Знаменитый израильский писатель Этгар Керет представил в Москве и Санкт‑Петербурге свою книгу «Семь тучных лет». Сборник автобиографических рассказов вышел в издательстве «Фантом Пресс» в переводе Линор Горалик. О книге, которая не была опубликована на иврите, но недавно вышла на русском, писатель рассказал «Лехаиму».

АБ → Несмотря на то что вы принадлежите ко второму поколению, тем людям, которых на иврите называют «сабра», родившиеся в Израиле, и «Семь тучных лет» содержит в основном сюжеты об израильской жизни, в одном из рассказов мама называет вас польским писателем в изгнании. Как же так?

ЭК ← Я могу объяснить, почему она и права и не права одновременно. Она впервые заплакала, прочитав мои рассказы на польском, поскольку это ее родной язык, и прежде всего это потому, что у меня фантастичеcкий переводчик. А еще я думаю, что есть что‑то в моем менталитете, который уходит корнями в польскую культуру, и это неудивительно, ведь я вырос в доме двух поляков.

АБ → То есть ваш «польский контекст» неожиданно оказался столь важен?

ЭК ← Да, конечно, ведь больше всего мои книги популярны в Израиле, но их очень высоко оценили и тепло, даже эмоционально приняли в Польше.

АБ → Это ведь не первый ваш визит в Москву? Вы часто бываете в Варшаве, и у вас там даже есть свой дом, но как бы вы охарактеризовали разницу между Россией и Польшей?

ЭК ← Нет, не первый, третий, но этот визит, как и все предыдущие, будет очень недолгим. Я бы хотел сказать, что Польша — это страна, где я провожу гораздо больше времени, чем в России, это связано еще и с тем, что меня туда чаще приглашают. Что же касается России, для меня это страна, на литературе которой я вырос. И если для меня как «маленького мальчика» Польша — это страна Холокоста, то для меня как литератора Россия — это страна великих писателей: Толстого, Достоевского, Гоголя, Бабеля…

АБ → Вы упоминаете Булгакова в своих текстах, речь идет о «Мастере и Маргарите»?

ЭК ← Да, эта книга на меня очень повлияла, я читал ее, когда служил в армии. Но, я думаю, израильская писательская традиция (за исключением Меира Шалева, — он, конечно, вне мейнстрима, к которому я бы отнес Амоса Оза, Госмана и Иегошуа), гиперреалистична.

«Нос» Гоголя, кот Бегемот из «Мастера и Маргариты» — это освобождающее чтение, ты позволяешь своему воображению вести себя, куда угодно. Что касается меня, то я не большой поклонник реалистической школы, тех писателей, что описывают жизнь как она есть. Но если уж ты сформирован традицией эпических романов, которые своим повествованием объединяют тысячелетия, сообщества, семьи… Вдруг выйти из этой традиции, как это делает, например, Бабель, который пишет очень короткие рассказы, или Гоголь с его воображением, или Шолом‑Алейхем, с его юмором — это и есть освобождение.

А если, например, говорить о Кафке, то он как раз показывает нам писателя не как лидера, указывающего путь, но как человека, который разделяет с вами свой страх. Все эти различные модели и сформировали меня как писателя.

АБ → Интересно, что в одном из интервью вы называете Кафку своим любимым писателем. Но, упрощая, книги Кафки полны страха и неуверенности, а в ваших этого нет.

ЭК ← Если бы Кафка стал хасидом, возможно, он бы писал в подобной манере. Мне представляется, что я такой хиппи‑Кафка и что, хотя мои тексты также полны переживаний, но сама их трактовка гораздо более оптимистическая. Я думаю, что это своего рода парадокс, который и определяет нашу идентичность. Помните знаменитый фильм «Полет над гнездом кукушки», где герой притворяется безумцем, чтобы избежать тюрьмы?

АБ → Да, по роману Кена Кизи.

ЭК ← Технически главный герой не сумасшедший, он лишь притворяется. В фильме есть сцена, где герой хочет взять бутыль с водой, разбить стекло и убежать. Но он один даже не в состоянии поднять ее, а все остальные люди стоят вокруг него и смеются. А он отвечает им: «Знаете, в чем разница между мной и вами? Я хотя бы пытался». И поэтому я думаю, что человеческое бытие можно охарактеризовать именно так — по крайней мере мы пытаемся.

Меня иногда спрашивают, почему я отношусь скорее к левым. И я отвечаю, что разница между левыми и правыми в Израиле — это разница между оптимизмом и пессимизмом. Левые всегда говорят, что дела могут идти лучше, а правые говорят, что мы должны сделать все, чтобы хуже не стало. Если бы я жил в таком месте как Швейцария, я бы мог позволить себе быть пессимистом, но когда живешь в таком месте, где твой десятилетний сын уже был свидетелем трех войн, ты просто обязан быть оптимистом, чтобы оставаться там. Иначе мне нужно паковать чемоданы и уезжать в Канаду. Поэтому для меня оптимизм — это не выбор, это просто необходимость.

АБ → Вы называете рассказы «Хасидскими притчами».

