СЕБАСТЬЯН ХАФНЕР
История одного немца
Перевод с немецкого Н. Елисеева. СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2016. — 448 с.

Это история, рассказанная не для публики. Автора звали Раймунд Претцель, он родился в Берлине в 1907 году, и ему было двадцать пять, когда Гитлер пришел к власти. Он учился на юриста, но при этом был человек, как бы сейчас сказали, «вне системы». Его возлюбленная Эрика Хирш была еврейкой, и по нюрнбергским расовым законам брак между ними был невозможен. (Ну и после Хрустальной ночи стало понятно, что и сама жизнь не очевидна.) Поэтому Раймунд бежал с ней в Лондон — правда, в то время не нужно было пролезать через колючую проволоку.

Псевдоним, который он взял тогда, чтобы не навредить оставшимся в Германии родственникам, приклеился, и в итоге стал именем знаменитого публициста. Хафнер помимо того, что работал в качестве журналиста, написал несколько книг о нацизме, причем книг одновременно художественных и аналитических. После войны, в 1954‑м, он вернулся в Германию, был очень авторитетен, общался с чрезвычайно разными людьми (как писала «Гардиан»), был «чем‑то вроде приемного отца для молодой Ульрики Майнхофф, еще до того, как она занялась террористической деятельностью» Neal Ascherson. Stern words from Berlin. The Guardian. 14 January 1999. . Он умер в 1999‑м, глубоким стариком, дожившим до падения Берлинской стены и объединения Германии.

«История одного немца» стоит особняком среди книг Хафнера. Она напечатана уже после смерти автора, который так и оставил ее в ящике письменного стола. Это воспоминания 1914–1933 годов, очень спокойные, при этом Хафнер старается быть точным в деталях, хотя и не называет впрямую многих людей и обстоятельств. При этом известно, что он соприкасался с очень известными людьми.

Но главный герой его книги воспоминаний не он сам, а история, которая проникает в жизнь маленького частного человека. Вот, к примеру: он пишет о марте 1920 года и так называемом Капповском путче. Если для многих стран тогда мировая война уже кончилась, то восточнее Рейна еще ничего не устоялось, в воздухе стоял пороховой запах мировой — но уже не войны, а революции. Деникинская армия спешно грузилась на пароходы в Новороссийске, в Шуше репетировалось окончательное решение армянского вопроса, и конфигурация мира была еще военной, а не послевоенной. В Берлине к власти пришли националисты. Из‑за полного коллапса власти путчисты продержались неделю, а потом их руководители бежали в Швецию. Так вот, Хафнер очень точно описывает ощущения подростка во время государственной неопределенности.

Дальше он замечает: «После Капповского путча у нас, мальчишек, стал угасать интерес к текущей политике. Все политические направления опозорились одинаково, так что эта область потеряла всякую привлекательность. “Беговой союз Старая Пруссия” самораспустился. У многих из нас появились новые интересы: филателия, фортепиано или театр. Лишь некоторые остались верны политике, и с самого начала я обратил внимание на любопытное обстоятельство: это были тупые, грубые и несимпатичные ребята. Теперь они вступили в настоящие политические организации, к примеру в Немецкий национальный союз молодежи или в Бисмарк‑бунд (гитлерюгенда тогда еще не было), очень скоро они стали приносить в школу кастеты, резиновые дубинки, кистени и хвастаться ночными опасными приключениями, связанными с наклеиванием или со срыванием плакатов. Они начали говорить на особом жаргоне, чтобы выделяться среди одноклассников. Кроме того, они стали вовсе не по‑товарищески обращаться с евреями, учившимися вместе с нами.

Вскоре после Капповского путча я увидел, как один из них во время очень скучного урока чертил в своей тетради одну и ту же весьма странную фигуру: ломаные линии, которые удивительным, даже гармоничным образом соединялись в симметричный орнамент‑квадрат. Мне захотелось повторить рисунок. “Что это?” — спросил я тихонько, поскольку дело происходило на уроке, пусть и скучном. “Знак антисемитов, — прошептал он в телеграфном стиле. — Солдаты Эрхарда носили на касках. Значит: евреи — вон! Нужно знать”. И он продолжил свои графические экзерсисы.

Так я познакомился со свастикой. От Капповского путча только она и осталась. В дальнейшем мне пришлось видеть этот знак значительно чаще».

Рассказ о самом начале осквернения древнего орнамента, которому теперь никогда не избавиться от нового значения, на этом не заканчивается. Если посмотреть, с кем Хафнер учился в классе, то обнаруживаешь, что одним из одноклассников Претцеля был будущий министр государственной безопасности ГДР Эрих Мильке, а вот другим, судя по всему и рисовавшим свастику, был не кто иной, как Хорст Вессель, убитый в 1930 году и ставший из «грубого и несимпатичного парня» автором нацистского гимна и официальным героем. Так история находится не просто на расстоянии вытянутой руки, а на расстоянии до соседней парты.

И ценность воспоминаний не только в честном описании превращения немцев в то, чем они стали в середине XX века, но и в очень дотошной летописи ощущений частного человека — без кокетства, оправданий и самооправданий.