Материал любезно предоставлен Jewish Review of Books
Когда 14 мая 1948 года Давид Бен‑Гурион в старом здании Тель‑Авивского музея изобразительных искусств провозгласил образование Государства Израиль, Роберт Капа был рядом. Самый знаменитый фотожурналист в мире освещал события гражданской войны в Испании, завоевание Северной Африки и Италии союзниками, их высадку в Нормандии и освобождение Парижа. Он водил дружбу с Хемингуэем, был любовником Ингрид Бергман и путешествовал по сталинскому СССР с Джоном Стейнбеком. Теперь он впервые приехал на родину своих еврейских предков. С его удивительным взглядом на первые дни Израиля недавно можно было познакомиться в постмодернистском крыле Тель‑Авивского музея изобразительных искусств на 40 фотографиях, представленных на выставке «Роберт Капа: Фотограф жизни» (на иврите «Цалам шель а‑хаим»).
Английское название выставки звучит как каламбур, потому что многие свои снимки Капа печатал в журнале «Life», где в 1937‑м была опубликована фотография «Смерть республиканца» — антифашистская эмблема гражданской войны в Испании. Ему было всего 23 года. Десять лет спустя в радиоинтервью Капа вспоминал, как он высунулся из окопа и нажал на кнопку фотоаппарата, не особо глядя, что снимает, а два месяца спустя обнаружил, что знаменит. В подробной неавторизованной биографии «Blood and Champagne: The Life and Times of Robert Capa» (2002) популярный британский историк Алекс Кершоу поставил под сомнение эту историю, предположив, что Капа делал постановочные фотографии во время затишья между боями и привлек внимание настоящего вражеского снайпера. В тексте, помещенном рядом с этим снимком на Тель‑Авивской выставке, говорится: «Может быть, тайна волшебства фотографии, на которой запечатлен момент между жизнью и смертью, и окружающий ее миф не дают возможности найти окончательный ответ». Можно сказать, что тайна окружает и самого фотографа, который жил ярко, все время заигрывал со смертью и создал себе героический имидж.
И вот Бен‑Гурион Роберта Капы. Он стоит перед микрофонами под большим портретом густобородого Теодора Герцля, оттененного не менее бородатым ортодоксальным евреем на первом плане, который получился слегка не в фокусе и больше, чем Герцль или сам оратор. Приходящие в музей израильтяне, конечно, склонны были видеть здесь ироничное толкование Государства, пророческое предостережение о религии и политике (возможно, в этом направлении их подталкивала куратор выставки Самира Раз). Я больше склонен видеть в этом кадре романтизм, намек на духовную связь Капы с другим еврейским художником, родившимся в Будапеште, искусным драматургом, который объединил всех евреев, бородатых и безбородых, в мечте о возвращении. Что имел в виду сам Капа — вопрос другой.
Он сам предпочитал неопределенность и превращал свою жизнь в легенду. По всем воспоминаниям, и не в последнюю очередь по его собственным, он любил женщин, выпивку и азартные игры и регулярно проигрывался начисто в самых разных местах — от дружеской партии в покер на линии фронта до европейских казино. Капе нравился образ венгерского цыгана, и его приключениям, в том числе незаконной скупке паспортов и виски, посвящена немалая часть остроумных воспоминаний о Второй мировой войне «Slightly Out of Focus», которые были опубликованы в 1947 году и переиздаются до сих пор . Рецензент «New York Times» расхваливал фотографии, но замечал, что «нет ничего тоскливее, чем читать про чужое похмелье». Автобиографические очерки Капа начал писать в Сан‑Вэлли, штат Айдахо, в 1941‑м, под руководством Хемингуэя. «Писать правду ужасно трудно, — признается Капа на обложке первого издания. — Ради этого я позволил себе иногда переходить границу».
Заглавие «Слегка не в фокусе» отражает судьбу его снимков, сделанных в день высадки союзников под непрекращающимся обстрелом, а затем загубленных техником лондонской фотолаборатории «Life», который неосторожным обращением растворил пленку. «Life» опубликовал несколько сохранившихся негативов, в том числе знаменитое изображение одинокого солдата пробирающегося по воде к «Омаха‑Бич» . «Из‑за невероятного напряжения момента у фотографа Капы дрогнула рука, и снимок оказался не в фокусе», — гласила подпись под фотографией, возлагая вину на самого автора. Капа гневно отвергал предположение, что он может дрогнуть под огнем. «Если ваши фотографии недостаточно хороши, значит вы стоите недостаточно близко», — говорил он.
