Сто лет назад эта фраза — «еврейский вопрос» — была очень популярной. А потом стала практически запретной. Помните персонаж из «Золотого теленка», иностранного журналиста, который всю жизнь писал только о еврейском вопросе, а в СССР ему заявили: хотя евреи у нас и есть, еврейского вопроса нет? Это иностранца ошеломило: писать не о чем! Но, судя по августовским материалам из газетных архивов столетней давности, Ильф и Петров малость покривили душой: тема для изучения вполне себе существовала и в нашей стране, и везде в мире. Причем в разных аспектах — правовом, политическом, экономическом, религиозном, психологическом, культурном, этическом.

В самом отчетливом человеческом измерении, причем со знаком минус, этот вопрос встал перед двумя персонажами — Георгом Брандесом и Гансом Герцлем. Оба пытались дистанцироваться от еврейского мира: мол, никакого антисемитизма, просто давайте считать это обстоятельство лишь фактом моей биографии, не более того. Сам‑то я не против, но и не за, а как‑то мимо.

Брандес посвятил себя философии искусства и художественной критике, добился мировой известности. У нас часто переиздается его огромная монография о Шекспире. Пожалуй, и сегодня он войдет в пятерку самых известных датчан. А еврейская тема никакой или почти никакой роли в его судьбе не сыграла.

Совсем иначе, гораздо драматичнее, отозвался еврейский вопрос в судьбе Ганса Герцля. Сын основателя сионизма, он, подобно Герцлю‑отцу в молодости, интереса к еврейским делам не проявлял. Когда Теодор Герцль к ним тем не менее обратился, семья отнеслась к этому без энтузиазма, скорее отрицательно. Популярный публицист и влиятельный редактор, он вдруг всецело погрузился в политические дрязги — и ради чего? Ради каких‑то непонятных чуждых людей в черных лапсердаках и с пейсами. Да, погромы — это очень печально, но нам, культурным австрийцам, хотя бы и с еврейскими корнями, такое не грозит. Таково было общее мнение в семейном окружении Теодора Герцля.

Дальше — больше. Ганс был человеком сложной внутренней организации, склонным к духовной работе, в какой‑то момент он пришел к христианству. Но там тоже не смог найти себе места. В публикации мы видим его как раз в момент перехода в католичество. Судя по ряду материалов, он перешел туда не из иудаизма, а из баптизма, то есть протестантской ветви христианства.

Между тем после смерти Теодора Герцля прошло уже 20 лет, и все эти годы клеймо «сын Герцля» тяготило Ганса буквально как проклятие: разные сионистские группировки пытались перетянуть его на свою сторону и использовать как аргумент в споре об истинных наследниках дела Герцля. У Ганса это все вызывало отторжение, и сионисты в конце концов оставили свои попытки. Но внутренние противоречия продолжали мучить Герцля‑младшего. В конце концов он покончил жизнь самоубийством. И, к сожалению, в семье Герцля подобный исход не был единичным.

Отторжение себя от еврейства или еврейства от себя — дело драматичное, даже трагичное и по большому счету не очень возможное. В небольшой статье Авр. Гутмана «Война и евреи» автор констатирует, что в силу объективных исторических причин евреи страдают от войны больше, чем соседние народы. Опасность исходит для них от всех воюющих сторон, а после войны уцелевшим труднее вернуться к прежней жизни: юридически закрепленные ограничения даже в случае победы не отменяются, а оказываются дополнительной репрессивной мерой.

Очень эмоционально звучит статья Иосифа Шехтмана под названием «Самое страшное». Речь в ней идет о том, что приходится испытывать в войну женщинам, оказавшимся на занятой войсками территории, когда солдат, «человек с ружьем», становится хозяином положения.

Любое командование заверяет, что армия стоит на страже мирных людей, их жизни, чести и имущества. Но когда оно не способно обеспечить ни контроль над ситуацией, ни полноценное снабжение, приходится сквозь пальцы смотреть на мародерство. А массовое насилие — точнее, изнасилования — вообще не вызывает у военного командования желания наказывать виновных: эдак без армии останешься. Ради лояльности населения в вопиющих случаях можно организовать показательный трибунал. А раз так, с точки зрения военных случай просто не должен быть вопиющим, и жертвы, если выживут, не должны никуда обращаться и ни на чье участие не рассчитывать.

Евреи — самая подходящая среда для поиска жертв. У Шехтмана описаны случаи демонстративных изнасилований и изнасилований с тяжкими последствиями, все задокументировано, с именами и местом преступления. Но сам факт, что пострадали еврейки, в большинстве случаев гарантировал виновным безнаказанность.

Однако не всегда виной мародерству война и не всегда опасность исходит от противника. «Грабители из ГПУ в Себеже»: трудно понять, в какой мере описанные здесь факты соответствуют действительности, но приводятся подробности с именами и датами, и примечательно, что эта информация воспринята современниками как достоверная. Чекисты, наделенные неограниченными полномочиями по выявлению и пресечению всякой контрреволюции, ведут себя как завоеватели на оккупированной территории: их правоохранительная функция превращена в правохоронительную.

По сравнению со всем этим переименование улиц в Черновцах (тогда говорили Черновицах и город вместе с северной Буковиной входил в состав Румынии) выглядит почти безобидным, тем более что еврейская организация имела право протестовать.

Но неспроста Румыния того времени имела репутацию «страны керосина и погромов» (см. материал Б. Штерна). Керосин — да, так сложилось, в Румынии есть нефть. А что касается погромов, напомню материал в мартовском выпуске «Лехаима» о Корнелиу Зеле Кодряну — основателе «железной гвардии» — и о студенческих протестах в Румынии против полной эмансипации евреев. Это были длительные, повторяющиеся погромы с требованием законодательных антиеврейских мер от правительства.

В данном случае автор акцентирует внимание на том, что организаторами и участниками акций были представители румынской интеллигенции, студенты и профессора. И погромы происходили в первую очередь в университетских городах — Бухаресте, Клуже, Черновцах. Так что аргумент о темноте и бескультурье погромщиков далеко не всегда верен. Центральная власть формально осуждала погромы, но фактически потворствовала им, преследуя свои цели в политических играх и межпартийной борьбе.

Забегая вперед, отметим столь же двойственную позицию румынских властей уже новой, откровенно антисемитской администрации два десятилетия спустя. Румыния, будучи союзницей Германии и активно участвуя в «окончательном решении еврейского вопроса», к концу войны осознала, каким будет этот конец, в смысле кто победит. А раз так, хорошо бы козырнуть перед СССР и союзниками спасенными от смерти евреями: приказы из Берлина стали саботироваться, спускаться на тормозах, и большое число узников концлагерей спаслось от смерти.

Следует ли евреям быть благодарными румынским функционерам? И следует ли принять как данность, что мы всего лишь заложники политических игр и текущей конъюнктуры?

Одно из требований румынских националистов состояло в ограничении для евреев возможности получать образование: ввести процентные нормы и т. п. А как в СССР решался еврейский вопрос по этой части сто лет назад?

В статье «Еврейское студенчество» приводятся статистические данные по Украине. Как и следовало ожидать, евреи лидируют. И разумеется, никаких процентных норм.

Подозреваю, читатели старшего поколения этим цифрам горько усмехнутся. Да, официально процентных норм никогда не существовало. Но довольно скоро появились такие специальности, направления и вузы, куда евреям поступать не рекомендовалось, были даже специальные вопросы и задания, чтобы завалить национально чуждого абитуриента.

Тем не менее статистика обладателей высшего образования в поздние годы СССР была примерно та же, что и в приведенной таблице: как и в 1920‑х годах, доля евреев с высшим образованием — примерно половина, у украинцев и русских этот показатель около четверти (у украинцев чуть выше, у русских чуть ниже). Надо лишь заметить, что в последние десятилетия СССР многие евреи от смешанных браков официально числились украинцами и русскими. Исторически евреям свойственна тяга к образованию, и это имеет свои последствия: так, еврейский вопрос становился болезненным для румынских ревнителей «справедливости». Но не только для них.

Писатель Михаил Арцыбашев был фигурой культовой. Его беллетристикой и публицистикой зачитывалась вся Россия, особенно это относится к роману «Санин» с его воспеванием гедонизма и воли в ницшеанском духе, а также эротизмом и эстетикой самоубийства. В эмиграции он зарекомендовал себя непримиримым борцом с Советами, и вот делится с читателями болью своей души: «…большевистские учреждения переполнены евреями <…> евреи безусловно играют первую роль в той самой коммунистической партии, которая является причиной гибели и разложения нашей родины».

Соломон Познер полемизирует с Арцыбашевым («Свидетель‑судья»), уличает его в плохом знании предмета и в том, что страстность доходит у Арцыбашева до истеричности.

Несомненно, Арцыбашев писал так, как думал и верил. Воображение рисовало ему гротескную картину еврейского участия в революции, хотя роль евреев и сами персоналии действительно были заметны — по той причине, что ранее евреев в органах государственного управления и в армии просто не было. Это объяснялось тем еще, что для работы в государственных органах от человека требуется некий уровень образования. И здесь в новой России у евреев было преимущество перед другими угнетенными группами царской России, крестьянами и фабричными рабочими.

Еще один материал Иосифа Шехтмана, в годы Гражданской войны находившегося на Украине и державшего руку на пульсе всей тамошней политической и общественной жизни.

Поводом для статьи «Мы не можем это забыть» стало убийство в Софии журналиста Ивана Калинникова, русского монархиста и последовательного антисемита. Убит он был при странных обстоятельствах, о заказчиках нет полной ясности, но предшествующая жизнь Калинникова достаточно хорошо прослеживается.

Еще до войны он, будучи сотрудником «Нового времени», известного одиозной позицией по отношению к евреям, публиковал корреспонденции с процесса Бейлиса. А вскоре стал заведовать отделом информации и вырос до помощника главного редактора «Нового времени».

Задолго до революции в российской прессе стали общим местом сетования на еврейское засилье, только не в государственных учреждениях, как у Арцыбашева, а в журналистике, искусстве и экономике. Ненависть к евреям лилась с печатных страниц рекой (Суворин, Буренин, Розанов, Флоренский, Шульгин и т. д.). В годы Гражданской войны для подобной пропаганды наступили золотые времена, чем не преминул воспользоваться Калинников.

Шехтман рассказывает, как своей очевидной, доказанной впоследствии ложью Калинников спровоцировал погром в Киеве. Любопытно, что в некрологах о погибшем во цвете лет (32 года) блестящем журналисте и издателе Калинникове его скорбящие единомышленники предпочитают не упоминать о его роли в еврейском вопросе. Похоже, определенное понимание разницы между добром и злом все‑таки имело место.

Говоря о добре и зле и о Гражданской войне, уместно вновь вспомнить Нестора Махно. В статье Ю. Борисова «Махно» нищенствующий атаман обращается за помощью к еврейским организациям. Может, и не сам обращается, а его сторонники предпринимают попытки продолжить процесс реабилитации Махно и снять с него клеймо погромщика.

Репутация гуляйпольского атамана осталась столь одиозной, что процесс оправдания можно до сих пор считать незаконченным. Но, во‑первых, многие серьезно занимавшиеся его личностью историки считают, что на Махно возмутительно клевещут. А во‑вторых, все годы советской власти эта репутация культивировалась и подкреплялась самыми экстравагантными средствами. В фильмах и книгах он изображался каким‑то помешанным, вышла детская приключенческая повесть, в финале которой отважные и находчивые ребятишки захватывают Махно в плен и доставляют в штаб Красной армии. Очень уж досадил советской власти этот удачливый агитатор, не удалось схватить его в жизни — так хоть так.

Приведенные в статье Борисова свидетельства мер в защиту евреев весьма любопытны. Среди них есть даже разрешение евреям организовать отряды самообороны: единственное, чего безуспешно пытался добиться Жаботинский от Петлюры. Похоже, все‑таки были у Махно основания настаивать, что еврейский вопрос он решал в тех условиях в пользу евреев, а не погромщиков.

Российской традиции это не соответствовало. Занимательно смотреть на то, как спустя не так уж много лет мемуаристы начинали подправлять свою память, рассказывать о том, какие правильные меры принимали и какие решения еврейского вопроса предлагали.

Материал Н. Волковыского «Лучшие из худших» посвящен отзывам на «Воспоминания» Витте. Мы встречаемся здесь с «эффективными менеджерами» Российской империи Витте и Плеве, директором департамента полиции Лопухиным, государем‑императором Николаем II, которому ныне принято умиляться. Но мы видим не милого и доброго, хотя и несколько безвольного Ники, а вполне сформировавшегося патологического (или рационального) антисемита, изрекающего намеки и указания, адекватно воспринимаемые царедворцами.

Была такая теория, что общественное напряжение лучше всего гасить, перенаправляя ярость толпы с социальных протестов на погромы. Полиция вмешается не сразу, народ побуянит, потреплет евреев, потом казаки и полиция наведут порядок — и никакой революционной ситуации. Сейчас у историков популярен так называемый антиламентационный подход: в отличие от традиционного понимания еврейской истории как череды репрессий и преследований он предлагает гармоничную картину, в которой евреи играют свою историческую роль в целостной общественной инфраструктуре.

И все же решительно отметать классиков историографии с их ламентациями не стоит: у еврейской роли в общей инфраструктуре была своя трагичная, определяемая властями специфика.

Витте пишет, как он выступал против антиеврейских действий, ехидный Лопухин поправляет и говорит, что противодействие Витте не следует преувеличивать (другие мемуаристы это тоже признают). В конце мы видим Витте совершенно растерянным оттого, что его благие намерения заканчиваются ничем, да и власть ускользает из рук, поскольку государь не может простить ему «Манифест». Все это очень далеко от благостной картины, рисуемой Витте в «Воспоминаниях».

В Европе также были политики, которые еврейский вопрос решали или пытались решать гуманно и сдержанно. Вот Муссолини подтверждает верховному раввину Рима, что никакие религиозные интересы евреев не будут ущемлены («Верховный раввин Рима у Муссолини»). Может, он и правда так думал: на дворе еще только 1924 год.

А вот немецкая «Цайт», которую называли органом Штреземана, публикует обличительную цитату из инструкции националистов для антиправительственных агитаторов: как обвинить евреев во всех бедах Германии («Скорее переходите к еврейскому вопросу…»).

Густав Штреземан, канцлер Веймарской республики в 1923 году, затем министр иностранных дел до самой своей смерти в 1929‑м, относился к евреям никак или почти никак (жена‑еврейка!). Но ему было очевидно, что его противники разыгрывают еврейскую карту. И он не упустил случая «повозить их мордой по столу».

Помогло мало в обоих случаях — и со Штреземаном, и с Муссолини. Как известно, в дальнейшем антисемитская агитация в Германии оказалась более эффективной, чем пожелания Штреземана (кстати, его семье пришлось покинуть страну), а Муссолини вступил в тесный политический союз с новыми хозяевами Германии. Сколько бы ни говорили о том, что итальянский фашизм и немецкий нацизм не одно и то же, историческая реальность показывает: Муссолини, назвавшийся фашистским груздем, естественным образом полез в нацистский кузов.