ЭК ← Агностическими хасидскими притчами.

АБ → Агностическими, потому что там нет для вас Б‑га? Это кажется довольно логичным, поскольку вы живете в Тель‑Авиве, достаточно светском городе, а не в Иерусалиме, и себя позиционируете как человека нерелигиозного.

ЭК ← Я говорю, агностические, но не атеистические. Это отчасти тоже связано с моим сыном — когда его спрашивают о Б‑ге, он говорит: моя тетя считает, что Б‑г есть (моя сестра живет в Меа Шеарим), моя мама — что нет, а мы с папой еще не определились.

АБ → Но в любом случае, хасидские притчи — это почти всегда истории о поиске. Что ищете вы?

ЭК ← Если говорить о «Семи тучных годах», я лишь пытался рассказывать истории так, как это делал мой отец. У моего отца была эта чудесная способность не приукрашивать действительность, но находить в ней что‑то позитивное. Я думаю, очень многие люди поступают наоборот — они берут факты и концентрируются на негативе. Возможно, это привилегия тех людей, чья жизнь слишком хороша, но когда ты живешь, постоянно преодолевая трудности, тебе нужно видеть хорошее.

АБ → Складывается впечатление, что главный герой новой книги — именно маленький сын рассказчика. Выражение «устами младенца глаголет истина» расхожее, но мне все равно кажется, что голос вашего сына здесь очень важен.

ЭК ← Вы знаете, как бы затерто это ни звучало, рождение сына очень сильно изменило мою жизнь. Так говорят многие, но мне кажется, что дети в самой своей сущности очень особенные существа — это не ты, но в то же время это и не Другой, это своего рода точка пересечения, самая лучшая возможность поразмышлять о себе. С другой стороны, когда ты становишься родителем, ты хочешь научить своего ребенка жизни. Но научить его можно лишь собственным примером. И сын дал мне возможность увидеть себя со стороны. В книге он задает вопросы, которые я должен был бы задать себе сам, и он тот, кто говорит обо мне то, что я предпочел бы игнорировать.

АБ → То есть он не просто зеркало, он часть вас, как автора в том числе?

ЭК ← Да, иногда мне кажется, что он может видеть вещи гораздо более ясно, чем я. 

АБ → Когда приезжаешь в Израиль, сразу бросается в глаза, сколько отцов гуляет со своими детьми, в России же привычнее за этим занятием видеть матерей. То, как вы воспитываете сына, это типично для Израиля?

ЭК ← Это не совсем обычно, что я столько времени провожу со своим сыном, просто потому, что у нас женщины тоже гораздо чаще берут отпуск по уходу за ребенком. Но в моем случае, так как у меня практически нет работы, все иначе. Мне кажется, это еще связано и с тем, из какой семьи ты происходишь.

Мечтой моих родителей было пережить войну и иметь детей, и я родился после пятой неудачной попытки. Мое имя Этгар, оно означает «испытание». Когда я появился на свет, доктор сказал, что скорее всего я не выживу, так что для моих родителей мое существование было восьмым чудом света. А моя жена происходит из очень известной семьи, среди ее родственников Моше Даян, ее отец один из самых известных детских поэтов, ее дядя очень успешный актер и режиссер, и я полагаю, что в ее семье детям уделялось все же не совсем такое внимание, как в моей.

Поэтому у нас с женой разные взгляды на воспитание. И когда сын просыпался рано утром, то будил только меня. Моя жена однажды спросила его, почему, сын ответил, что если он разбудит ее, она рассердится, а когда он будит папу, тот всегда рад. Это то, чему меня научили мои родители: самая большая радость быть родителем своего ребенка. И здесь, конечно, имеет место некий оксюморон — я написал книгу о том, как люблю своего ребенка и из‑за этого вынужден столько времени проводить вдали от него.

АБ → В предисловии вы написали, что эти истории столь личные, что вы не в силах поделиться ими на иврите.

ЭК ← На самом деле книга написана на иврите, просто не опубликована на нем. Было довольно много причин, почему этого не произошло, но что касается моего сына — я спросил его разрешение, и он сказал, что не хотел бы этого. Он сказал, что хотел бы, чтобы она была опубликована, когда он состарится. Это странно, даже зачаровывает, когда книга впервые выходит не на твоем родном языке. Но я не ощущаю своей вины за это, поскольку она вышла на английском, а в Израиле практически все знают английский. В любом случае мне важнее быть хорошим отцом для моего сына, чем самым лучшим писателем.

АБ → Мне казалось, что это может быть связано также и с вашими политическими взглядами?

ЭК ← О нет, хотя правые и спорят со мной из‑за взглядов. Но ведь предыдущие мои книги выходили на иврите, как и, думаю, все последующие. Просто эта книга — территория моей личной свободы. Это своего рода диалог с моей семьей, моей страной и моим народом, история отношений, но, как в любых личных отношениях, ты всегда можешь сказать «нет». И поэтому я говорю «нет», она не будет опубликована в Израиле на иврите. Но теперь вы можете прочитать ее на русском.