«Несмотря на все свои выдумки и некоторое позерство, Капа очень трезво оценивает реальность», — писал в 1947 году Джон Хёрси в статье «Человек, который изобрел себя» — короткой рецензии на мемуары для недолго существовавшего литературного журнала. Капе, считал Хёрси, «присуще чувство игрока… Его смелость частично объясняется чувством несправедливости, а частично прирожденная». В конце концов, несправедливость настигла и его. Он наступил на мину во Вьетнаме 25 мая 1954 года и стал первым американским журналистом, погибшим в Индокитае. Ему было 40 лет.
Было у Капы и еврейское самосознание, хотя и очень слабо выраженное. Сын владельцев ателье, принадлежавших к среднему классу, он получил при рождении имя Эндре Фридман и в 1931‑м бежал из фашистской Венгрии в Берлин. Годом позже он опубликовал фотографии Льва Троцкого, произносящего страстную речь в Копенгагене. Самые драматические из этих снимков были представлены на выставке в Тель‑Авиве рядом с портретом Бен‑Гуриона и изображением Менахема Бегина, стоящего спиной к камере и обращающегося к завороженной тель‑авивской толпе в 1950 году.
В 1933‑м он переехал в Париж, стал называть себя Андре и познакомился с польско‑еврейской эмигранткой из Германии Гертой Похорилле (она работала под псевдонимом Герда Таро), которая стала великой любовью всей его жизни. Вместе они делали фотографии и придумали таинственного стремительного фотографа по имени Роберт Капа, который назначал высокую цену за свои блестящие работы. «Деньги текли рекой, — рассказывает Хёрси. — Союз был счастливым, потому что Капа любил Герду, Герда любила Эндре, Эндре любил Капу и Капа любил Капу». Вместе они освещали события гражданской войны в Испании, где в 1937 году Герда была убита.
Десять лет спустя Капа рассказывал о своей книге на шоу «Hi!Jinx», которое шло по нью‑йоркскому радио. Это интервью — единственная известная запись венгерской напевности Капы — «музыкальной деформации речи на всех языках», по словам писателя Ирвина Шоу, — «друзья называли этот язык “капским”». Но кроме того эта запись проливает определенный свет на еврейство Капы, как он его понимал. (Фамилия самого Шоу была Шамфорофф, и он родился в Бронксе в один год с Капой — в 1913‑м.) На вопрос о статье Хёрси и происхождении имени «Роберт Капа» он рассердился.
Тут больше Джон Хёрси изобрел человека, который изобрел себя, или что‑то в этом роде. Обо мне ходит столько выдумок… Это довольно банальная история, потому что, конечно, у меня было имя, не очень похоже на Боб Капа, и это было давно, году в 1934‑м, 1935‑м, в Париже. И знаете, это мое настоящее имя было так себе… Заказов мне уже не давали… Мне страшно нужно было новое имя.
«А каким было старое имя?» — спросил интервьюер, Джинкс Фалькенбург. «О! — ответил Капа. — Даже неловко говорить, начиналось оно с Эндре, а потом шло Фридман, и все это вместе, и давайте забудем об этом».
Не знаю, действительно ли Капа смутился тогда, но в первой главе своих мемуаров он говорит: «Все мои дедушки — чистокровные евреи» и рассказывает о своей «а идише мамэ». Главу о «дне D» он начинает со старого еврейского анекдота:
Раз в году, обычно где‑то в апреле, в каждой приличной еврейской семье отмечается Пасха — иудейская версия Дня благодарения… Когда обед наконец подходит к концу, отец садится в кресло и закуривает дешевую сигару. В этот ответственный момент младший сын (коим долгие годы был я) подходит к нему и спрашивает на священном еврейском языке: «Чем отличается этот день от всех остальных?» После этого отец с огромным удовольствием, смакуя подробности, рассказывает историю о том, как много тысяч лет назад в Египте ангел разрушения обошел стороной первенцев избранного народа и как генерал Моисей провел этот народ через Красное море, и никто даже не замочил ноги.
Гои и евреи, пересекшие 6 июня 1944 года Ла‑Манш и высадившиеся с чрезвычайно мокрыми ногами на берегу Нормандии в секторе с названием «Easy Red», должны каждый год отмечать эту Пасху. Их дети, слопав пару банок консервов из боевого пайка, должны спрашивать отцов: «Чем этот день отличается от всех остальных?»