А еврейская жизнь продолжалась своим чередом. В Палестине строился ишув, раввинат решал вдруг возникший вопрос о возвращении в иудаизм марранов. Триста с лишним лет вопрос об исправлении исторической несправедливости не ставился, а тут вдруг возник: марраны хотели вновь стать евреями и ехать в Страну Израиля возрождать ишув.

В Стране уже работал Палестинский театр Менахема Гнесина («Палестинский театр»). Гнесин когда‑то вместе с Наумом Цемахом создавал «Габиму», теперь у него был свой театр.

Через несколько лет, когда «Габима» окажется в Стране Израиля, два театра объединятся, будут и дальше ставить пьесы на библейские и современные сюжеты, часто трагичные и отнюдь не комплиментарные, но никому не пришло в голову организовывать шарлатанские проверки и показательные разборы идеологии постановок.

Вне Страны тоже есть позитивные моменты: Эдинбург очарован идишскими песенками в исполнении 10‑летнего мальчика, в будущем известного певца и хазана Михаила Давидовича Александровича («Концерт Миши Александровича в Эдинбурге»).

Представительница Еврейского национального фонда, наша бывшая соотечественница Белла Певзнер, «золотоголосый сионистский оратор», объездила все экзотические места в мире, где и представить трудно, что можно найти евреев. Ее миссия с призывом к возрождению и укреплению национального самосознания оказалась небезуспешной. Хотя в статье «Среди евреев Востока» утверждается, что ситуация в Австралии безнадежна, именно в этой стране успех Беллы Певзнер был особенно ощутим: в Новом Южном Уэльсе она создала Национальный совет еврейских женщин, вскоре ставший общеавстралийским.

Война и евреи

Война и евреи… Вот вопрос, который в течение всей мировой войны, а подчас и теперь стараются сделать острым орудием те, кому хочется во что бы то ни стало найти в нем корень для новой пропаганды человеконенавистничества. Космополитизм евреев, их «анархические» стремления в качестве веского довода приводились антисемитами во время войны, но этот довод был разбит в первые же дни на театре военных действий. Никогда так остро не выявилось противоречие между падающими на евреев обязанностями перед государством и их бесправным положением в последнем. Сотни тысяч евреев проливали кровь свою наравне со своими согражданами на десятках фронтов. Старое орудие против «еврейской опасности» притупилось, обнаружив всю свою негодность и несостоятельность, но прошло немного времени, и неунимающиеся «патриоты» стали сеять новую легенду о еврейской наживе на войне. «Еврейская измена», «еврейское золото в гробах» — все эти чудовищные наветы бросались в серую людскую массу и отравляли армию и население, в своем зверином ослеплении громившие несчастное еврейское население пресловутой черты оседлости царской России.

Эта черта оседлости — Польша, Литва, часть Украины, равно как Галиция, явились первой ареной, на которой разразились военные действия. Разорились промышленники и торговцы, лишился куска хлеба бедный трудовой люд, и вторгнувшийся неприятель заставил тех и других бежать. Но куда бежать? Еврейство очутилось между молотом и наковальней. В других городах черты, еще незатронутых непосредственно военными действиями, война уже тоже успела резко сказаться: кормильцы взяты на войну, торговля и ремесла подорваны, клапан, обычно облегчающей положение бедноты — эмиграции, — закрыт. Мудрено ли, что положение миллионов евреев, очутившихся в самом центре огня, стало буквально невыносимым. Голод стал заурядными явлением. Массы евреев предпочитали добровольную смерть протягиванию руки, да и протягивать ее некому было, ибо само еврейское общество не в силах было справиться с обрушившейся нуждой. Еврейское население, в своей массе очутившееся под перекрестным огнем враждебных армий, подвергалось погромам и насилию одинаково со стороны обеих враждующих армий. Под предлогами необходимой эвакуации население отправлялось в глубокий тыл, где этих незваных беженцев, десятками тысяч умиравших на дорогах, держали в бараках, скорее походивших на концентрационные лагери для пленных. Еврейские дома под видом расквартирования превращались в стойла для лошадей, громились еврейские синагоги, подвергались надругательствам свитки Торы, без преувеличения, можно сказать, половина еврейских поселений Галиции, Польши и других областей Восточной Европы была разгромлена и уничтожена, население их осталось нищим. А там, где населению не удавалось эвакуироваться, по обвинению в шпионаже расстреливались старики, раввины, насиловались женщины, и при каждой смене враждебных друг другу армий первыми жертвами становились опять‑таки евреи.

Часто сравнивали разгром еврейской черты оседлости с последствиями оккупации в Сербии и Черногории. Но положение населения в этих странах было куда благоприятнее, чем положение евреев. Там крестьянское население скоро могло вернуться к своим насиженным местам и восстановить свое разрушенное хозяйство, этого не могли сделать евреи восточного театра военных действий. По преимуществу торговцы и ремесленники, они оказались выбитыми из всех своих экономических позиций. Для них не было возможности отстроить свои разрушенные дома, свои лавки и мастерские, так как властьимущие не только не способствовали, но и препятствовали их экономическому восстановлению.

Таковы в самых общих чертах последствия войны для евреев. Сотни тысяч убитых и раненых, бездомных, сирот, сотни тысяч нищих, выброшенных на улицу, и нет ни одного народа, которому бы кошмарная война принесла столько вреда, который бы она так разорила, как нас.

Но не следует забывать, что наряду с материальными жертвами, принесенными еврейским народом на алтарь войны, еврейство подвергалось неисчислимым моральным пыткам, неизвестным другим народам. Тысячи раненых, возвращаясь с военного фронта в российский тыл, лишались права жительства, родственники не имели возможности их навещать, а если еврейский солдат умирал, его близких лишали возможности отдать ему последний долг, или они вынуждены были нарушать закон тайным проживанием без прописки, и все это — несмотря на священную обязанность проливать кровь во имя отечества, в котором евреи были пасынками.

Подводя итоги этой кошмарной странице в истории еврейского народа, мы гордо и смело можем сказать: в великом несчастье, постигшем нас, вместе с другими народами мы честно платили свою дань жестокому молоху войны, и сегодня, в печальную годовщину мировой войны, следуя заветам наших пророков, мечтавших о грядущем дне, когда народы перекуют мечи в орала, мы трепетно ждем благой вести мира, ибо нам, евреям, кровь и война всегда были и будут ненавистны.

Авр. Гутман

№ 172 / с. 2

Скорее переходите к еврейскому вопросу…

Орган Штреземана «Цайт» приводит любопытные выдержки из инструкции националистов агитаторам. В этой инструкции рекомендуется в первую голову использовать для создания соответственного настроения вопрос о лживых обвинениях, возводящих на Германию всю ответственность за войну. «Этот вопрос, — говорится в инструкции, — драгоценнейшее средство для того, чтобы на нем показать слушателям недостаточно “национальное” настроение противника». Но что делать, если и предыдущий оратор из другой партии стоит на такой же точке зрения. Это — громаднейшее несчастье для агитаторов. Тогда есть только один способ. Надо тогда говорить приблизительно так: да, конечно, предыдущий оратор резко выступил против лживых обвинений Германии в возбуждении войны. Но разве это все? И тут надо немедленно переходить к еврейскому вопросу.

№ 173 / с. 3

Грабители из ГПУ в Себеже

Под заголовком «Еврейские погромы в сов. России» орган военного министерства «Латвияс Карейвис» сообщает:

«Как известно, в распоряжении государственного политического управления советской России находятся большие воинские части, которыми ГПУ пользуется для различного рода дел “особого назначения”. Однако эти “надежнейшие из надежных” части не всегда выполняют возложенные на них обязанности в том духе, как это было бы желательно ГПУ. Насколько распустились находящиеся в распоряжении советских чекистов воинские части, характеризует следующий случай. 28 июля части московского ГПУ специальным поездом были посланы из Себежа через Витебск в польскую пограничную полосу. Одна из отправленных частей благоразумно опоздала и осталась в Себеже, так как она занималась обысками в усиленно посещаемых коммунистами окрестностях Себежа и затянула свою “работу” до отхода поезда. Когда остальные части уехали, оставшиеся 50 человек признали наиболее целесообразным от обысков (т. е. полускрытых краж) перейти к ограблению крестьян окрестных деревень. В самом Себеже началось ограбление еврейских лавок, так что местами на окраинах Себежа наблюдалась подлинная картина еврейских погромов. В городе началась паника. Местный комендант приказал начальнику части ГПУ прекратить “обыск”, но последний, ссылаясь на свои неограниченные полномочия, продолжал начатое им дело. Так как “обыск” стал принимать характер массового грабежа, комендант Володин приказал окружить бандитов из ГПУ и разоружить их. Последние отказались сдаться, не желая расстаться с награбленным, и в течение продолжительного времени по всему Себежу раздавалась перестрелка. Наконец, чекистов удалось разоружить, и они под усиленной охраной в четырех вагонах ночным поездом были отправлены в Псков.

В местную комендатуру пытались попасть возбужденные крестьяне, ища и требуя обратно отнятые у них во время “обыска” вещи, но “товарищ комендант” в подобных случаях уже ничем не может крестьянам помочь. Так живется русским крестьянам и евреям в нескольких верстах от нашей границы в пределах российского рая».

№ 175 / с. 3

Концерт Миши Александровича в Эдинбурге

Обычная картина концерта этого поистине феноменального ребенка: переполненный зал, овации, подношения; худенький, нервный Миша поет, вкладывая всю свою детскую душу в исполняемое, больно слушать его; в голосе его, в его поклонах с серьезным‑пресерьезным личиком как бы слышен и виден укор публике, укор его учителям, укор большой корзине цветов, к чему‑то преподнесенной мальчику, впрочем, довольно писали об этом — толку мало — перейдем к разбору программы.

Миша Александрович на этот раз поет почти исключительно еврейские вещи, и они удаются ему лучше других. Поражает задушевность исполнения простенькой, знакомой мелодии «Афн припечик». «А дудэлэ» Львова — очень трудная вещь, и все‑таки Миша справился с ней и закончил ее с таким подъемом, что вызвал бурю восторгов у публики, «Аз их волт гехат» Житомирского, с аккомпанементом скрипки, очень красивая вещь, тоже спета с подкупающей трогательностью.

Учителя Миши стараются, по‑видимому, привить ребенку принципы синагогального пения, это вполне естественно в еврейских песнях, но совершенно недопустимо, например, в колыбельной песне Гречанинова. Руководители Миши должны обратить внимание на неуместные форшлаги и затягивания, на невыдерживание отдельных тонов, на неправильности ритма, практикующиеся в синагогальном пении. Пиано Мише не удается; получается тонкий звук, прерываемый хрипотой; голос ломается, и перехода из форте в пиано совсем незаметно. Тo, что Миша изредка детонирует, объясняется неумением пользоваться дыханием. Невыносимая жара в зале и бесцеремонное поведение публики нервировали ребенка.

В концерте участвовали скрипач господин Яков Гурвич и пианистка госпожа Вина Берлин. Господин Гурвич играл чрезвычайно трудную фантазию из оперы «Фауст» Сарасате. Госпожа Берлин — на скверном, расстроенном пианино — цисмольный прелюд Рахманинова.

Лев Д.

№ 175 / с. 4

Среди евреев Востока

(Беседа с госпожой Беллой Певзнер)

В беседе с нашим сотрудником госпожа Белла Певзнер, видная еврейская американская общественная деятельница, поделилась некоторыми из своих впечатлений, вынесенных ею из поездки по далеким странам Азии, Австралии, Южной Африки и Америки. Белла Певзнер, рано примкнувшая к русскому революционному движению, после еврейского погрома, пережила в самой себе революцию и стала сионисткой.

В 1903 году она явилась на 6‑й Сионистский конгресс делегаткой от Кишинева и с тех пор участвовала во всех конгрессах, на последнем, 13‑м конгрессе, в качестве делегатки от Калифорнии. Целью путешествия Беллы Певзнер является не только ознакомление с довольно многочисленным еврейским миром, рассеянным по самым отдаленным углам и центрам земного шара, но одновременно и агитационная работа по развитию и укреплению национального самосознания евреев этих отдаленных стран. Весьма интересны сообщенные госпожой Певзнер сведения о жизни евреев в разных странах далекого Востока.

Индия. Здесь живет около 30 000 евреев, из которых 20 000 так называемых бнеизроэль, потомки которых появились в Индии вскоре после разрушения Первого храма, т. е. около 2400 лет тому назад. Из них около 30 процентов получили высшее образование и большею частью состоят на службе у английского правительства. В своих нравах и обычаях, как и во всем укладе своей жизни, они много восприняли от местных индусов. Но среди них имеется уже немало евреев с национальным сознанием. Остальные 10 000 — это арабские евреи, происходящие из Багдада и Басры, занимающиеся главным образом торговлей и промышленностью. Малокультурные, они свысока относятся к бнеизроэль, сохранив в отличие от последних религиозные еврейские традиции.

Китай. Тут живет около 30 000 евреев, долгое время остававшихся совершенно ассимилированными и лишь теперь начинающих очень медленно пробуждаться к национальной еврейской жизни. В значительных своих массах китайские евреи живут в отдаленных уголках Китая, в самом сердце этой страны. Культурный уровень их очень низок. В них сильно развито чувство патриотизма по отношению к Китаю, они восприняли многое из нравов и обычаев китайцев.

Япония. Здесь живет очень ничтожное количество евреев. Во время войны поселилось немного евреев, перебравшихся из Сибири, но теперь и их почти нет. Оставшиеся настолько ассимилировались, что от еврейского у них ничего не осталось.

Австралия. На 6 миллионов населения здесь приходится всего около 20 000 евреев, живущих главным образом в городах и, в отличие от окружающего населения, занимающихся не земледелием, а всякого рода промыслами и торговлей. Национального самосознания у них нет. Имеется только небольшая группа искренних сионистов‑идеалистов детей русских эмигрантов. В смысле национальном Австралию можно считать потерянной для еврейства.

Новозеландия. На этом острове у берегов Австралии имеется 2000 евреев, вкрапленных среди миллионного населения острова. Они занимаются торговлей и оказывают большие услуги стране. Их культурный уровень довольно высок. Здесь имеется много клубов и союзов, объединяющих в национальном отношении почти всех евреев.

* * *

Таковы общие впечатления госпожи Певзнер о евреях дальних стран, о которых она подробнее расскажет в своих предстоящих лекциях.

На вопрос нашего сотрудника, каково впечатление госпожи Певзнер от ее кратковременного пребывания в Москве, госпожа Певзнер ответила, что она вынесла удручающее впечатление от того убожества и духовной нищеты, от того упадка духовно‑идейной жизни, для которого она не находит более подходящего слова, как капцанизация духа.

Госпожа Певзнер в конце недели покидает Ригу, откуда она едет в Варшаву и Берлин, все с тою же целью агитационной работы в деле укрепления нашего национального самосознания, в особенности среди еврейских женщин.

