Еврей из Вавилона, как звали чудотворца, ехал всю ночь в повозке, которая везла его из Люблина в местечко Тарнигрод. Возчик, маленький и широкоплечий, молчал всю дорогу. Он кивал, щелкал кнутом над лошадью, которая шла медленно, шаг за шагом. Старая кляча, навострив уши, оглядывалась, глаза ее выражали человеческое любопытство и отражали свет полной луны. Лошадь, видимо, удивлялась странному пассажиру в плюшевом пальто, подбитом мехом, в меховой шапке на голове. Лошадь даже поднимала черную верхнюю губу, словно улыбалась по-своему. Чудотворец содрогался и бормотал заклинания, и возница понял, насколько опасен пассажир.

— Давай, ленивая скотина!

Повозка миновала вспаханные поля, стога, вертевшуюся мельницу, которая показывалась, исчезала, снова показывалась. Ее распростертые руки, казалось, указывали путь. Ухала сова, с неба сорвалась звезда, оставляя за собой огненную линию. Чудотворец завернулся в шерстяную шаль.

— Горе мне! — стонал он. — У меня уже нет силы на них!

Он подразумевал созданий из преисподней — демонов, с которыми боролся всю жизнь. Теперь, когда он состарился и ослаб, они начали мстить ему.

Впервые он появился в Польше сорок лет тому назад — высокий, худой как палка, в длинном бело-желтом одеянии и белых чулках. Он называл себя Кадиш бен Мацлиах (странное имя) и утверждал, что учился ясновидению и знахарству в Вавилоне. Так, как он, одевались евреи в Йемене и других арабских странах. Он мог исцелить бессонницу и безумие, изгонять демонов, помогать женихам, страдавшим от бессилия или напущенной порчи. У него также было черное зеркало, в котором можно было видеть исчезнувших или покойников. Держался он как благочестивый еврей, в холодные зимние ночи даже пользовался миквой, по понедельникам и четвергам постился, но раввины и старейшины остерегались его, обвиняли в колдовстве, называли посланцем Нечистого. Ходили слухи, что у него в городе Риме жена с дурной репутацией — точь-в-точь как, в свое время, у проклятого лже-Мессии, Шаббатай Цви. Куда бы он ни приходил, беременных женщин прятали, а девушек заставляли надевать для защиты два фартука, спереди и сзади. Родители не позволяли детям смотреть на него. В Люблине, где он решил после многолетних странствий осесть, ему запретили жить в гетто, даже входить в синагоги и Дома Учения. Пришлось найти жилище в предместье, в разбитой лачуге. Смотреть на него было страшно. Длинное лицо было коричнево-красным, кожа шелушилась. Клочковатая борода, словно от постоянного ветра растрепалась во все стороны. Правый глаз был закрыт — ослеп от ужаса, говорили люди. Руки тряслись, голова болталась, как у новорожденного. Ученые и каббалисты давно предупреждали его, что он играет с огнем, и что от сил зла легко не отделается.

В тихую осеннюю ночь Кадиш скорчился в повозке рядом с длинной тенью, путешествующей вместе с ним, и бормотал:

— Стрела в твои глаза, Сатана!

Кузу Бемухзас, Кузу! 

Кадиш бен Мацлиах родился в Святой земле у еврея-многоженца сефарда и его юной глухонемой жены — татарки, обращенной в иудаизм. Он прошел весь мир со своими амулетами и заклинаниями. Был в Персии, Сирии, Египте и Марокко. Жил в Багдаде и Бухаре. Лечил не только евреев, но и арабов и турок. Хотя польские раввины Люблина отлучили его и относились к нему как к прокаженному, он оставался целителем и волшебником. Он носил на шее мешочек с бриллиантами и жемчугом. Он не терял надежды, что в старости совершит покаяние и вернется в Святую землю. Но ему не всегда везло. Много раз его на пути грабили и били. Отнимали деньги. Женился он несколько раз, но жены боялись его и тащили к раввину — развестись. И он оставлял их.

Именно теперь, когда здоровье ухудшилось, злые духи стали терзать его, мстя за время былых побед. Уже несколько лет он не спал спокойно ни одной ночи. Лишь только забывался, слышал женский смех, шутовскую свадебную музыку, дьяволицы пели и играли на скрипках. Иногда чертенята драли его за бороду, вырывали пейсы или стучали по окнам. Или издевались, перетаскивая его добро из угла в угол. Выдирали нитки из талеса. На его постель садились нагие и босые девушки с волосами до пояса, хихикали, обнажая во тьме белые зубы. Крали его золотые монеты, он чувствовал, как их пальцы скользят в карман на груди. Они обвивали вокруг его горла волосы, словно пытаясь удавить, и с такой силой, что он терял сознание, умоляли уступить им, сдаться.

