и друга детства. Но меня она знала с младенчества и (как это было принято в родной Одессе) всегда называла любимого Сашеньку «[footnote text=’Мой мальчик или мой сыночек (идиш).’]майн ингеле[/footnote]». Имела некое на то право: говорят, что у нее были романы с обоими моими дедушками. Не знаю, не знаю, но в семье всегда шутили, что «это все из‑за того, что Розочкин муж со своим сложным характером ее чуть‑чуть недолюбливал. Два‑три раза в неделю. Вот ей и не хватало…» Тетя Роза с возрастом стала серьезным бизнес‑инвестором и только что вернулась с питерского экономического форума. Живая, подвижная и стройная, ухоженная, со вкусом одетая женщина, несмотря на обилие бриллиантов во всех видимых местах, тетя Роза была ходячей легендой. По‑моему, кроме инвестиций в Питере, там был еще найден некий жених… Близкое общение с мужчинами всегда резко омолаживало коренную одесситку. Злые языки говорили, что если Розиту запустить на всю ночь на оргию, то с утра она будет выглядеть так, что в кафе ей не принесут мохито без наличия паспорта.

— Ой! — услышав «шалом», заговорили девочки за соседним столом. — Вы, извините за выражение, евреи? А то у нас как раз проблемы. Может быть, поможете или посоветуете что‑нибудь?

— Нет, шо вы, мы пэруанцы, — моментально отреагировала Роза Львовна с усилением на «э». — Конечно мы евреи! Если есть сомнения — извинитесь прямо среди здесь. А об помочь? Еще как надо на здрасьте помочь таким красивым [footnote text=’Девочкам (идиш).’]мейделе[/footnote]!

Через десять минут застольной беседы в нашем любимом «Аисте» девушки, почувствовав в тете Розе родную душу, хохотали вовсю и бодро рассказывали о своих мытарствах. По дороге выяснилось, что вторая дивчина тоже собирается замуж за нерусского парня и ее наверняка ждут такие же испытания. «Очевидно, в некоторых кругах наши ребята снова в моде…» — читалось в глазах моей тетушки.

— У меня на Четырнадцатой станции в Одессе был когда‑то кавалер Изя Лейбович. Застенчивый парень с большим апломбом. Это случайно не папа вашего жениха?

Тата чуть покраснела, но затем заговорщицким тоном, глядя почему‑то слегка в сторону от своей новой старшей подруги, сказала:

— Не думаю. У моего Семы апломб как апломб. Я и больше видела.

В глазах тети Розы читалась искорка смеха и какая‑то потаенная бизнес‑мысль.

— Послушай, красотка! Я сильно не хочу, чтобы какой‑то Сеня съехал с темы. У нас, у евреев, если ты способствуешь и люди женятся, то это очень зачтется на где‑нибудь там. Называется «мицва» — благое дело. Я сама пойду к его родителям и скажу, что дружила с твоей бабушкой. А она таки была еврейкой, только стеснялась сказать. Расскажи мне за этого Сеню.

Подруги явно увидели в тете Розе свою в доску, потому что после небольшого рассказа про Семена выяснилось, что у него есть еще конкурент — православный Коля. Николай хорош собой, гиюр за пазухой никогда не держал, но был значительно беднее Лейбовича. Это был существенный недостаток в глазах всех присутствующих дам, который по уровню изъяна мог быть сравним лишь с полной импотенцией. И то…

Через полчаса беседа приняла неожиданный оборот.

— Я имею сказать, девочки, что за эти годы положила полздоровья, пока всех своих не выдала замуж. Из задрипанной обстановки барышни переезжали во дворцы. Надо в Москве открыть агентство «Тетя Роза». На идиш е— «Шидух». Саша, ты знаешь, это хороший бизнес. Скорая помощь Розы Львовны отвезет вас прямо в загс, чтоб вы были живы и здоровы. А мой мальчик, он гхений и юрист одновременно, будет всем делать это слово… Как это называется?

— Брачный контракт, тетя…

— О! Вы слышали? Я вам говорила шо про своего ингеле? Гхений! А пока, деточка, давай сюда телефон Семы, я с ним разберусь как положено. Он у меня сам в обручальное кольцо влезет без мыла. Не всунет палец этот — всунет другой.

Еще через полчаса я вез тетю на машине.

— Роза Львовна! Вы что, серьезно будете звонить этому Лейбовичу?

— Я? А что? Мне кажется, он должен быть милым пацаненком. Кроме того, не забудь, что у тебя две дочки на выданье. А какое приданое ему может предложить эта Тата, чудная девочка, между прочим? Полную жменю разных блошек, полученных от Коли? Я не буду иметь против погулять на свадьбе твоих дочурок с каким‑нибудь Семеном Израилевичем. Шо ты молчишь, как будто я у тебя стакан крови попросила? От шойфера неудобно, скажи уже что‑нибудь. Того гляди, щаз Игорек въедет кому‑нибудь не в то место. А бизнес это хороший. Хоть на вечер, хоть на пятнадцать минут, но пусть люди женятся… И этой [footnote text=’Женщина (ивр.).’]аникейве[/footnote] Тане тоже кого‑нибудь найдем.

Я застонал.

Тетя решила сразу заехать к нам домой и поговорить со всеми.

На кухне разгорелась довольно оживленная дискуссия. Я махнул рукой и ушел в гостиную смотреть телевизор. Время от времени до меня долетали отдельные фразы: «Я же Роза Львовна! Не забудьте. Любой бизнес, который я начинала, я хорошо кончала!», «Как‑то неудобно!», «А я уже встречаюсь…», «[footnote text=’Сумасшедшая (идиш).’]Мишигинер![/footnote] Я что, хочу у тебя отнять твою встречалку? Не понравится — будете дружить!»

Чтобы не слушать этот бред, я сделал звук погромче. Но до этого кое‑что меня насторожило: «А еще, между нами, это, конечно, не для твоих девочек… это так, на подумать: у меня есть один красавец, его знает вся налоговая и ничего не может сделать. Правда, он чуть постарше твоего мужа… конечно, не такой, как твой Гхений, Интеллектуал и ЮРист, но у тебя же есть подруги. Дай старой тете поднять дело с нуля».

«Гений, Интеллектуал и ЮРист? Сокращенно — это ГИЮР…» — подумал я.

Хотелось увидеть через стекло лицо любимой, но она сидела ко мне спиной…

То, что у тети получится серьезный бизнес, было понятно даже лежащей у моих ног Джессике. Похоже, ей тоже был нужен муж.