№ 175 / с. 3

Страна керосина и погромов

Когда два года тому назад вернулся из Америки в Бухарест лидер румынской крестьянской партии доктор Луну, он с горечью писал в своей газете «Аврора», что в Соединенных Штатах средний обыватель при упоминании имени Румынии неизменно говорит: «А, это та страна, где много керосина и где бьют евреев». Такую славу Румыния вновь честно заслужила в последнее время.

Еще не так давно могло казаться, что страна эта, бывшая до войны классическим образцом антисемитизма и соперничавшая в угнетении евреев с царской Россией, как будто переболела этой болезнью и изжила ее. Румынскому еврейству в последние годы жилось много спокойнее и лучше, чем евреям самых передовых и прогрессивных стран. Долго стоявшее у власти правительство генерала Авереску относилось к еврейским гражданам Румынии беспристрастно и справедливо. И даже сменивший его либеральный кабинет заведомого антисемита Брэтиану почел за благо не посягать на гражданские права евреев, напротив, зная свою худую славу, он всячески старался продемонстрировать свое благожелательство к еврейским правам и интересам.

И вдруг погромы. Форменные погромы — с избиениями, побоищами, ранеными и убитыми, вызовом войск, стрельбой, самообороной. Откуда это вдруг?

Дело очень простое. У власти стоит антисемитское правительство. Оно не хочет погромов, потому что оно чувствует себя ответственным и понимает, что погромы безгранично повредят престижу Румынии и ее интересам за границей. Но те их товарищи по антисемитизму и по насквозь антисемитской либеральной партии, которые в правительстве не состоят и ответственными себя не чувствуют, — они, естественно, не имеют оснований поступаться своими «убеждениями» и отказываться от их проведения на практике. И они ведут открытую и беспощадную погромно‑антисемитскую агитацию. Агитация эта, конечно, дала свои плоды. А правительство, конечно, внутренне бессильно против своих же единомышленников и товарищей по партии, в сущности, лишь открыто делающих то, чего оно не решается делать «страха ради иудейска». И поэтому вся «борьба» правительства с антисемитскими эксцессами так внутренне неискренна, нерешительна и бесплодна.

Особенностью румынского погромного антисемитизма наших дней является его почти исключительно интеллигентский характер, цвет румынского народа, его будущая интеллигенция — студенчество, возглавляемое профессурой, является идеологом, носителем и физическим исполнителем погромного движения. И это придает ему особенно угрожающий, особенно чувствительный характер. Очагом этого нового антисемитского движения являются Яссы. В Ясском университете свил себе гнездо пресловутый профессор Куза, который вместе с профессором Иоргой являются вождями воинствующего антисемитизма в Румынии. Не встречая ни с чьей стороны противодействия, Куза воспитал ясское студенчество в духе самой злостной зоологической юдофобии, разжигая ненависть к евреям всеми средствами самой безудержной демагогии. И он добился своего. Студенты со свойственной молодежи экспансивностью перешли от слов к делу. Начались хулиганские нападения на евреев, насилия, издевательства, избиения. С изумительной быстротой, как пожар в куче соломы, распространилось на все университетские города: Клуж, Черновицы, Бухарест. В Клуже дело началось с требования антисемитского студенчества, чтобы студенты‑медики евреи имели право работать только над еврейскими трупами. В Черновицах они потребовали введения процентной нормы при приеме евреев в университет. Это требование тотчас подхватил Бухарест, и оно стало вскоре общим лозунгом для всего антисемитского студенческого движения.

Движение это сразу приняло бурный и воинствующий характер. Демонстрации, забастовки, обструкции, столкновения с полицией — все это придало делу серьезный и волнующий характер. Были даже человеческие жертвы на стороне антисемитствующего студенчества, придавшие движению соблазнительный ореол мученичества. Ибо полиция для защиты себя самой — а не только избиваемых евреев — уже неоднократно вынуждена была прибегать к оружию. Революционно‑антисемитский пафос юных румынских фашистов не останавливался перед переходом от обороны к нападению.

Во всей этой тянущейся уже третий год антиеврейской вакханалии стоящее у власти «либеральное» правительство Брэтиану держит себя более чем двусмысленно.

С одной стороны, ему, конечно, совершенно ясно, какой непоправимый ущерб наносит Румынии, еще не успевшей смыть с себя позорного клейма недавнего прошлого, эта новая вспышка погромов. Еще два года назад, когда только началась эта погромно‑антисемитская волна в стране, румынский министр иностранных дел Дука, находившийся тогда в Лозанне на международной конференции по восточному вопросу, спешно телеграфировал в Бухарест, что некоторые телеграфные агентства использовали беспорядки в Румынии для антирумынской пропаганды и что вести об этих событиях произвели на всех крайне невыгодное впечатление. То же телеграфировал и румынский посланник в Америке. Эти предупреждения извне не могли не возыметь действия. И формально правительство делает все, чтобы создать впечатление, будто оно решительно и бесповоротно отрицает все требования студентов‑антисемитов и беспощадно будет с ними бороться.

Оно начало с того, что по‑обычному трафарету всех реакционных правительств попыталось выставить все движение как нерумынское, как заграничную антирумынскую интригу. Едва распространились заграницей первые известия об антиеврейских эксцессах, как тогдашний министр внутренних дел Войтиану заявил представителям печати, что правительство «рассматривает беспорядки как результаты заграничной (подразумевается: венгерской) агитации, имеющей целью скомпрометировать Румынию». Найдя, таким образом, виноватого вне Румынии, румынские министры решили стать в позу несправедливо заподозренных в потворстве антисемитизму: «Не может быть и речи об удовлетворении желаний известных студенческих организаций о введении процентной нормы для евреев — румынских граждан», — заявил в парламенте премьер‑министр Брэтиану. В ответ на беспорядки правительство закрыло университеты, запретило антисемитские студенческие собрания в Бухаресте, Яссах и Черновицах, силой разогнало антисемитские демонстрации. Чего же, кажется, еще более?.. И все же… И все же встает ряд недоуменных вопросов, бросающих подозрительный свет на беспристрастие и чистосердечность правительства.

Вдохновитель и вождь всей погромной агитации профессор Куза невозбранно продолжает свою плодотворную «деятельность». Но он не только не был арестован, но даже и не удален из университета. Такой же безнаказанностью пользуются фактически все вдохновители и «герои» погромных выступлений. Их организация и вооружение происходят буквально на глазах у бездействующих власть предержащих, и только совсем недавно пришлось объединенному совету еврейских партий в Черновицах вновь обратить внимание бухарестского главного полицейского инспектора Оларашу на то, что румынские студенты вновь запасаются оружием и выпустили очередное погромное воззвание. Это обращение, как и десятки предшествующих, осталось безрезультатным. Румынская полиция всегда благоразумно приходит post factum, явно потворствуя этим насильникам. Орган румынской крестьянской партии «Аврора» идет, впрочем, еще дальше и уже прямо утверждает, что «погромы были инсценированы правительственными агентами…»

И еще одно. Правительство, конечно, категорически отрицает требования студентов‑антисемитов. Но только «принципиально», ибо свое «отрицание» оно сопровождает такими оговорками, которые совершенно сводят на нет все эти хорошие принципы. «Правительство не примет никаких мер для удовлетворения желания студентов‑христиан о предоставлении еврейских трупов для работ в анатомическом театре», — заявил в свое время в парламенте министр народного просвещения Ангелеску. Казалось бы, чего лучше? Но тут же он прибавил: «Было бы, однако, желательно, чтобы еврейское общество само предприняло что‑нибудь в этом направлении». Что остается после этого от принципиальной твердокаменности министра?

И это не случайность. Посетив Клуж, где румыны силой не допускали евреев‑студентов в университет, господин Ангелеску обещал еврейской студенческой делегации «принять энергичные меры для прекращения ненормального положения в университете». Казалось бы, ясные слова. Но тут же он благоразумно предложил студентам‑евреям «временно отказаться от посещения лекций…» Эта капитуляция перед антисемитским террором являлась, по‑видимому, для румынского министра подходящим введением к энергичным мерам…

И так во всем. Категорические слова и жалкие оговорки. Сохранение видимости борьбы с погромами и безнаказанность погромщиков. Обещания энергичных мер и фактическая капитуляция перед кучкой студентов‑антисемитов. И не стесняемая ничем погромная опасность ширится и растет. Румыния вновь начинает честно зарабатывать себе славу страны, где много керосина и бьют евреев…

Б. Штерн
Черновицы, 28 июля

№ 175 / с. 4

Еврейское студенчество

«Хоть ты и в новой коже, но сердце у тебя все то же!» — невольно хочется воскликнуть, когда внимательно вчитываешься в статистические данные о студенчестве на Украине, в частности об еврейском, опубликованные харьковским «Коммунистом» в номере от 24 червня 1924 года.

Казалось бы, целые столетия прошли в общественно‑психологическом отношении со времен утверждения советского режима на Украине. Весь не только политический, но и социально‑бытовой уклад жизни еврейского населения в корне как будто изменился. Произошла глубокая социальная переслойка. Вчерашние гвирим и пней опустились на социальное дно, на поверхности появились новые люди с совершенно иными взглядами, традициями и вкусами.

Но в одном, по‑видимому, ничего не изменилось на еврейской улице: стремление отдать сына или дочь в университет осталось в полной неприкосновенности — пожалуй, еще больше даже усилилось, не встречая национальных препятствий. «Новые люди» столь же усердствуют в этом отношении, как и их социальные предшественники. Никакая материальная жертва не страшна им для этого. И в результате еврейское юношество буквально заполняет высшие школы всех типов на Украине, составляя в них процент, совершенно несоответствующий ни процентному отношению еврейства на Украине к общему населению, ни даже интересам самого еврейского населения.

По статистике «Коммуниста», в 1923 году во всех высших школах на Украине числилось:

Еврейские студенты составляют, таким образом, немногим меньше половины (47,4 процента) общего числа учащихся высших школ, в то время как процент евреев на Украине не превышает 7. Правда, при этом нужно учесть, что университеты рекрутируют своих питомцев преимущественно из среды городского населения, среди которого евреи составляют уже 35 процентов, нужно учесть и то, что среди евреев преобладают все социальные группы, которые обычно у всех народов больше всего стремятся дать своим детям высшее образование (торговцы, профессиональная интеллигенция и служащие). Но при всем том, учитывая даже все эти обстоятельства, следует признать, что погоня за университетским дипломом превышает всякую норму — даже в смысле интересов самого еврейского населения. По переписи 1920 года на Украине было всего 304 075 евреев обоего пола в возрасте от 20 до 40 лет; студентов же евреев насчитывается 18 428. Таким образом, до 17 процентов всего взрослого и наиболее трудоспособного еврейского населения ушло в высшую школу. Процент, вряд ли соответствующий экономическим интересам самого украинского еврейства!..

Студенчеству на Украине теперь полагается быть пролетарским. Советская власть с настойчивостью, достойной лучшей участи, стремится «пролетаризировать» высшую школу, беспощадно выметая оттуда сотни и тысячи молодежи, заподозренной в недостаточно беспримерной «пролетарскости». Насколько ей это удается — это вопрос, который весьма трудно разрешить, так как все анкеты по этому поводу неизбежно подтасованы самими опрашиваемыми «страха ради буржуазна». Да и данные на сей предмет благоразумно не опубликовываются. Но априорно надо предположить, что известная «пролетаризация» студенчества все же несомненно произошла, в частности и студенчества еврейского.

И вот при ближайшем рассмотрении цифровых данных выясняется, что это новое «пролетарское» еврейское студенчество в своих устремлениях на тот или иной факультет до изумительного похоже на старое «буржуазное».

В самом деле, присмотримся к такой таблице:

Цифры эти безгранично показательны. Почти половина всех студентов‑евреев (43,7 процента) обучается на традиционном «еврейском» факультете — на медицинском. По‑видимому, мечты отцов о том, чтобы увидеть сына доктором, и намерения самих детей полностью совпадают!.. Как и старое буржуазное студенчество, выбирает новое пролетарское хлебный медицинский факультет. На втором месте стоит столь же традиционный для еврейской молодежи философский факультет (18,7 процента). Потом следуют политехникумы (18,1 процента) и экономическое отделение (12,7 процента). В связи с устремлением к земледельческому труду и стремлением значительной части молодежи подготовить себя к Палестине нашлось до 500 юношей, ушедших в сельскохозяйственные институты (2,7 процента).

За исключением этой последней группы — продукта новых идей и настроений, — все осталось по‑старому.

В связи с этим любопытны данные о национальном составе в различных типах высших школ.

На трех факультетах (медицинском, экономическом и в Академии художеств) евреи составляют абсолютное большинство. Впрочем, такой высокий процент не потому, что на этих факультетах так много евреев, а лишь потому, что неевреи их весьма слабо посещают.

Таковы официальные цифры о количестве и внешнем распределении еврейского студенчества на Украине. Они показывают, что, по существу, ничего не изменилось в его среде, несмотря на резко взятый курс на «пролетаризацию». Еврейская среда глубоко консервативна в своих культурных устремлениях, имеет свои социальные законы и им повинуется.

Л. Р‑ий
Киев, июль 1924

№ 176 / с. 3

Мы не можем это забыть

В Софии 25 июля убит редактор монархической газеты «Русь» Иван Калинников. Другие монархические газеты, естественно, посвятили покойному прочувствованные некрологи. Газеты немонархические ограничились короткими сообщениями, в которых высказали осуждение такому способу сведения идейных счетов и отметили профессиональные способности убитого. А между тем в деятельности И. Калинникова была сторона, обойти которую даже над свежей могилой не следует. Благодушный принцип de mortuis aut bene, aut nihil неуместен там, где речь идет о человеке, пользовавшемся своим бойким пером и ловкой изобретательностью способного газетчика для разжигания злобных инстинктов вооруженных банд против ни в чем неповинного мирного населения. Калинников как монархист нас мало интересует. Это убеждение как убеждение. Но были в жизни покойного редактора «Руси» страницы, которых мы не должны забывать.

* * *

Разрешите вернуться на без малого пять лет назад. Добровольческая армия генерала Деникина совершает свое триумфальное шествие по Украине. К концу лета 1919 года она занимает Киев. Вновь возрождается антибольшевистская пресса всех оттенков: здесь и шульгинский «Киевлянин», и кадетствующая «Русь», и народно‑социалистическое «Объединение», и радикальная «Киевская жизнь». А наряду с ними — бойкий листок, выдающий себя за орган какого‑то таинственного, никому неизвестного Союза освобождения России. Листок этот назывался «Вечерние огни», и редактировал его И. Калинников.

Наступили тревожные дни 1–5 октября. 1 октября добровольцы под давлением большевиков оказались вынужденными очистить Киев. Но уже 5 октября они выбили большевиков и вновь заняли город. Тогда начался жестокий погром, оставивший по себе миллионные убытки и сотни убитых и раненых.

Вообще говоря, добровольческие погромы происходили без всякого особенного повода. Войска приходили в еврейские поселения с готовыми намерениями убивать и грабить и не нуждались в каких‑либо специальных поводах к погрому. В отдельных случаях, однако, находились охотники еще намеренно натравить военную массу на евреев, «делу дать законный вид и толк», создав по крайней мере видимость объяснения и оправдания погрому и переложив непосредственную вину за его возникновение на само местное еврейское население. Для этого измышлялись, подтасовывались или фабриковались «факты» о якобы активном враждебном отношении местных евреев к добровольческим частям, о стрельбе из окон и т. д. Вполне понятно, что в таких случаях погром носил особенно ожесточенный характер.