— Кадиш, все равно ты потеряешь Грядущий мир, — говорили они. — Сдайся и стань одним из нас.

Кадиш знал, что орды демонов ждут его смерти, чтобы схватить грешную душу и разорвать на клочки. Не раз он проверял текст своей мезузы и обнаруживал, что священные слова стерты с пергамента. Его каббалистические книги были изъедены мышами и молью. Филактерии разбиты. Хотя его хижина в предместье Люблина отапливалась, там был постоянный холод и темно, как в погребе. Чтобы уберечься от воров, он держал вещи в сундуках, покрытых шкурами и укрепленных медными обручами. Все это не помогало. Ни одна еврейская служанка или экономка не хотела работать у него. Старуха-гойка, которая убирала в доме, повесила на стены кресты, завела дикого кота и злобную собаку. Кадиш сам себе готовил, чтобы пища была кошерной, но духи и чертенята кидали в еду пригоршни соли, так что в рот ничего нельзя было взять.

В святые дни всегда было хуже всего. Накануне субботы он покрывал стол скатертью в пятнах, зажигал свечи в двух позеленевших подсвечниках, но кто-то всегда задувал их. Используя силу каббалы, он пытался извлечь из стен вино, создать голубей, но в последнее время чудеса удавались все меньше. Память настолько ухудшилась, что он забывался и начинал курить в субботу, хотя это запрещено. Собака рычала на него и пыталась укусить. Даже кролики, которых женщина приручила, обнаглели и залезали к нему в постель. Неудивительно, что когда его просили поколдовать, исцелить кого-нибудь или сделать предсказание, он соглашался, какой бы долгой или трудной ни была дорога.

— Все равно мне погибать. Спасу хоть одну какую-нибудь душу, — решал он.

Сейчас он ехал в местечко Тарнигрод, к богачу ребу Фалику Хейфецу. Новый дом того внезапно покрылся плесенью, на стенах выросли грибы. Хотя Кадиш в телеге сидел, но он подремывал. Усталая голова свесилась, и он тоненько храпел. К рассвету все небо разгорелось, плотный туман окутал дорогу, словно они приближались к открытому морю. Возчик теперь медленно шел рядом с телегой — его предупреждали, чтобы держался подальше от колдуна. Только если лошадь упрямилась — становилась на дыбы и ржала — возчик, хлестнув ее, ругался:

— Тише, старая рухлядь! Не твое лошадиное дело!

Весь день Кадиш сидел в полупустом доме реба Фалика Хейфеца, приготавливая заклинания и амулеты, необходимые для очищения дома. В комнатах было сыро, влажные стены покрывали желтые пятна. Кадиш не сомневался, что где-то прячется злой дух, возможно, в платье с ведьмиными узлами или в камее с чертовыми именами. Едва он вошел в дом, как почувствовал запах гнили. Несомненно, здесь расположился враг, двуличный, нечистый, злобный. Кадиш со свечой в руке обыскал все углы, проверил дымоход, плиту, пошарил кочергой в золе. Влез по винтовой лестнице на чердак, спустился потом в подвал. Реб Фалик сопровождал его по всему дому. Кадиш поджег всю паутину, гигантские белобрюхие пауки расползались, когда синие губы колдуна шептали заклинания. Он плевал во все стороны, где могло таиться невидимое.

Возможно, это была его последняя и самая решительная битва с силами зла. Если они теперь не сдадутся, как навечно загнать их в пустыню за Черными горами?

Кадиш приехал в Тарнигрод тайно. Так они условились с ребом Фаликом. Тем не менее горожане как-то проведали о его приезде. Еще заранее перед домом реб Фалика собралось много народа. Женщины указывали на дом и перешептывались. Несколько отчаянных парней, забравшись друг другу на плечи, пытались заглянуть в щели закрытых ставней. Кое-кто привел своих калек, припадочных, сумасшедших. Некий отец приволок сына безумца, привязанного к телеге, как зверь. Одна женщина привела дочь с бородой.

Реб Фалик вышел и увещевал людей, говоря, что никакого исцеления не будет. Просил разойтись, но толпа росла. Кадиш открыл окно на верхнем этаже, высунул растрепанную голову и просил:

— Люди! У меня уже нет силы! Не мучьте меня!

Тем не менее, весь день он принимал больных и увечных.

Кадиш хотел уйти из города поскорее. Но неожиданно поздно вечером пришел служка и заявил, что ребе хочет его видеть. Кадиш пошел с ним к дому ребе. Ставни были уже закрыты на ночь. Старый ребе был в черном одеянии, на голове косо сидела шапка, грудь опоясана шарфом. Он измерил гневным взглядом колдуна с головы до ног.