Тут много неточностей — в числе прочего Капа не был младшим ребенком в семье. Младшим был Корнелл Капа, который принял псевдоним, придуманный братом, и более полувека хранил его наследие. Но все равно интересно, что Капа решил описать окончание Второй мировой войны по образцу еврейской памяти и воздаяния.
В июне 1945 года, через месяц после того, как союзники приняли капитуляцию Германии, Капа и Ирвин Шоу сидели в холле отеля «Риц» в Париже, и в их жизнь вошла Ингрид Бергман. Они написали записку чарующей звезде «Касабланки» и «Газового света» и вместе пригласили ее на ужин. Капа заворожил ее, и тем летом они провели несколько недель в Европе, после чего она вернулась к мужу в Калифорнию. Капа отправился в Берлин снимать для журнала «Life» первый послевоенный праздник Рош а‑Шана, а затем Бергман убедила его приехать в Голливуд. Когда он в декабре 1945‑го попал в Лос‑Анджелес, Бергман снималась в антинацистском триллере Альфреда Хичкока «Дурная слава», и Капа сделал несколько фотографий съемочной площадки.
Он получил работу в продюсерской компании, но ему быстро стало скучно. «После более десяти военных лет, — пишет биограф Алекс Кершоу, — у Капы стали проявляться симптомы посттравматического стрессового расстройства: беспокойство, запои, раздражительность, депрессия, комплекс выжившего, отсутствие целей и плохо скрываемый нигилизм». Он постоянно играл в покер с Джоном Хьюстоном, Говардом Хоуксом и Хамфри Богартом. Их роман с Бергман продолжался, и он даже познакомил ее со своей матерью Юлией. Бергман поговаривала о том, чтобы развестись с мужем, шведским нейрохирургом, и выйти замуж за Капу, но он не мог давать решительных обязательств, и весной 1947 года они наконец расстались.
«Тысяча девятьсот сорок седьмой год стал поворотным моментом в жизни Капы, — пишет куратор Синтия Янг в каталоге выставки “Капа в цвете”. — Он основал фотографическое агентство “Магнум”, о котором мечтал с 1938 года, и совершил путешествие в Советский Союз». Теперь Капа и его партнеры по «Магнуму» — в их числе знаменитые мастера Анри Картье‑Брессон и польский еврей Дэвид Сеймур по прозвищу Шим — сами были хозяевами своих негативов и сохраняли право собственности на свои работы. Это было решительное восстание против «Time‑Life» и их корпоративной культуры.
В политическом смысле Капа был непримиримым врагом фашизма, но не коммунистом, хотя его работы публиковались в коммунистической газете. Он мечтал посетить СССР и дважды обращался с просьбой о визе. Теперь он присоединился к Джону Стейнбеку, которого в Советском Союзе уважали за «Гроздья гнева». Среди самых увлекательных фотографий выставки «Капа в цвете» — черно‑белый кадр, на котором Капа и Стейнбек стоят у самолета, направляясь в СССР. 45‑летний высокий Стейнбек в элегантной шляпе выглядит весьма благородно, а Капа может сойти за его младшего брата, юного и щеголеватого. Множество фотографий в каске и с зажатой в углу рта сигаретой создали образ Капы как голливудского красавчика, но на этом кадре с небрежно брошенным на плечо штативом он больше похож на Сэмми Глика или героя Вуди Аллена Зелига.
Стейнбек написал книгу «Русский дневник», иллюстрациями к которой послужили фотографии Капы. В британском еженедельнике «Illustrated» Стейнбек рассказал о стоящих повсюду памятниках Сталину, а Капа опубликовал свои снимки, лучшими из которых были цветной портрет одноногого молодого человека среди посетителей Красной площади и жуткое черно‑белое изображение фонтана «Детский хоровод» в разрушенном Сталинграде — эта фотография была представлена на выставке в Тель‑Авиве. Статья в «Illustrated» вышла 1 мая 1948 года. Через неделю по заданию того же самого журнала Капа приземлился в Тель‑Авиве.