Эту благодарную роль спровоцировать погром в Киеве взял на себя Иван Калинников. Киев — не захолустное местечко, а столица Украины, город с населением в три четверти миллиона, средоточие военных и гражданских властей. Он на виду и у всей Европы. Чтобы учинить погром в Киеве, нужны основания. И. Калинников мужественно взял на себя труд эти основания представить.

Обычно предпогромные антисемитские наветы носили самый общий характер, ни против кого конкретно не были направлены и имели самый неопределенный облик слухов, шедших из уст в уста, анонимных и никого по имени не называвших. Как правило, и эти безымянные обвинения делали свое злое дело, возбуждали умы, создавали погромную атмосферу.

Но Калинникову этого было мало. Он пошел дальше. Едва вновь вошли добровольческие части в Киев, как в номерах редактируемых им «Вечерних огней» от 5, 6 и 7 октября напечатан был ряд списков с указанием улиц и номеров домов, откуда производилась — «преимущественно евреями» — стрельба по отступавшим добровольческим войскам. Перечислен был и ряд случаев расстрела евреев за такую стрельбу. При этом газета уверенно ссылалась на то, что «сведения эти получены из официальных источников» — от генерала Пестича, чинов уголовного розыска и государственной стражи, батареи… артиллерийской бригады, частей С‑го полка и т. д.

Немедленно вслед за газеткой Калинникова подхватил этот кошмарный навет и орган В. Шульгина «Киевлянин», тоже напечатавший ряд «зарегистрированных возмутительных случаев стрельбы из засад и разных видов шпионажа». А 6 октября пошло по стопам Калинникова с Шульгиным и официальное телеграфное агентство Добровольческой армии — «Осваг», разославшее циркулярную телеграмму о событиях 1–4 октября, где открыто говорилось о «деятельной поддержке красных со стороны части еврейского населения», о «зарегистрированных случаях стрельбы из засад» и о «разных видах шпионажа». Эта телеграмма была напечатана во многих газетах, а кое‑где была расклеена даже на столбах и стенах домов.

«Изобретение» Калинникова дало, таким образом, пышные ростки и сделало свое дело. Оно звучало так «убедительно» в своей конкретности, в «точности» своих адресов и имен, в авторитетности ссылок на источники. И не один десяток разгромленных еврейских домов и загубленных еврейских жизней мог бы записать Иван Калинников в актив своих патриотических заслуг.

Он не мог не знать, что творит. Он не мог не знать, что пишет заведомую ложь. Эта ложь была беспощадно изобличена уже через несколько дней. Ибо именно в конкретности навета «Вечерних огней» крылась его уязвимая сторона: он поддавался проверке. И эта проверка была произведена. Киевская Лига борьбы с антисемитизмом, во главе которой стояли профессор Д. Н. Одинец и протоиерей Агеев, совместно с представителями ряда общественных организаций произвела тщательное расследование всех перечисленных «Вечерними огнями» случаев и с неопровержимой убедительностью установила абсолютную неосновательность, а порой заведомую вздорность всех этих «фактов». Ни один из них не оказался хотя бы отдаленно соответствующим действительности. Результаты своего обследования Лига борьбы с антисемитизмом в виде специального плаката расклеила по всему городу, и «Вечерние огни» вынуждены были промолчать в ответ на это публичное обвинение их во лжи. «Официальность» их источников оказалась мнимой, и сами власти сочли себя через несколько дней (9 октября) обязанными запретить газете дальнейшее печатание списков и «доказательств правильности прежних сообщений…»

«Бог правду видит, да не скоро скажет» — на эту тему написал когда‑то Л. Толстой убедительный и трогательный рассказ. Правда и в навете Ивана Калинникова всплыла наверх, но поздно. Злое дело было сделано, и когда я сейчас держу в руках уцелевший в Берлине в материалах Ostjuedisches historisches Archiv комплект «Вечерних огней», то моментами кажется, что кровью напоены его столбцы и каиновой печатью заклеймена подпись редактора: И. Калинников…

И. Шехтман

№ 177 / с. 3

Самое страшное

I.

Вышедшая на днях в Берлине четвертая книжка Blatter far idische Demographi? Statistik un Ekonomik (на идише) приводит в отделе статистической хроники небольшую таблицу о числе жертв погромов в 52 пунктах Подольской губернии за период 1918–1921 годов. Эти 52 пункта пережили, как оказывается, 102 погрома, — по три погрома в среднем на каждый пункт. При этом было убитых 3644, раненых 2376 и изнасилованных женщин 1009.

Не знаю, как кому: мне больше всего страшно от последней цифры. «Мертвые сраму не имут». 3644 мертвецам больше не страшно и не стыдно. Раненые могли вылечиться. Но у тех 1009 изнасилованных женщин никогда не закроется незабываемая, вечно гноящаяся рана, никогда не изгладится мысль о пережитом, после которого весь мир — смрадная яма, и не хочется жить, и все люди кажутся скотами, гнусной пародией на облик человеческий.

С совершенно понятной сдержанностью замалчивала как‑то вся еврейская общественность эту тяжелую и жуткую страницу погромной кровавой книги, эту кошмарную повесть о том, как где‑то «весь табун во тьме сырого свода позорил жен не твоего народа, — по семеро, по семеро с одной…» (Бялик). И только постепенно, по мере того как время сглаживало в нашем сознании всю остроту пережитого позора, начала приходить пора для осторожного и вдумчивого изучения этой страшной — самой страшной — линии в погромном спектре. Ее нужно знать. Без нее нельзя постичь и почувствовать всю жуть погромных годов.

II.

Три опустошительные силы огнем и мечом прошли по еврейским городам и местечкам Украины в грозовое трехлетие 1918–1921: петлюровцы, белая Добровольческая армия и бесчисленные повстанческие банды. Из этих трех сил своей специальностью сделала изнасилования только одна Добровольческая армия.

В качестве сопутствующего явления изнасилования были свойственны в большей или меньшей степени всем погромам на Украине начиная с 1919 года. Погромная волна 1917–1918 годов их почти не знала. Но погромный взрыв 1919 года принес с собою в качестве одной из форм и изнасилования. В сравнительно незначительном размере характеризуются ими петлюровские погромы — устроенные регулярными частями украинской армии. Чаще сопровождают они налеты многочисленных повстанческих банд. Но во всех этих погромах изнасилования играли все же случайную, второстепенную роль.

В самостоятельную и значительную по объему и напряженности отрасль погромной практики выросли изнасилования лишь при добровольческих погромах. Добровольческая армия имеет все основания считать эту область погромного дела своим специфическим, специальным изобретением и достоянием. В кошмарной летописи добровольческих погромов изнасилования, быть может, — самая яркая, самая жуткая страница.

Бросается в глаза прежде всего совершенно исключительный количественный размах изнасилований.

Конечно, получить сколько‑нибудь исчерпывающие и достоверные цифры о количестве изнасилованных совершенно невозможно. Сами пострадавшие, их родные, близкие, знакомые, естественно, тщательнейшим образом скрывали происшедшее несчастье. При опросах, обследованиях об этом старательно умалчивали. К врачам и в лечебницы старались до последней возможности не обращаться. Сколько‑нибудь точных цифр поэтому, конечно, не имеется. Так, в Кременчуге женской лечебницей зарегистрировано было всего 14 случаев подачи медицинской помощи изнасилованным. Но это, по свидетельству бывшего кременчугского городского головы А. Санина, лишь потому, что многие обращались к частным врачам, огромное же большинство ни за какой медицинской помощью вообще ни к кому не обращалось. Действительное же число изнасилованных в Кременчуге А. Санин «по поверхностному подсчету» определяет в 600.

То же и в Черкассах. Здесь опросом ряда врачей выяснилось, что подавляющее большинство пострадавших всячески скрывали свое несчастье, совершенно не обращались за врачебной помощью, и врачи часто совершенно случайно и по другому поводу узнавали об изнасиловании. Эпидемический врач 1‑го района Черкасс доктор Шендаревский рассказывает, что, леча своих пациенток от сыпняка и других болезней, он по течению болезни узнавал про их несчастье. Некоторые как будто случайно спрашивали:

— Доктор, а это ничего, что у меня шесть недель нет регул?

Доктор на это отвечал вопросом:

— А вас казаки не трогали?

И обыкновенно оказывалось, что это пострадавшая. По оценке того же доктора Шендаревского, при вступлении добровольцев ими было произведено до 600 изнасилований и при уходе не менее 200.

При выяснении количественного объема изнасилований приходится поэтому неизбежно считаться с неполнотой и недостаточностью имеющихся данных. Имена пострадавших упоминаются вообще лишь в исключительных случаях — лишь в тех случаях, когда пострадавшая была затем убита или когда изнасилование произошло настолько открыто и всенародно, что скрытность представляется уже излишней.

Почти в отношении всех погромленных пунктов изнасилования занимают одно из центральных мест в отчетах, опросах, показаниях. Они носят массовый характер и затрагивают почти все еврейское население.

В Гостомеле (Киевской губернии) отступившие 12 сентября чеченские части «захватили с собой всех молодых женщин и, изнасиловав их, отпустили обратно». В Росаве (Киевской губернии) в вечер и ночь 15 августа «были изнасилованы более половины находившихся в местечке женщин». О 600 изнасилованных в Кременчуге и 800 в Черкассах мы уже упоминали. В Борзне (Черниговской губернии) проходившая конная часть, имевшая черное знамя с белым черепом на нем, в одну ночь с 9 (22) на 10 (23) сентября изнасиловала более 100 женщин. В Смеле (Киевской губернии) одна только женщина‑врач С. Поляк зарегистрировала 50 обратившихся к ней изнасилованных женщин, доктором Добровольским зарегистрировано 34 случая изнасилования, другими врачами — еще 11 случаев. В Корсуни (Kиевской губернии) следствие установило цифру в 30 изнасилованных во время погрома в августе 1919 года и 20 во время декабрьского отступления добровольцев. В Александровске (Kиевской губернии) изнасилованы около 50 женщин, в Животове (Kиевской губернии) — около 20, в Прилуках — до 40, в Ракитно (Kиевской губернии) — до 100, в Богуславе — до 100, в Городище — более 40, в Джурине (Подольской губернии) — до 60 процентов всех женщин и т. д.

Изнасилования эти совершались совершенно открыто, часто среди бела дня, часто на улицах, на глазах у людей. Жуткую характерную картину рисует в своем сообщении корреспондент сионистской организации в Ростове‑на‑Дону из колонии Равнополь (Мариупольского уезда), занятой вторым Кубанским партизанским полком.

«Среди белого дня солдаты стали гоняться по улицам за женщинами, затаскивали в дома и насиловали на глазах мужей и отцов, беспощадно избивая последних за малейшую попытку защитить насилуемых…» «К ночи в колонию наехали другие казаки для “охоты на жидовочек”, как они сами выражались. Настала темная ночь. Избитое население, особенно женщины, попрятались в ямах, убежали и скрылись в хлебах. Начинался ночной кошмар. Каждые 10–20 минут в колонии поднимались раздирающие крики женщин и детей: то ночные охотники находили спрятавшуюся дичь…»

И Равнополь — не исключение в этом отношении.

В Ракитно (Kиевской губернии) девушку Поволоцкую остановили днем на улице вблизи волостного правления, раздели догола и, невзирая на мольбы и истерические крики, здесь же изнасиловали. В Росаве (Kиевской губернии) казаки, убив на крестьянском сходе старика Я. Э. Козлова 50 лет и его жену Лею 45 лет, принялись за дочь убитых Розу — еще вчера изнасилованную толпой казаков. Несчастная стала умолять прикончить и ее, но казаки, издеваясь, ответили: «Ты еще молода, тебе еще надо жить!..» При этом девушку затащили в ближайший сарай и по очереди долго насиловали ее; потом с гиком и улюлюканьем на глазах крестьян обнаженную выгнали на улицу.

В Смеле (Kиевской губернии), по показанию И. Гальперина, «особая энергия проявлялась казаками в погоне за еврейскими девушками и женщинами, которых тут же на улице на глазах у всех позорили». Два шурина Гальперина «были очевидцами того, как целая группа пьяных казаков, человек в двадцать, совершила в погребе дикое насилие над одной еврейской девушкой. Изнасилование сопровождалось ужаснейшими пытками. Каждый из насильников придумывал, как бы посильнее надругаться над своей жертвой. Несчастная девушка, как передавали, после этой истории покончила жизнь самоубийством».

III.

Особенно зловещий характер придает добровольческим изнасилованиям почти стереотипно повторяющаяся во всех показаниях и отчетах фраза: было изнасиловано столько‑то — между ними 8‑летняя девочка и 70‑летняя старуха. Никакой возраст не спасал от изнасилования. Растлевались полудети и позорились старухи. В Калнибаготе (Херсонской губернии) слепую 70‑летнюю старуху изнасиловали рядом с Двойрой Фертман 11 лет. В Кременчуге «были случаи изнасилования и 12‑летних девочек, и 55‑летних старух», одну женщину 50 лет изнасиловали 10 казаков. В Корсуни (Киевской губернии) изнасилованы были две 70‑летние старухи: П‑ая и А‑вая. В Кривом Озере (Подольской губернии) добровольцы в одном доме застали четырех девушек от 12 до 15 лет, велели хозяйке дома, матери одной из девушек, никуда не выходить с детьми из дому и в течение всего погрома они по нескольку человек поочередно приходили насиловать девушек. В Борзне (Черниговской губернии) «не пощажены были ни глубокие старухи, ни 12–13‑летние дети». В присутствии деда и отца растлили 13‑летнюю девушку Иоффе. В Черкассах (Киевской губернии) среди 120 зарегистрированных доктором Гольдманом случаев изнасилований 6–7 случаев относились к малолетним. По Томашполю (Подольской губернии) доклад местного комитета помощи Киевскому Красному Кресту выразительно отмечает: «есть изнасилованные по пять, по шесть раз девочки 10 лет и 70‑летние старухи».

Не спасали от изнасилования ни болезнь, ни беременность, ни святость места.

В том же докладе из Томашполя комитет помощи прибавляет: «даже больных сыпным тифом девушек изнасиловали». В Корсуни больную воспалением легких дочь местного богача Покрасы изнасиловали при температуре в 40, задушили, а потом надругались над трупом. В Кременчуге шестеро казаков изнасиловали больную возвратным тифом. В Кривом Озере изнасилована и избита была беременная женщина Т. В Россане не была пощажена родильница Р‑н, лежавшая еще в постели (она впоследствии умерла в Богуславе).