— Ты нечестивый Кадиш бен Мацлиах?

— Я, ребе.

— Твое имя, Кадиш, означает святость, но ты нечист и замаран, — крикнул ребе. — Не думай, что мир спит. Ты — колдун, который водится с мертвыми.

— Нет, ребе.

— Не отрицай! — ребе топнул ногой. — Ты заклинаешь дьяволов. Мы не будем терпеть это молча.

— Я понимаю, ребе.

— Помни, ты пожалеешь! — крикнул ребе и взмахнул своей длинной трубкой, словно намереваясь ударить Кадиша по голове. — Сотни лет будешь бродить среди демонов, и тебе даже не позволят войти в ад. В мире есть все-таки порядок!

Кадиш содрогнулся, пытаясь ответить, но у него отнялся язык. Он хотел сказать, скольких людей он спас от смерти, сунул руку в карман, где были благодарственные письма, написанные на иврите, по-латыни, по-арабски, даже на идише, но не мог шевельнуть пальцами. Он вышел, слыша голоса и смех. Ноги дрожали, он не видел, куда идет.

Решил сразу же вернуться в Люблин, но теперь возчик отказался взять его. Кадишу пришлось остаться на ночь в пустом доме, где он провел весь день.

Служанка реба Фалика Хейфеца принесла постельное белье, подсвечник с толстой восковой свечой, кастрюлю с горячей водой, хлеб и миску борща.

Еврей из Вавилона пытался есть, но не мог ничего проглотить. Ему казалось, что в голове полно песку. Хотя окна были закрыты, в комнате дул ледяной ветер. Огонек свечи подрагивал, и в углах шевелились тени, подкрадываясь, как змеи. По полу ползали большие блестящие жуки, в воздухе пахло гнилью. Кадиш лежал на постели одетый. Ненадолго уснул, но тут же увидел себя в городе каббалистов Цфате. Перед ним стояла на коленях жена-арабка, мыла ему ноги и пила воду. Внезапно его выбросило из постели, словно при землетрясении. Все огни погасли. Во мраке показалось, что стены расступились, все комнаты закачались, как корабли в бурю. Кадиша окружили, словно волки, призраки — хари с рогами. Над головой летали нетопыри. Все трещало и грохотало, как будто дом вот-вот рухнет. Обычно, если создания ночи одерживали верх, Кадиш произносил заклятье, он открыл рот, но впервые забыл все имена и формулы. Казалось, сердце остановится. Он чувствовал, как холодеют ноги, мешочек на шее порвался, и он слышал, как золотые монеты, жемчужины и бриллианты высыпались.

Когда ему удалось выбраться из дома, Тарнигрод казался спящим. Кроваво-красная луна сверкала за пленкой облаков. Со всех сторон на него лаяли собаки, которые днем спали, а ночью рыскали вокруг лавки мясника. Неудержимый вихрь подлез под его пальто, подхватил Кадиша, и он полетел. Казалось, вспыхнули огни, послышалась музыка, барабаны, взрывы смеха. Он понял, что это свадьба, и он, Кадиш, жених. Направляясь к нему, пляшущие кричали:

— Мазл тов, Кадиш!

Было ясно, что демоны женят его на дьяволице. В отвращении, собрав последние силы, он вскричал:

— Шад-дай, уничтожь Сатану!

Попытался убежать, но колени подогнулись. Длинные руки охватили его, повернули. Дергали во все стороны, рвали, щекотали, месили и шлепали, как тесто. Он был причиной празднества, центром их нечистого восторга. Они бросались ему на шею, целовали, ласкали, насиловали его. Кололи своими рогами, облизывали, топили в слюне и пене. Огромная самка прижала его к обнаженной груди, налегла всем своим весом и молила:

— Кадиш, не позорь меня! Скажи: «Этим черным кольцом я венчаюсь с тобой по беззаконию Сатаны и Асмодея».

Он слышал оглушительный звон разбитого стекла, топот ног, грязный хохот и визг. Скелет старухи с гусиными ногами плясал и кувыркался, выкрикивая имена Шавриди, Брири, Кетев-Мрири. Кадиш закрыл глаза и понял в первый и последний раз, что он — один из них, женится на Лилит, Царице Бездны.

Утром, недалеко от города, его нашли мертвым. Он лежал на голой земле ничком. Голова уткнулась в песок, руки и ноги были раскинуты, словно он упал с огромной высоты.

(Опубликовано в газете «Еврейское слово», № 29)