21 июня 1948 года ивритская ежедневная газета «Аль а‑мишмар», издававшаяся левым движением «А‑шомер а‑цаир», опубликовала интервью. Его у Капы взял Ойген Кольб, еще один венгерский еврей, который впоследствии стал директором Тель‑Авивского музея изобразительных искусств. (В авторизованной биографии 1985 года Ричард Уэлан писал, что Капа, похоже, знал всех венгров в Тель‑Авиве и «благодаря им он и другие журналисты получали продукты и выпивку с черного рынка».) «Меня интересует война, — сказал Капа Кольбу, — но я не выношу вида крови… Ни разу не снимал трупы». Это, конечно, не так — всего три года назад в Лейпциге он сделал свою знаменитую фотографию «последней жертвы» Второй мировой войны. «Я фотограф жизни, — объявил он, — и после войны мое единственное желание — стать наконец безработным военным корреспондентом».
Это одна из его любимых фраз. То же самое он написал в сопроводительном тексте к публикации серии напряженных снимков арабо‑израильской войны. Но вновь, продолжает журнал, «война и насилие настигли Роберта Капу». В конце мая Капа поехал в Негев освещать защиту кибуца Негба, на который падали сотни египетских бомб. 3 июля в «Illustrated» появился фотоматериал под названием «Дорога в Иерусалим была дорогой смерти», для которого Капа снимал солдат в ходе боевых действий. Он фиксировал и работы по сооружению под руководством легендарного американского генерала Давида «Мики» Маркуса так называемой бирманской дороги, которая должна была обойти осаждающих Иерусалим арабов. В цикл вошла фотография мускулистого Маркуса на турнике, и еще одна — сделанная слишком быстро после первой — похорон Маркуса в Иерусалиме. 11 июня Маркус был случайно убит возле Абу‑Гоша израильским часовым.
Алекс Кершоу называет фотографии Войны за независимость, сделанные Капой, самым лирическим и динамическим репортажем за всю его карьеру, но на недавней тель‑авивской выставке их почти не было, за исключением одного снимка солдат, предположительно сделанного возле Латруна. Многие из этих кадров были выставлены во время другой ретроспективы, прошедшей в этом же музее в 1988 году: «Роберт Капа: Фотографии из Израиля, 1948–1950», куратором которой выступил израильский фотограф агентства «Магнум» Миха Бар‑Ам. Ивритский поэт Хаим Гури в каталоге той выставки заметил: «Фотографии израильской войны напоминают кадры гражданской войны в Испании: мешки с песком у стены, винтовки, люди, бегущие под огнем, отряды добровольцев, отдыхающий солдат с газетой в тени дерева, вечные вязаные шапки, обед у стены, испещренной выбоинами от пуль».
В тот момент, когда Капа разговаривал с Ойгеном Кольбом из газеты «Аль а‑мишмар», действовало перемирие, объявленное ООН. «Я ценю Тель‑Авив, это великое достижение, и кибуцы тоже, но я всего несколько дней назад почувствовал, что такое Израиль, — рассказывает Капа. — Это было, когда я ехал по новой дороге в Иерусалим и перед моими глазами открылся город». Сооружение бирманской дороги стало кульминацией его пребывания в Израиле; он находился рядом со строителями днем и ночью, снимая каждый этап работы. «Самый дорогой для меня кадр — это тот, где изображен старый каменотес из Иерусалима, бородатый и пейсатый, который работает на прокладке дороги».
На тель‑авивской выставке нет фотографии, соответствующей этому описанию, но она есть в «Репортаже об Израиле» — книге, опубликованной Капой и Ирвином Шоу в 1950 году. Подпись под фотографией гласит: «Каменотесы из осажденного Иерусалима работают над тем, что необходимо на Ближнем Востоке, — объездом». Но за освещенной солнцем банальностью кадра стоит история беженцев, строящих свою родину. Это не самая великая фотография, но ее треугольная композиция перекликается с изображением Бен‑Гуриона под портретом Герцля. Обложка этой книги показывает, как растаял цинизм Капы в Израиле. Здесь мы вновь видим бородатого религиозного еврея. Человек тепло, с легчайшей тенью подозрения или удивления смотрит на фотографа. Это сильный человек, строитель, «старо‑новый» еврей в кипе и с цицит, но на первый взгляд кажется, будто он несет крест.
21 июня, в тот же день, когда вышло интервью Капы в газете «Аль а‑мишмар», корабль «Альталена» с грузом оружия для «Иргун» подошел в полночь к берегам Тель‑Авива. На следующий день конфликт между «Хаганой», известной ныне как Армия обороны Израиля, и «Иргун», или «Эцель», правой вооруженной группировкой, которой командовал Менахем Бегин, достигла кровавого апогея. Бен‑Гурион потребовал, чтобы «Иргун» сдал оружие и самораспустился, чтобы создать для нового государства единые вооруженные силы. Хотя Бегин хотел избежать насилия, он не смог согласиться на условия Бен‑Гуриона. Бен‑Гурион приказал обстрелять судно. «Альталена» загорелась, но, к счастью, не взорвалась. На берегу завязалась перестрелка. И здесь же оказался вездесущий Роберт Капа, который зафиксировал братоубийственную трагедию.