В Бобровицах (Черниговской губернии) казаки на глазах родителей на кладбище во время похорон изнасиловали 15‑летнюю дочь шамеса. В Фастове в Йом Кипур группа казаков ворвалась в женское отделение синагоги, находящееся в верхнем этаже. «Женщины, — рассказывает очевидец, — особенно молодые, в безумном страхе бросаются с верхней галереи, ломая себе руки, ноги, ребра. Среди воплей, стонов и плача казаки овладевают несколькими молодыми женщинами и девушками и совершают над ними насилие». В Волчанске (Харьковской губернии) девушка Гуляк спряталась в синагоге. Казаки вытащили ее оттуда и изнасиловали…

IV.

В своем докладе о событиях в Борзне (Черниговской губернии) председатель общины Я. М. Расновский отмечает.

«Не были пощажены самые святые чувства, и много изнасилований произведено нарочно в присутствии родителей, детей и мужей». Эти черты нарочитого глумления ярко выделяют добровольческие изнасилования. В той же Борзне «некоторым отцам пришлось светить свечой при изнасиловании их дочерей». В своем обращении к совету Киевской еврейской общины общинный совет местечка Паволочи (Киевской губернии) пишет: «девушки были изнасилованы на глазах родителей, бессильных спасти их». В Росаве старуха Р. Л. 75 лет была изнасилована на глазах мужа и дочерей. «В Ракитно (Kиевской губернии) трех дочерей Рейхмана изнасиловали именно на глазах родителей. А в Смеле в одном доме хозяйку изнасиловали по очереди 12 человек, а после этого мужа ее принудили на глазах у всех, в свою очередь, совершить с ней половой акт. Казак при этом следил, чтобы не было симуляции…»

Вообще изнасилования носили нередко чудовищно извращенный и жестокий характер. С каким‑то особенным сладострастием стремились ко всему противоестественному, извращенному. В Кривом Озере в доме К. принуждали брата изнасиловать сестру; за отказ тяжело ранили. Там же заставляли дедушку изнасиловать внучку; за отказ тяжело ранили и сами изнасиловали девочку. Беременную женщину изнасиловали, разрезали ей живот и выбросили на улицу, где собаки съели плод и загрызли мать. В Смеле девушку 17 лет, работницу конфетной фабрики, изнасиловали через рот. Рот изуродован. Девушка продолжительное время после этого страдала страшными рвотами при одном воспоминании о пережитом. В Борзне «были случаи, когда несчастных жертв раздевали донага под открытым небом в осеннюю ночь, предварительно пороли, а потом насиловали; некоторые женщины насиловались десятками солдат».

Этот массовый характер изнасилования одной жертвы целыми группами солдат отмечают все источники.

Опрошенные в Черкассах врач Гольдман, женщина‑врач Шендаревская и акушерки Рувинская и Липкова — все указывают, что в зарегистрированных ими 150–160 случаях изнасилованные подверглись насилию целых групп казаков. Часто число насильников доходило до 10–12 человек на женщину (доктор Гольдман). В Ракитно в растлении одной малолетней участвовали 8–10 человек. В Кременчуге 50‑летнюю женщину изнасиловали 10 казаков. В материалах кременчугской еврейской общины сохранился трагический человеческий документ — рассказ изнасилованной Ханы Губерман 42 лет. К ней на квартиру по Николаевской улице, № 23 ворвались человек 10 военных, избили ее, потом, рассказывает Хана Губерман, «повалили меня на землю, причем один меня держал за руки, другой сел коленями на ноги, другой еще предложил закрыть рот, но остальные возражали против этого, сказав: “Она все равно кричать не будет и сопротивляться не станет” — и приступили к изнасилованию, чередуясь без перерыва, один за другим четыре человека подряд…»

V.

При моральном состоянии Добровольческой армии совершенно естественно, что значительная часть изнасилованных оказалась зараженной венерическими болезнями. Точные данные на этот предмет, конечно, в еще большей мере немыслимо собрать, чем в отношении изнасилований вообще. Относительное исключение составляют Смела и Черкассы, где путем опроса местных врачей и акушерок удалось выяснить потрясающую картину. В Смеле из 50 зарегистрированных доктором С. Поляк случаев 25 изнасилованных оказались зараженными гонореей, шесть — мягким шанкром и восемь — сифилисом. Некоторые из зараженных чрезвычайно молодые, 14‑летние. То же имело место и в Черкассах. Из 50 зарегистрированных доктором Шендаревским случаев изнасилования в 10 случаях жертвы оказались зараженными триппером, в пяти — сифилисом и в пяти — мягким шанкром. Акушерка Рувинская отмечает преимущественные заболевания триппером. Восемь случаев триппера отмечает и доктор Гольдман. Бывали случаи, когда заражение переносилось потом на мужа и детей (сообщение доктора Шендаревского).

Ряд жертв изнасилования оказывался впоследствии беременными. Из 50 пациенток доктора Шендаревского в Черкассах 15 оказались беременными. Это несчастье острее и горше всего воспринималось пострадавшими и их близкими. От этой беременности всячески старались избавиться. Врачи обычно помогали в этом. Но многие обращались к врачебной помощи слишком поздно или производили аборт домашними средствами, с помощью бабок, знахарок. В этих случаях были роковые исходы. Так погибли в Черкассах две пациентки доктора Шендаревского: Шлиф, 18 лет, и Майорова, 19 лет, обе редкие красавицы.

Вообще смертные случаи были нередки. Девушка 20 лет Самбур покончила самоубийством (доктор Гольдман). Девочка 10 лет, подвергшаяся групповому изнасилованию, скончалась от кровоизлияния (доктор Шендаревский).

Естественно, что испытанные изнасилования тяжело отзывались и на психике и всей нервной системe пострадавших. Доктор С. Поляк (Смела) отмечает, что «некоторые жертвы страдают теперь сильным нервным расстройством, подергиваниями, судорогами и т. п. Одна из жертв отправлена в Киев в Кирилловскую больницу» (для умалишенных).

Доктор Гондлевский (Черкассы) тоже констатирует, что «некоторые случаи сопровождались страшными нервными потрясениями. Жертвы хотели наложить на себя руки, и врачу приходилось воздействовать и влиять на них морально. Один такой случай произошел с интеллигентной девушкой, курсисткой‑медичкой». В Ставище (Киевской губернии) несколько изнасилованных девушек сошли с ума. В Фастове уполномоченный Россошского Красного Креста Г. И. Рабинович сообщает: «Наблюдавшийся у многих нервный психоз, особенно у значительного числа изнасилованных девушек, начинает выявляться в буйном помешательстве». В большинстве случаев, однако, отмечает доктор Гондлевский, «жертвы переносили свое горе сносно; их страдания затеривались в массе других. Горе переносилось с тупой покорностью судьбе».

VI.

Материалы сохранили, однако, ряд потрясающих рассказов и о героической защите еврейскими девушками своей чести, и о целом ряде родителей и близких, заплативших жизнью или увечьем за попытку спасти своих дочерей от изнасилования.

В местечке Монастырище (Подольской губернии) одна из красивейших девушек местечка, гимназистка 6‑го класса Неся Фридман спаслась от насилия тем, что легла посреди улицы, притворившись мертвой; так она пролежала все время погрома и не один казак, проходя мимо, толкал ее ногой и говорил: «Жалко, хорошая жидовочка…» Другая гимназистка, Ида Магиде 14–15 лет, отчаянно сопротивлялась пытавшемуся овладеть ею насильнику‑казаку. Тот грозил убить ее за сопротивление. Девушка заявила, что готова умереть. Казак в течение двух часов подвергал ее жесточайшим пыткам, которые девушка стойко выносила. Этот молчаливый героизм в конце концов победил и бандита — он ушел, заявив: «В первый раз вижу такую геройскую жидовочку…» В Кременчуге Эсфирь Нуркина 18 лет, уже брошенная двумя насильниками на кровать, спаслась тем, что крикнула: «Уйдите от меня, я заражена григорьевцами (бандами Григорьева, незадолго до того занявшими город) сифилисом!»

Многие платили жизнью за сопротивление. В поселке при станции Попельня была расстреляна за отчаянное сопротивление насильником Берта Бендерская. В Фастове отец, брат и жених девушки Гуртовой — все были убиты за попытку защитить ее от изнасилования: благодаря этому девушка и спаслась. При станции Попельня был расстрелян М. Дубович за то, что не дал изнасиловать сестру. В Ракитно (Киевской губернии) чеченцы расстреляли Хану Очаковскую за сопротивление увозу на вокзал для надругательства трех своих дочерей в возрасте от 12 до 19 лет. Имела своих мучеников и Росава: там был убит, спасая свою дочь от насилия, Мордко Гершгорн, 46 лет, и замучены Янкель‑Лейб Восков, 75 лет, и его жена Ента, 70 лет, за попытку защитить честь своей 24‑летней дочери Рухли, изнасилованной и замученной казаками. В Ромнах (Полтавской губернии) убиты были содержатель гостиницы «Виктория» Фрейдин и его жена за попытки спасти от изнасилования свою 18‑летнюю дочь Ревекку; несчастная была изнасилована и потом убита. В местечке Оратово (Киевской губернии) мать своим телом прикрыла дочь и не двигалась с места под ударами обнаженной шашки, рубившей ее беспощадно.

Обычно изнасилования приходились на острые моменты погромного разгула. Но не всегда и не всюду. В некоторых местах они вошли в обиход повседневной жизни, превратились в регулярную «подать натурой». Об этом показания пострадавших и свидетелей предпочитают, естественно, умалчивать. Только в отношении Животова (Подольской губернии) один из докладов глухо и многозначительно отмечает, что комендант «каждую ночь посылал солдат привести к нему еврейскую девушку; не помогали просьбы, рыдания — забирали силой…»

* * *

Исчерпать эту тему нельзя. В каждом из этих многочисленных фактов — «мало слов, а горя реченька, горя реченька бездонная». Из всего, что может пережить человеческая душа и человеческое тело, это — самое страшное. Невытравимое, незабываемое. Многие тысячи таких тайных драм развернулись в залитых огнем и кровью еврейских местечках Украины. С невольной жутью приоткрываешь край сотканной из горя и стыда завесы.

И. Шехтман

№ 178 / с. 3

Свидетель‑судья

Несносный народ — поклонники талантов. Если когда‑нибудь таланты всего земного шара объединятся и объявят священную войну своим поклонникам, в этом не будет ничего удивительного. Поклонник — несчастье таланта, бич его, Б‑гом ниспосланное наказание. Он везде следует за талантом или, по крайней мере, хотел бы следовать, вмешивается во все его дела, обо всем его расспрашивает. Господин талант, что вы думаете о «Малабарской вдове»? Что может думать о таком предмете талант? Про малабарцев он ничего не в состоянии придумать, а вдова… вдова — это понятие относительное, все зависит от того, и т. д. Не догадался он, что пишутся слова эти с прописной буквы, что речь шла о старой‑престарой оперетке, и попал впросак. И ведь трагичнее всего то, что талант — не всегда талант, а только кажется таковым поклоннику: ничего не поделаешь — надо лезть на пьедестал и отвечать на вопросы.

Нашелся поклонник таланта и у господина Арцыбашева, да еще не обыкновенный, а горячий. Так и пишет: «Михаил Петрович, с первого вашего появления в литературе я стал горячим поклонником вашего художественного таланта». В последнее время господин Арцыбашев больше пробавляется публицистикой. Поклонник не спасовал: преклонился и перед публицистическим дарованием. И конечно, задает таланту, то бишь господину Арцыбашеву, вопросы. И конечно, о еврейском вопросе, да еще в связи с большевизмом. О чем же может спрашивать еврей? Вы, может быть, уже догадались, что поклонник на сей раз, как это ни странно, оказался евреем.

Господин Арцыбашев не был поставлен в тупик. Напротив того, как удостоверяет некий господин Марвин, поместивший ответ на ответ господина Арцыбашева в той же газете «За свободу», где произошел данный обмен мнений, он, господин Арцыбашев, «давно имел намерение выругаться, но не делал этого за неимением подходящего повода. Повод нашелся: какой‑то еврей написал письмо, и ответ сам по себе изготовился». Таким образом, я должен несколько исправить сказанное выше о поклонниках: иногда и поклонники пригодны бывают на что‑нибудь. Совсем как в знаменитой балладе Козьмы Пруткова:

— Вы любите ли сыр? — спросили раз ханжу.

— Люблю, — он отвечал, — я вкус в нем нахожу.

Догадливый поклонник преподнес таланту лакомую тему. Тот ухватился за нее и преподнес уже нам, читателям, трехполосный фельетон, написанный по всем правилам старинной семинарской хрии: вступление, изложение, перорацио и заключение.

Разрешите теперь переменить тон и говорить серьезно: этого требует вопрос, трактуемый господином Арцыбашевым. Он правильно назвал его больным. Еврейский вопрос, как болезнь: когда его нет, тогда все обстоит благополучно. А при наличии — больно нам, его объектам. Но больно и тем людям из неевреев, которые подходили и подходят к нему без предвзятости и раздражения. Лучшие представители русского народа всегда утверждали, что собственно еврейского вопроса нет, а есть русский вопрос о евреях, что если нам, евреям, физически больно от него, то им морально тяжко. Леонид Андреев писал о нем как о горбе на спине русского человека, как о позорном клейме, из‑за которого ему нет прохода в кругу культурных европейцев. Господин Арцыбашев ничего этого не признает. Он помнит, что в доброе старое время считалось неприличным культурному русскому человеку «выражаться антисемитски», но, Б‑же сохрани, он лично — отнюдь не антисемит, он только против того, чтобы к еврейскому вопросу подходили «на цыпочках», он против запрета говорить о нем все, что думаешь.

«Меня никто не может разуверить в том, что я видел собственными глазами. А видел я то, что большевистские учреждения переполнены евреями и что евреи безусловно играют первую роль в той самой коммунистической партии, которая является причиной гибели и разложения нашей родины». Вот главное, что считает долгом поведать господин Арцыбашев. Робкое указание своего поклонника‑еврея на то, что евреи, как гонимые при царизме, должны были дать большой процент большевиков, он отметает: крестьяне были не менее бесправны, чем евреи, а между тем, утверждает он, «на деле оказывается, как видно из собственной коммунистической статистики, что крестьяне составляют ничтожный процент партии, тогда как несомненно, что евреи дают не менее половины».

Таким образом, господин Арцыбашев ссылается не только на собственные наблюдения, но и на данные советской статистики.

Сначала о последнем. Эта ссылка господина Арцыбашева — ложь от начала до конца. Господин Арцыбашев высосал ее из пальца. Коммунистическая статистика национального состава большевистской партии действительно была опубликована — в «Правде» от 21 августа 1923 года, но в ней указывалось, что на 375 698 членов партии великороссов 270 409 человек, а евреев — 19 564 человека. До арцыбашевского утверждения «не менее половины» — дистанция огромного размера: немного более 5 процентов, а если сравнить с еврейским населением советской России в целом, 5 человек на 1000 душ.

Решившись выступить публично по вопросу, который он сам именует больным, изложению коего он предпосылает бездну оговорок, в связи с коим пишет о каком‑то риске, коему подвергается, господин Арцыбашев не потрудился сделать самой элементарной вещи: собрать фактический материал, ту самую статистику, о которой пишет.

Для людей его умонастроения это и не нужно. Недаром же он пишет: «несомненно, что евреи дают не менее половины». Для господина Арцыбашева это несомненно. Когда он решил благодаря услужливости своего поклонника написать статью на данную тему, для него было все в ней несомненно: зачем же было утруждать себя собиранием материала?

А несомненно было потому, что господин Арцыбашев «видел собственными глазами». Аргумент настолько сногсшибательный, что кажется странным, зачем было ему еще так неудачно привлекать на помощь советскую статистику. Но, очевидно, для чего‑то это было нужно. Очевидно, господин Арцыбашев собственным глазам не так уже доверяет.

И правда, что они могли видеть, где они могли видеть? В своих предыдущих статьях господин Арцыбашев заверял нас, что, находясь в советской России, он всегда старался быть как можно дальше от большевистских кругов, что он не поддерживал никаких, абсолютно никаких отношений с советскими учреждениями. Что же и где же он мог наблюдать это наводнение евреями большевистской партии? То же и там же, что любой советский обыватель, любая советская салопница из бывших унтер‑офицерш, которая твердит за кофеем приятельнице: «жидов‑то, жидов‑то сколько у них, милая моя, все одни жиды, починая с Ленина».

Чем разнится показание господина Арцыбашева от разглагольствований такой питерской или московской кумушки? Круг наблюдений их тот же, у кумушки, принимая во внимание ее ненасытное любопытство и исключительную подвижность, значительно больший. Объективность в суждении тоже равная: мы видели, как господин Арцыбашев обращается со статистикой. Вы скажете: господин Арцыбашев как‑никак беллетрист и даже публицистические статьи пишет. Но о даре объективного наблюдения беллетристические произведения господина Арцыбашева свидетельствуют меньше всего. Что же касается его публицистических упражнений, то эти периодические истерики могут служить лишь образцом больной эмигрантской психики.

Высосав из пальца утверждение, что евреи составляют не менее половины компартии, господин Арцыбашев пишет, что «тем самым еврейство приняло на себя непропорционально большую часть вины, вместе с пропорциональной долей ненависти, которую русский народ питает, имеет право питать и будет питать к большевикам». И, как вывод, требует от нас, чтобы мы себя «реабилитировали» созданием антибольшевистской еврейской организации.

Не слишком ли поторопился господин Арцыбашев и со своими логическими построениями, и с выводом? Исходная посылка его рассуждений, как мы видели, ошибочна. Если евреев в компартии не 50 процентов, а 5 процентов, то, быть может, и русский народ не так уж ненавидит нас, евреев, как сие утверждает господин Арцыбашев. Когда наконец господа беллетристы, упражняющиеся в области публицистики, перестанут говорить от имени русского народа! Если господин Арцыбашев «питает, имеет право питать и будет питать» к нам, евреям, какое‑то чувство (о, отнюдь не неприязнь!), то зачем распространять это на весь русский народ?

Что господин Арцыбашев составляет часть его, это бесспорно. Но смею думать, его настроение не показательно для широких масс русского народа. Для известной группы русской интеллигенции, блазированной, никогда ничем серьезно не увлекавшейся, менявшей одно увлечение на другое, одного божка на другого, нервно издерганной, душевно опустошенной и революцией окончательно выбитой из жизненной колеи, да, для этой категории лиц писания господина Арцыбашева типичны. Они так думают, так рассуждают: искажая факты, обобщая свой малюсенький запас опыта. Удивляться приходится не тому, что такие люди в наше ответственное время решаются трактовать «больные вопросы» публично, а что они вдобавок еще имеют смелость становиться в позы судей, выносить вердикты и требовать исполнения их. Taкиe свидетели‑судьи должны быть отведены — мягко, но решительно.

С. Познер

№ 178 / с. 3

Махно

Только что замолкла полемика, вызванная сообщением о том, что Махно обратился за помощью к местным еврейским организациям. Махно это сообщение категорически опроверг. Но корреспондент столь же категорически заявил, что за вспомоществованием, правда, обращался не сам Махно, но это сделало с его ведома и по его поручению одно лицо, весьма ему близкое. На этом пока поставили точку.

Сам по себе этот инцидент, конечно, малозначащий и случайный. Но он безгранично любопытен и характерен с психологической точки зрения. Как дошел Махно до мысли обратиться за помощью к какой‑либо еврейской организации? Ведь не мог же он не знать, что имя его окружено кровавым ореолом в глазах еврейской общественности, глубоко убежденной, что Махно был одним из самых жестоких мастеров погромного цеха, подвизавшихся на протяжении трехлетия 1918–1921 на еврейской Украине. И все же?..

И все же расчет Махно был не таким уже нелепым и безумным. В способности ориентироваться и в инстинктивной хитрости никто не может отказать этому недавнему «батько». Махно прекрасно знает, что именно за последнее время сделан был ряд усиленных попыток реабилитировать его и снять с него одиозный титул «погромщика». В американской еврейской прессе появился ряд статей, защищающих самого Махно и созданное им движение от обвинения в устройстве или хотя бы попустительстве погромам. Сам Махно, мол, — идейный анархист, его сподвижники — угнетенные крестьяне, чуждые всякой национальной вражды. Те же «махновцы», которые действительно устраивали погромы, были простыми бандитскими шайками, присваивавшими себе популярное в массах имя махновцев. Эти «реабилитирующие» статьи, подписанные еврейскими именами, конечно, не остались неизвестными Махно. Еще лучше знает он, конечно, о специальной книге — «История махновского движения», выпущенной в прошлом году группой русских анархистов в Германии. Автор этой книги — П. Аршинов. Он — ближайший сотрудник Махно, ведавший культурно‑просветительным отделом при его штабе, редактировавший махновскую газету «Путь к свободе» и т. д. В своей книге Аршинов тоже пытается рядом фактов подтвердить отсутствие в махновщине каких‑либо антиеврейских и погромных начал.

Доказывает он это, прежде всего, фактом участия в махновском движении целого ряда евреев.

«В армии махновцев, — пишет Аршинов, — немалую роль играли евреи‑революционеры, из которых многие отбывали каторгу за революцию 1905 года или жили в эмиграции в государствах Западной Европы и Америки. Укажем из них следующих лиц:

Коган — помощник председателя высшего органа движения — районного гуляйпольского Военно‑революционного совета. Рабочий. Но еще до революции 1917 года по мотивам духовного характера ушел с фабрики к земледельческому труду в бедную еврейскую земледельческую колонию. В бою с деникинцами под Уманью был ранен, а затем, будучи раненым, захвачен в уманском лазарете деникинцами, по сообщениям, зарублен ими.

Л. Зиньковский (Задов) — начальник армейской контрразведки, а впоследствии комендант особого кавалерийского полка. Рабочий. До революции пробыл свыше 10 лет на каторге по политическому делу. Один из активнейших деятелей революционного повстанчества.

Елена Келяер — секретарь культурно‑просветительного отдела армии. Участница профессионального рабочего движения в Америке. Работница. Одна из организаторов конфедерации “Набат”.

Я. Алый (Сухопольский) — рабочий. Член культурно‑просветительного отдела армии. Отбывал каторгу по политическому делу. Один из организаторов и член секретариата конфедерации “Набат”».

Лишь «по мотивам конспирации» отказывается Аршинов «значительно удлинить» этот список евреев‑революционеров, принимавших участие в махновщине.

Но зато он категорически утверждает, что еврейское население окружных еврейских земледельческих колоний относилось к махновцам вполне доверчиво и усердно пополняло их ряды.

«Еврейские трудовые колонии, — утверждает Аршинов, — во множестве разбросанные в уездах Мариупольском, Бердянском, Александровском и других, принимали самое активное участие в районных съездах крестьян, рабочих и повстанцев, имея на них, а также в районном Военно‑революционном совете своих представителей. И по зову Военно‑революционного совета пополняли армию повстанцев‑махновцев добровольными бойцами, еврейские колонии дали из своей среды значительное количество бойцов в ряды повстанческой армии.

В армии повстанцев‑махновцев имелась даже особая еврейская батарея, обслуживавшаяся одними евреями‑артиллеристами и имевшая еврейскую полуроту прикрытия. Эта батарея под руководством повстанца‑еврея Шнейдера героически обороняла Гуляй‑Поле от наступавшего в 1919 году Деникина и, сражаясь до последнего снаряда, вся погибла под Гуляй‑Полем в борьбе с полчищами Деникина».

Конечно, совершенно отрицать наличность антисемитизма и погромов в махновщине П. Аршинов не решается. Но он с уверенностью утверждает, что это были исключения и, главное, что Махно решительно и беспощадно боролся с этими явлениями.

«В громадном повстанческом круговороте 1918–1919 годов, — признается Аршинов, — могли, конечно, быть отдельные лица с антиеврейским настроением, но они являлись продуктом не повстанчества, а общерусской действительности и не имели никакого значения в целом движении. И когда такие лица прорывались с антиеврейскими действиями, они подпадали под суровую кару повстанцев‑революционеров».

И он приводит ряд случаев в доказательство своего утверждения.

«12 мая 1919 года в еврейской земледельческой колонии Александровского уезда было убито несколько еврейских семейств, всего около 20 человек. Штаб махновцев для расследования дела немедленно назначил комиссию, которая установила, что совершившие убийства были крестьяне соседнего села Успеновки, в числе 7 человек. Крестьяне эти не входили в повстанческую армию. Однако махновцы нашли невозможным оставить их безнаказанными и при задержании немедленно расстреляли. После было установлено, что этот случай и попытки к другим подобным случаям находились в связи с деникинскими отрядами, просочившимися в Гуляйпольский район и подготовлявшими подобными актами благоприятную почву для общего наступления деникинской армии на Украину.

4 или 5 мая 1919 года Махно с несколькими командирами спешно ехал с фронта в Гуляй‑Поле, где его в течение дня ожидал чрезвычайный уполномоченный республики Л. Каменев с членами харьковского правительства. На станции Верхний Токмак он неожиданно увидел плакат с надписью “Бей жидов, спасай революцию, да здравствует батько Махно”.

“Кто повесил плакат?” — обратился Махно. Оказывается, плакат повесил один партизан, лично известный Махно, принимавший участие в боях с деникинцами и человек, в общем, неплохой. Он немедленно явился и был тут же расстрелян.

Махно уехал в Гуляй‑Поле. Но в течение всего дня и всего совещания с уполномоченными республики он находился под впечатлением этого прискорбного случая. Он сознавал, что с повстанцем поступил жестоко, но в то же время видел, что в обстановке фронта и наступавшего Деникина такие плакаты могут принести громадное бедствие еврейскому населению и вред революции, если против них не действовать быстро и решительно.

В момент отступления повстанческой армии к Умани, летом 1919 года, было несколько случаев ограбления партизанами еврейских семейств. Когда повстанцы расследовали эти случаи, обнаружилось, что виновниками их была неизменно одна и та же группа в 4–5 человек. Все они оказались из григорьевских отрядов, которые после убийства Григорьева целиком перешли в армию махновцев. Группа эта по обнаружении была ликвидирована, вслед за этим были удалены из повстанческой армии все бойцы, бывшие в григорьевских отрядах, как идейно невыдержанный элемент, на перевоспитание которого не было ни подходящих условий, ни времени.

В феврале 1919 года ввиду случаев антисемитизма Махно предложил всем еврейским колониям организовать самооборону и выдал необходимое количество винтовок и патронов каждой колонии. В это же время он организовал и провел по всему району ряд митингов, на которых призывал массы к борьбе со злом антисемитизма».

Таковы факты, приводимые Аршиновым. В сочетании со статьями, помещенными известным сподвижником Махно анархистом Ю. Волиным (евреем) и другими защитниками махновщины, они, конечно, производят известное впечатление, и Махно действовал не совсем уж наобум, обращаясь к помощи еврейских организаций. И не его вина, если те оказались более недоверчивыми, чем он рассчитывал, и, относясь даже с полным доверием ко всем этим фактам (если они им знакомы), твердо помнили лишь об одном: махновщина вписала одну из самых кровавых страниц в черную книгу погромной истории Украины. Против этого бессильны все отдельные «факты» и все ухищрения публицистических адвокатов Махно.

Ю. Борисов

№ 187 / с. 4

Ганс Герцль

(Информация «Народной мысли»)

Вена, 13 августа

Тотчас после своего крещения в венском доминиканском монастыре Ганс Герцль уехал обратно в Лондон, где он живет уже около 20 лет. Ганс Герцль получил свое воспитание в Лондоне. В Вену он приехал лишь несколько месяцев тому назад и служил английским корреспондентом в венском банке «Унион».

Когда умер Теодор Герцль, Гансу минуло 13 лет. На похоронах своего отца на Деблингском кладбище Ганс Герцль стоял у могилы отца рядом с Давидом Вульфсоном, который по завещанию Герцля был назначен его опекуном. Отношение семьи Герцля к сионистскому движению обусловливалось тем, что сионизм отнял у нее отца, сына и мужа и свел его преждевременно в могилу. И вот теперь, через 20 лет, сын Герцля ушел окончательно от еврейства, которому отец его отдал всю свою жизнь. Небезынтересно отметить, что лишь одна из дочерей Герцля — Труде Герцль пошла по стопам своего отца и в настоящее время состоит в женской лиге австрийской сионистской организации.

ЕТА сообщает, что Ганс Герцль, которому ныне исполнилось 34 года, перешел в католичество 20 июля, в тот самый день, когда десятки тысяч евреев собрались на могиле его отца в связи с 20‑й годовщиной со дня его смерти. Обряд крещения совершил патер Шлезингер, сам еврейского происхождения.

О своем крещении Ганс Герцль уведомил председателя австрийской сионистской организации Штрикера следующим письмом: «В связи с предполагаемым вами изданием переведенного мною на английский язык дневника моего отца считаю нужным сообщить вам, что я перешел в христианство. Я считал несправедливым оставить вас в неведении об этом обстоятельстве, которое безусловно имеет важное значение в связи с предполагаемым изданием трудов моего отца».

Ганс Герцль, долгое время живший в Англии, прекрасно владеет английским языком, чем и объясняется данное ему поручение перевести на английский язык дневник Теодора Герцля.

№ 185 / с. 3

Просьба марранов о принятии их в иудейство

ИЕРУСАЛИМ (ЕТА). Верховный раввинат Палестины совместно с представителями еврейских общественных и культурных организаций детально обсуждает коллективную просьбу марранов Пиринейского полуострова о возвращении их в иудейство, что связано с переселением их в Палестину. Просьба марранов датирована 25 июня и передана через посредство еврейской общины в Лиссабоне. Большинство марранов занимается сельским хозяйством, остальные — врачи, адвокаты, ученые, а также купцы и промышленники. В своем заявлении марраны пишут, что крещение их предков, вынужденное инквизицией, было мнимым: в душе они сохранили преданность еврейскому народу и из поколения в поколение передавали эту преданность. «Пусть нас детьми крестили в католических церквях, венчали по католическим законам и хоронили как католиков, мы все же не переставали чувствовать себя евреями. Живя в течение веков под гнетом клерикализма, мы были отрезаны от своего народа. Мы не имели возможности соблюдать еврейские законы. Наблюдая фазисы луны, мы устанавливали, когда наступит Йом Кипур. Мы страдаем от сознания, что забыли еврейский язык, но мы живо следим за возрождением страны наших предков и надеемся, что нашим детям будет суждено еще возвратиться в Палестину.

Дух свободы, который царит сейчас во всем мире, дал наконец и нам возможность открыто себя проявить».

№ 178 / с. 3

Верховный раввин Рима у Муссолини

РИМ (ЕТА). Министр‑президент Муссолини принял в продолжительной аудиенции председателя союза еврейских общин Италии и верховного раввина Рима. Еврейские представители обратили внимание Муссолини на то, что реформы преподавания в основных школах противоречат религиозным интересам евреев. Муссолини заверил их, что он отлично сознает важность этого вопроса и примет меры к тому, чтобы принимались во внимание религиозные интересы итальянских евреев.

№ 181 / с. 4

Могут ли бедуины и марраны быть приняты обратно в иудейство

НЬЮ‑ЙОРК (ЕТА). В интервью с сотрудником ЕТА верховный раввин Палестины Кук сказал, что желание бедуинов племени ал‑шмални перейти в еврейство вызывает очень деликатный политический вопрос. Если нет налицо достаточных исторических доказательств еврейского происхождения этого племени номадов, то принятие их в еврейскую общину Палестины ввиду глубоко укоренившихся обычаев и верований бедуинов едва ли желательно.

Иначе обстоит дело с марранами, которые, без сомнения, происходят от евреев. Но и здесь необходимо преодолеть разные затруднения с точки зрения еврейского закона, так как еврейский закон не терпит никаких уклонений в вопросах венчания и развода.

Как известно, бюро верховного палестинского раввината постановило до возвращения в Палестину верховного раввина не постановлять никаких решений по просьбам бедуинов и марранов. По этому вопросу будет запрошено мнение также национальных еврейских организаций в Палестине.

№ 191 / с. 3

Переименование улиц в Черновицах

(ЕТА) Черновицкая еврейская организация резко протестует против переименования румынскими властями еврейских названий улиц в Черновицах. Так, переименованы улицы имени Теодора Герцля и Карла Эмиля Францоза.

№ 177 / с. 5

Палестинский театр

В Ригу прибыл руководитель палестинского Художественного театра, один из основателей московской «Габимы», ученик Станиславского и Вахтангова Менахем Гнесин.

М. Гнесин приехал в Ригу по делам палестинского театра.

В беседе с сотрудником «Народной мысли» М. Гнесин сказал:

«Несколько лет тому назад в Палестине составилась небольшая группа еврейских артистов. Вскоре артисты убедились, что халтурить в Палестине нельзя, что необходимо взяться за серьезную и энергичную работу…

До сих пор у евреев не было подлинного театра, лучшие еврейские актеры уходили на чужую сцену. Мы снабжали Европу хорошими артистическими силами, а наша собственная сцена оставалась обездоленной. То же можно сказать и о наших драматургах, художниках и композиторах. Когда в прошлом году в Берлине составилась труппа студийцев палестинского театра, перед нею стояла очень тяжелая задача — создать еврейского артиста и привлечь к себе еврейского драматурга, художника и композитора. Труппа составилась из 19 человек. В 1923 году в тяжелых условиях Берлина началась интенсивная работа в студии. К нам приходили знатоки сцены вроде режиссера государственного театра в Берлине Леопольда Иесенера, Гранаха и других, и они сразу почувствовали, что этот театр, эта студия чего‑то ищет, чего‑то хочет и что из этого театра выйдет что‑то большое. Им, профессионалам, артистам, не было понятно, как можно без конца заучивать все одну и ту же пьесу “Бальтазар”, в то время как у них каждые две‑три недели менялся репертуар. Несмотря на незнание нашего языка, они нас все же прекрасно поняли и хорошо оценили.

Вспоминаются слова Станиславского при виде игры московской “Габимы”: “Теперь я только узнал, что язык на сцене ничто. Вот я не знаю языка, а улавливаю каждый звук этой замечательной новой игры”.

Иесенер говорил: “Такого театра еще не было в Германии, а если дальше работа будет идти в том же духе, то этот театр покажет новый путь европейскому театру”.

Лишь недавно влиятельная английская газета “Обсервер” писала: “Этот театр приедет из Палестины и покажет Европе, как нужно играть на сцене”. Публичные выступления палестинского театра, несмотря на то, что ставилась только одна и та же пьеса, проходили при битком переполненном зале. Присутствовали не только евреи, но и многочисленные иностранцы и даже японцы. Такое увлечение палестинским театром и необыкновенный успех этого молодого дела объясняются, конечно, жертвенным энтузиазмом, которым исполнены все артисты. Все они готовы на жертвы родному искусству. Наш лозунг: “Создание художественного театра в Палестине”. Только на родной почве, только в Палестине, театр может расти и развиваться, обрести свой истинный облик. Ибо я убежден, что палестинский театр должен заступить место синагоги, стать храмом настроений, а актеры — коганим, священнослужителями искусства. Если же театру суждено будет остаться в Европе, то из его дела ничего не выйдет.

Вокруг театра мы должны сконцентрировать наши лучшие артистические и музыкальные силы. Создавая театр нового типа, мы внесем в него классический репертуар, репертуар библейский. Это еще нетронутый клад для сцены. В Библии сокрыт совершенно неведомый мир классического искусства. И наш театр должен стать театром Библии. В ближайшее время вслед за “Бальтазаром” к постановке готовятся пьесы: музыкальная комедия “Мегилат Эстер”, “Самсон” Ведекинда, “Дочь Ифтаха”.

Но одновременно с классическим библейским репертуаром театр будет ставить и классические вещи Ибсена, Гамсуна, Толстого, Андреева, Шекспира и др. В Палестине при театре будет студия для подготовки артистических сил. Нельзя забывать, что наш артист по своему типу напоминает старого масмида — послушника. Вновь пришло время масмидим, встречающихся только у еврейского народа, и с помощью их можно создать нечто великое. Конечно, только в Палестине.

Наш театр — театр исканий. Но искания эти ничего общего не имеют с российскими попытками внести “октябрь” в театр. Мы стремимся вновь вызвать к жизни и дать возможность проявиться еврейскому темпераменту, еврейскому движению, тому вековечному движению, известному уже из Библии. Вспомним хотя бы, что знаменитые хоры на древнегреческой сцене, в трагедиях Эсхила, Софокла, заимствованы у нас: следы этих хоров можно проследить в Теилим (ла менацеах миземар…) и в пророческих собраниях (хеврат невиим). Мы дали миру лучших декламаторов. И вот теперь наш театр возрождает еврейское сценическое искусство.

Мы свершили революцию. Мы заставили еврея жить театром, а не забавляться игрой, как это было раньше. Театр батлоним изжит, наш театр заодно и школа, и книга.

Искания нашего театра — это искания всего нового палестинского еврейства. Мы отправляемся в Палестину и там будем зеркалом, отражающим возрождающееся в Палестине еврейство».

№ 192 / с. 5

Лучшие из худших

I.

Воспоминания Витте раскрыли в свое время перед широкими читательскими массами, далекими от старых правящих кругов, во всем объеме внутреннее содержание этого крупнейшего государственного человека последних десятилетий русского царизма. Огромный, острый и прозорливый ум сочетался с мелкой душой. Властолюбие верящего в свои силы страстного карьериста — с холопством перед троном. Презрение ко всем — с угодливостью придворного Молчалина.

И в мемуарах правда и ложь переплетаются с таким же постоянством, как и во всей его жизни. Ложь была настолько груба, весь ход событий, закулисная борьба сановников так сознательно перетасованы и подтасованы, что те немногие люди, еще оставшиеся в живых, чье прошлое протекло под тем же звездным небом высшей русской бюрократии, немедленно же взялись старческими руками за перо, чтоб оставить будущему историку свидетельские показания об искаженных в отображении Витте событиях.

Когда я в ноябре 1922 года, перед высылкой, зашел в Петербурге проститься — сперва к Н. С. Таганцеву, потом к А. Ф. Кони, оба они, эти «последние могикане», работали над своими «опровержениями» и «поправками» к запискам Витте. На столе у Таганцева — огромного, могуче сложенного, но уже совершенно одряхлевшего дуба — лежали исписанные дрожащим старческим почерком листы. «Это, — показал он мне на рукопись, — мой рассказ о том, о чем “для потомства”, в свое самооправдание, наврал Сергей Юльевич. До конца остался верен себе: интриговал даже с историей. Вот, пишу теперь. Не знаю, суждено ли дописать: недолго жить осталось. Тороплюсь, пока еще голова работает. Может быть, кому‑нибудь и пригодится. Не всегда же будет, как теперь, когда нас никто не знает. Думаю, что в будущем, когда‑нибудь, опять узнают, что мы жили и что‑то сделали. Авось, и меня вспомнят: пускай сообразят, кто правду написал — Витте или Таганцев».

Не знаю, удалось ли ему завершить работу. Вряд ли: и сильная, по‑мужицки крепкая мысль, и память уже изменяли этому большому человеку. А несколько месяцев спустя за границу пришла весть о его кончине.

Не слышно что‑то и о работе благополучно здравствующего 80‑летнего А. Ф. Кони. Но нашелся человек гораздо меньшого калибра, чем они оба, однако знающий многое закулисное, чего не ведали члены Государственного совета Таганцев и Кони. Это бывший директор департамента полиции А. А. Лопухин, герой знаменитого процесса, сыгравший решающую роль в разоблачении Азефа. Лопухин жив, остался в советской России и опубликовал свои воспоминания, в которых имя Витте и другое знаменитое имя — Плеве — упоминаются в связи с еврейским вопросом вообще, с вопросом о погромах в частности. Мемуары Лопухина и Витте в этой их части вызвали в издающейся в Петербурге «Еврейской летописи» (только что вышедшая 4‑я книга) чрезвычайно интересный отклик известного адвоката Л. М. Айзенберга, специализировавшегося по административно‑еврейской практике в сенате и принимавшего видное участие в еврейской общественной жизни.

Господин Айзенберг с фактами в руках опровергает утверждение Витте, будто он в бытность свою министром финансов «систематически возражал против всех мер, которые хотели принимать против евреев». Господин Айзенберг вспоминает, как тот же Витте, возражавший сперва против закрытия доступа евреев в московское купечество, изменил, при первом же нажиме великого князя Сергея Александровича, свою позицию и сам подсказал верный путь для проведения этой меры — через комитет министров, минуя Государственный совет, хотя в своих мемуарах обвиняет правящие круги в отсутствии «государственного мужества» выслушать даже от старого Государственного совета «много неприятных для министров истин» и потому предпочитавших проводить всю свою антисемитскую политику через комитет министров, особые совещания или даже непосредственно через царя.

Что же касается хорошо известного отношения Николая II к евреям, то приводимый Лопухиным разговор императора с ростовским (впоследствии — петербургским) градоначальником господином Драчевским в 1900 году интересен не только как лишняя иллюстрация к этому отношению, но и как исторический документ, освещающий картину сознательного продвижения с высоты престола до административных низов погромной политики, психологическое наследие которой отозвалось много лет спустя кровавым стоном в тех ужасах добровольческих погромов, о которых на этих столбцах писал недавно господин Шехтман.

Царь, принимая вновь назначенного градоначальника, находит интересную тему для беседы: «У вас там, в Ростове и Нахичевани, очень жидов много».

Драчевский почтительно высказывает предположение, что их погибло много во время подавления войсками революционного движения и затем во время погрома, но царь, которого этот примирительный тон даже черносотенного градоначальника, по‑видимому, не удовлетворяет, подает реплику: «Нет, я ожидал, что их погибнет гораздо больше».

Лопухин передает этот разговор Витте и правильно разъясняет ему, что царские слова были приняты «генералом, привыкшим по‑военному есть начальство глазами, как высочайшее указание к исполнению». Директор департамента полиции справедливо полагал, что Драчевский передает августейшие слова полицмейстеру, тот приставам, те околоточным и городовым, а эти властители дум на рынках и базарах внушат мелким торговцам, что «жидам надо задать трепку и за это ничего не будет».

Куропаткин рассказывает в своих мемуарах, что он во время своих разговоров с Николаем и с Плеве по поводу кишиневского погрома услышал от них обоих, что «евреев следовало проучить».

Такова была подлинная душа последнего Романова, в которой такой черносотенно‑погромный примитивизм сочетался, однако, с византинизмом раннего средневековья. После покойного ныне бывшего министра народного просвещения и петербургского городского головы графа И. И. Толстого, человека исключительной просвещенности и редкой по своей искренности любви к еврейству, остались неопубликованные до сих пор мемуары, с которыми мне удалось ознакомиться в рукописи уже давно, в дни совместной с Толстым общественной работы. Граф подробно записал свой разговор с императором, когда последний убеждал его, по настоянию Витте, принять портфель министра народного просвещения. Толстой излагал свою программу — и общеполитическую, и, в частности, как будущего главы ведомства. В центре программы — еврейский вопрос, еврейское равноправие без всяких ограничений. Он говорил как о несправедливости по отношению к многомиллионному даровитому и нищенствующему народу, так и о заинтересованности в ликвидации еврейского вопроса российского государства, административный аппарат которого развращается ограничительным законодательством и его бытовыми последствиями.

Царь внимательно слушал, несколько раз сочувственно кивал головой и в заключение сказал: «Я с вами вполне согласен, Иван Иванович».

Это было поздней осенью 1905 года, а осенью 1906 года — разговор с Драчевским, в котором сказались истинные симпатии властителя земли, между тем как в грозные дни первой революции он готов был согласиться решительно со всем, лишь бы отвести сейчас опасность, в затаенной надежде еще рассчитаться когда‑нибудь с крамолой, хотя бы и прикрытой графским титулом.

II.

Вернемся к Витте, Лопухину, Плеве — всем этим лучшим и худшим из худших.

Точка зрения Витте на еврейский вопрос хорошо известна: евреи должны оставить революционную борьбу и тогда просить царя о равноправии. Сам он стоял за «постепенное» или «возможно (!) более медленное» осуществление этого последнего.

Но характерен обывательский подход крупнейшего русского государственного деятеля к практическому разрешению этой «почти неразрешимой» проблемы.

В январе 1906 года стояло на очереди заключение внешнего займа, и Витте спрашивает Лопухина, какие «льготы» надо дать евреям немедленно и с какими «центральными еврейскими организациями» нужно вступить в переговоры, чтоб добиться от них воздействия на революционно настроенные еврейские массы. Даже директор департамента полиции, правовед по образованию и недавний еще прокурор палаты был поражен этим вопросом в устах умнейшего премьера. Он объясняет ему, что «всемирный кагал» — легендарный институт и что не «льготами», а национальным равноправием разрешается задача. Но Витте, решившийся подсунуть самодержцу на подпись конституционный акт, не может взять на себя такую непосильную задачу как еврейское равноправие, и Лопухин передает те трафаретные доводы, которые роднили в царской России премьера с урядником: равноправие усилит антисемитизм, это не в интересах самих евреев, да и вообще это дело «совести русского народа» — пускай Государственная дума займется им.

Мы знаем, что четыре думы его не разрешили: лишь февральская революция в 24 часа разрубила многовековой гордиев узел. Февральский, а не октябрьский переворот, как любят утверждать большевики.

После этого открытия перед главой правительства новых горизонтов Лопухин, как он рассказывает в своих «Отрывках из воспоминаний», перешел к вопросу о погромах, от которых правительство «не ограждает» евреев, и рассказал премьеру о знаменитой комиссаровской тайной типографии в министерстве внутренних дел, печатающей и рассылающей погромные прокламации. Витте пишет, что он отнесся совершенно равнодушно (!) к этому сообщению, а по словам Лопухина, оно произвело на него ошеломляющее впечатление. В конце концов, неважно, как психологически реагировал Витте; гораздо интереснее, что предпринял глава правительства. Из его мемуаров давно уже известно, что он, как мелкий провокатор, подошел к Комиссарову, прикинулся, что он вполне в курсе весьма важного поручения, возложенного на Комиссарова, и, получив целый ряд сведений, взял с жандарма честное слово, что тот не будет больше заниматься столь недопустимыми вещами.

При всем уме и тонкости Витте Комиссарова спровоцировать — это была задача ему не по плечу. Заслуженный провокатор, старый жандарм, телохранитель Распутина, лавировавший между министром Хвостовым, замышлявшим убийство «старца», и товарищем министра Белецким, который вел подкоп под своего шефа, и, наконец, заграничный агент советской Чеки — Комиссаров мог хорошо оценить свой разговор с премьером и оценил его в ноль: «Комиссаров, — пишет Лопухин, — вышел из кабинета в полном убеждении, что выслушанный им запрет никакого внимания не заслуживает». И он был, конечно, прав: Витте сам рассказывает, что он просил царя («ни удивленного, ни возмущенного» погромной работой жандарма) не наказывать Комиссарова. Николай живо откликнулся на эту просьбу: он «во всяком случае» не наказал бы Комиссарова, мотивируя это шпионскими заслугами последнего в дни японской войны!

Удивительно красочна вся эта история в сопоставлении данных из разных источников, и трогательна наивность «неопытного» в жизни Витте, связывающего Комиссарова… честным словом!

В упомянутой выше статье своей господин Айзенберг рисует нам Витте в дни его премьерства, когда волна еврейских погромов катилась по городам и местечкам. Автор приводит ряд своих собственных воспоминаний. Революция шла вперед быстрыми шагами. Совещания, банкеты, съезды… Витте беседует с еврейской делегацией. Он уже не прежний: нет жалких слов об опасности погромов в ответ на объявление равноправия, о революционности еврейской молодежи, о постепенности «льгот» и т. д. Премьер — за равноправие. Мало того: даже «в высших сферах по этому вопросу не замечается в данное время сомнений». Нужно лишь одно: чтоб земская Россия потребовала равноправия для евреев. «Земская Россия» требовала громко, но в этой сложной сети придворной борьбы и интриг, с которой премьер всегда чрезвычайно считался, он предпочел еврейского вопроса не выдвигать. В итоге — послеоктябрьские погромы. Снова переговоры с Витте, на этот раз уже растерянным. Он готов на все. Хотите декларацию? Пожалуйста, напишите все, что вам надо, — мы опубликуем. В результате — бесцветное правительственное сообщение, в котором авторы проекта «прочли нечто такое, в чем они не узнали своего произведения».

Третий визит к премьеру. «На этот раз, — пишет господин Айзенберг, — Витте произвел на делегацию прямо жалкое впечатление» — и делегаты ушли с тяжелым чувством. Витте был бессилен бороться с теми, кто за его спиной захватывал власть, кто забирал в руки царя, ненавидевшего творца манифеста 17 октября именно за то, что он был его творцом.

Но и тут вопрос не в личных симпатиях или антипатиях Витте: вопрос в достижениях и в силе его борьбы за то равноправие, которое он в революционные дни уже безоговорочно считал для России необходимым. Ответ приходится давать для памяти Витте печальный: достижения приближались к нулю и были гораздо ниже тех возможностей, которые давало смутное, полуанархическое время, а «борьба» свелась к типичным виттевским полумерам, полунамекам, полублагим пожеланиям.

А. Ф. Кони рассказывал мне, как Витте однажды в заседании комитета по делам о домах трудолюбия в присутствии императрицы Александры Федоровны резко сцепился с Плеве из‑за еврейского Дома трудолюбия в Вильно. Вопрос ловким маневром статс‑секретаря Танеева (отца пресловутой Вырубовой) был сдан в архив — и этим стычка между двумя ненавидевшими друг друга сановниками ограничилась. Витте говорил о евреях в тоне, необычном в высших кругах, но для него это просто был повод причинить неприятность Плеве, самый же вопрос его нисколько не интересовал, и он забыл о нем минуту спустя.

«Борьба» у престола тоже не шла дальше осторожных слов, обесценивавшихся ходатайствами за комиссаровых.

Все же отношение этого значительного на жалком фоне петербургской бюрократии человека к еврейскому вопросу отразилось, быть может, особенно ярко в письме, приводимом господином Айзенбергом и адресованном министру внутренних дел Макарову. Витте хлопочет о праве на жительство в Петербурге старой, больной еврейке: «При всей моей, — пишет Витте, — нелюбви к еврейскому племени, я нахожу, что бывают случаи, когда должны быть допускаемы отступления от строгих требований закона».

Недурен стиль для «сторонника равноправия»!

Надо быть справедливым! Свободный от полицейской закваски Вячеслава Плеве — ум Сергея Витте понимал много, что было за пределами досягаемости для всесильного министра внутренних дел, но отсутствие подлинного мужества и болезненный карьеризм Витте свели его «борьбу» даже за те «льготы» евреям, которые он считал государственно целесообразными «постепенно» вводить, и всю его «борьбу» против вредного для самой России угнетения евреев к очень малому, почти незначительному.

И автор «Отрывков из воспоминаний» Лопухин — юрист и блюститель закона, спокойно мирился, возглавляя департамент полиции, с тем, как он сам как‑то выразился, юридическим и моральным абсурдом, к которому сводилось и законодательство о евреях, и всероссийская практика его применения.

Называя их обоих лучшими из худших, господин Айзенберг совершенно прав: в ряду ничтожеств, трусов, карьеристов и черносотенцев, заполнявших петербургские верхи, они были, конечно, из лучших, а Витте — и крупнейшим. Но лишь с падением всего режима возможно было разрешение, вне законов и декретов, а в стихийном порядке одного из самых больных и жгучих вопросов «старого порядка» — еврейского.

При нынешнем самодержавном режиме в России он снова, в глубинах жизни, назревает в острой и нездоровой форме, но в своем облике царских дней он умер навсегда.

Н. Волковыский

№ 196 / с. 3

Георг Брандес

Маленький и тоненький юноша, почти мальчик, со впалыми щеками и резким овалом лица, на котором мерцают два горящих глаза, с копною волос, не покрытых где‑то забытою шляпою, бродит одиноко по заброшенным валам копенгагенской крепости. Он не видит простирающегося перед ним широкого простора моря, не слышит тоскливого крика чаек и не ощущает восторга проснувшейся к жизни весенней природы. Он то ускоряет шаги, широко размахивает руками, то внезапно останавливается, прислонившись к дереву, изнеможденный и усталый, словно боясь упасть. В его душе — буря невыразимых переживаний, в мозгах — рой толпящихся мыслей. Он торопливо из университетской аудитории пришел сюда. Забыл шляпу, оставил книги и тетради, опасаясь быть задержанным веселыми приятелями‑однокурсниками.

Юноша нуждается в одиночестве. Он должен остаться наедине с самим собою, чтобы переварить и осилить новые мысли и знания, проникающие в его сердце и голову с высоты университетской кафедры. Часами бродит он по окрестностям Копенгагена, возвращаясь нередко поздним вечером домой, к великой тревоге и огорчению его почтенной матери Коген Брандес.

Таков 17‑летний студент Георг‑Морис Брандес, нынешний Нестор датской литературы и критик, достигший мировой известности.

И вот теперь, встречая часто на улицах бурливого Копенгагена небольшого старика с живым лицом, острым, пронзительным взглядом и серебряною шевелюрою, выбивающейся из‑под широкополой шляпы, в мыслях невольно вырастает образ того юноши, который 65 лет назад стал слагаться в того великого Брандеса, каким мы его знаем сейчас.

65 лет! Шутка ли! Как человечество пошло вперед и сколько пережило за этот срок! А между тем на Брандеса время как будто не наложило грозной печати старчества. Правда, оно посеребрило его кудри, потушило пламень в глазах, но Брандес, невзирая на свои 82 года, остался все тем же юным, полным страсти и кипучей деятельности, каким был и в молодости.

Без Брандеса немыслимо ни одно более или менее выдающееся явление в научной, литературной и художественной жизни Дании.

Его маленькая и изящная фигурка, затянутая в безукоризненно сидящий фрак, с превосходно завязанным шлипсом — незаменимый спутник театральных премьер, концертов, лекций и научных диспутов. Он и сам от поры до времени выступает с университетской кафедры, и каждое его выступление, собирая огромную аудиторию, — литературное событие для Копенгагена.

Какую бы тему престарелый Брандес ни затронул, он остается глубоко интересным и ярко парадоксальным.

Его сухой, позитивный ум, его редкая память и исключительная по разносторонности и объему эрудиция нисколько ему не изменили. Тонкий аналитик и гениальный полемист, он продолжает оставаться верным своему индивидуалистическому мировоззрению. Брандес брызжет умом, бичует своих противников сарказмом, и яд его пера, создававший ему некогда сплоченный сонм заклятых врагов и стоивший ему долгих лет скитаний на чужбине, не утратил своей смертоносности. До сих пор крылатые словечки и афоризмы неистового Георга передаются из уст в уста, и горе тому писателю, актеру или художнику, кто стал случайно мишенью злых стрел Брандеса.

Наперекор годам и времени Брандес обнаруживает необыкновенную работоспособность.

«Сон — мой злейший враг. Не понимаю, зачем люди тратят так много времени на сон?..»

Презрение ко сну у Брандеса было всю жизнь. И теперь он работает чуть ли не 16 часов в сутки. За последние годы им написано несколько превосходных книг — о Юлии Цезаре, Вольтере, Шатобриане и только недавно закончен обстоятельный труд о Гете, изумивший европейский литературный мир своеобразным подходом и оценкой творчества знаменитого французского и бессмертного германского поэта‑мыслителя.

Еврей Брандес — властитель дум Скандинавии. Свыше 60 лет он возглавляет интеллектуальной мир страны, в которой его предки были лишь жалкими пришельцами.

* * *

Ибсен не скрывал своего недружелюбия к печати. Он не любил газет, сторонился журналистов и презирал рецензентов. Одного только критика он уважал и боялся. Это был Георг Брандес. Все, выходившее из‑под пера этого гениального писателя, он прочитывал и отмечал.

«Что скажет Брандес?» — неизменный вопрос, который ставил угрюмый и замкнутый великий норвежский драматург директорам театров после каждой первой постановки новой пьесы.

Опасения Ибсена были не напрасны. Доставшейся на его долю славой мирового писателя он обязан не только своему таланту, но и в значительной мере Брандесу. Лучшие и глубочайшие страницы своих критических исследований Брандес посвятил Ибсену. Он открыл Европе значение и величие Ибсена. Не всегда Брандес гладил по головке норвежского затворника. Много горькой и порою заслуженной правды приходилось ему выслушивать. Но зато с каким огнем и темпераментом Брандес выступил в защиту Ибсена, когда пораженное в самое сердце скандинавское мещанство открыло поход против «Норы», «Врага народа» и «Столпов общества», этих перлов его драматического творчества.

Все светлое, яркое и передовое, все рвущееся к прогрессу и совершенным формам жизни, все ищущее новых путей, дерзающее и стремящееся к поискам истины находит соратника и защитника в личности Брандеса.

«В мозгах Брандеса больше фосфора и в крови его больше красных шариков, чем у других смертных. Оттого он кажется нам порою не всегда приемлемым…» — сказал как‑то Бьернстерне Бьернсон.

И действительно, чрезмерное обилие фосфора в мозгах Брандеса и его бурлящая семитская кровь стоили ему немало огорчений и разочарований. Он это особенно резко ощутил сравнительно недавно, когда перед датским интеллектуальным миром вырос щекотливый вопрос: кому присудить в пожизненное пользование завещанный известным меценатом Карлом Якобсоном «почетный дом»?

Дом этот имеет свою весьма любопытную историю. По воле завещателя, кстати сказать, подарившего Копенгагену изумительный музей «Глиптотеку», «почетный дом» присуждается в пожизненное пользование тому корифею литературы, науки или искусства, кого нация признает наиболее заслуженным и великим.

Два кандидата конкурировали за национальное признание: Георг Брандес и известный датский философ, профессор Гаральд Геффдинг. Венок признания поднесли Гаральду Геффдингу. Это был жестокий и незаслуженный удар по самолюбию великого скандинавского критика.

Это был еще и скрытый расчет по векселю притаившихся, но крепко сплоченных врагов Брандеса, не желавших простить ему ни его европейской известности, ни его влияния в стране.

Брандес с большим достоинством перенес удар. Он отлично понял, что ему мстят последыши тех темных сил, которые в годы его политического Sturm und Drang оттесняли его от профессорской кафедры, преследовали как еврея и всячески старались умалить и принизить его значение как учителя и вождя.

Еврейство Брандеса даже в глубоко демократической Дании, чуждой антисемитизма, и невзирая на то, что он формально выступил из еврейской общины, причинило ему немало невзгод.

«Das Judentum ist keine Religion, sondern ein Unglück», — мог бы вместе с Гейне сказать Брандес.

Попреки еврейским происхождением, талмудическим умом, расовыми особенностями и кипучестью, свойственными еврейской нации, Брандесу приходилось выслушивать бесконечное количество раз.

«Любопытное явление, — пишет Брандес в письме к одному из социалистических вождей еврейского рабочего движения, — что во всех полемиках, которые я веду со своими идейными противниками и где я подчеркиваю свой эллинизм, мне в девяносто девяти случаях из ста столь же неизменно подчеркивают, что я еврей…»

И за всем тем, однако, в Скандинавии сейчас едва ли найдется второй человек, который был бы так популярен, как Брандес. Об его заслугах перед Данией и скандинавскою литературою, об его огромном и всеобъемлющем таланте, об его праве на включение в пантеон великих людей Скандинавии никто не спорит и не возражает.

Он и сейчас уже сопричислен к плеяде великих «восьмидесятников» — к Ибсену, Бьернстерне Бьернсону, Геффдингу, Стриндбергу, Ионасу Ли и немногим другим общепринятым скандинавцам.

Понятно, не все написанное евреем и великим скандинавцем Георгом‑Морисом Брандесом перейдет в наследие потомству, но его личность как символ борца за лучшие идеалы человечества, за немеркнущую правду и за торжество единой истины будет несомненно запечатлена в анналах мировой литературы.

И. Троцкий
Берлин