Капа продал фотографии «Альталены» журналу «Life», где 12 июля был опубликован материал на двух страницах под заголовком «ЕВРЕЙ ПРОТИВ ЕВРЕЯ В СВЯТОЙ ЗЕМЛЕ / Фотограф запечатлел злосчастную судьбу “Иргун”». «Иргун», писал «Life», «выбрал идеальное время и место» для конфликта, прямо посреди перемирия и «под носом наблюдателей ООН, видевших происходящее» из прибрежного отеля. «Тем временем фотограф Роберт Капа занял собственную позицию на балконе отеля и сделал этот удивительный репортаж». Были опубликованы пять маленьких кадров стычки и один большой, главный снимок: «ЭКИПАЖ И ДОБРОВОЛЬЦЫ БРОСАЮТСЯ В ВОДУ, А ИХ НЕЛЕГАЛЬНОЕ ОРУЖИЕ И БОЕПРИПАСЫ — КОТОРЫХ ДОСТАТОЧНО ДЛЯ ВООРУЖЕНИЯ 4000 ЧЕЛОВЕК — В ДЫМУ». Эта фотография очень похожа на выставленную в Тель‑Авивском музее изобразительных искусств.
В сборнике «Капа в цвете» есть цветная фотография горящей «Альталены». Она сделана с того же ракурса, с гигантским столбом дыма, но на ней нет членов «Иргун» в воде и спасателей на катамаранах. Кусты отбрасывают длинные тени, но света достаточно для хорошей выдержки, возможно, с использованием штатива. Кажется, что зрителей на берегу нет. Несколько мальчишек уезжают от пляжа на велосипедах, видимо, их не подпустили ближе. Похоже, что это тихий вечер после боя.
Но Капа не был бы Капой, если бы за этой историей не крылось что‑то еще. Биограф Ричард Уэлан писал, что Капа спустился на пляж, чтобы снять людей, прыгающих с горящего корабля, а пули свистели вокруг него во всех направлениях.
Когда Капа подошел достаточно близко, чтобы сделать фотографии, он присел, широко расставив ноги. Внезапно между ногами просвистела пуля. На секунду его охватил слепой ужас, и пока он не смог точно локализовать источник боли, ему казалось, что пуля кастрировала его. Позднее, рассказывая об этом случае, Капа утверждал, что, несмотря на царивший вокруг ужас и висящие на шее камеры, он тут же расстегнул ремень и стянул штаны, крутясь на месте от страха и боли, как дервиш. Все оказалось в целости; пуля только слегка задела бедро, оставив сильный кровоподтек, но даже не коснувшись кожи. Друзьям он говорил, что воспринял этот жуткий случай как предупреждение, бросился обратно в отель и улетел из Израиля на ближайшем самолете, направлявшемся в Париж.
Но если Капа был так напуган, как же он сделал эту точно сфокусированную цветную фотографию горящего корабля, на которой уже нет тонущих людей? И если бы он действительно был на пляже во время боя, почему не сделал ни одной фотографии, пока пуля не пролетела так близко? Почему все его опубликованные снимки «Альталены» сделаны с высокой точки, с балкона? Другие военные фотографии из Израиля сняты с более близкого расстояния, они лучшего качества. Может быть, в тот момент Капа и стоял «недостаточно близко», но на захватывающую байку его вполне хватило.
Что сказать? С одной стороны, это Хемингуэй с хорошим концом — Джейк Барнс обманул пулю . Или же перед нами симптом синдрома выжившего у человека, построившего карьеру на смерти: «смерть республиканца» и Герда в Испании, бойня Второй мировой войны, истребленные евреи Будапешта и вот теперь, всего 11 дней назад, новый друг Капы Давид Маркус. Осмелимся ли мы предположить своего рода огненное крещение в сионизм, фарсовое, символическое обрезание? В эмоциональном очерке памяти Капы, опубликованном в 1982 году, Ирвин Шоу вспоминает его слова: «Это было бы самым страшным ударом — быть убитым евреями!»
После «Альталены» Капа вместе с Теодором Г. Уайтом , который работал тогда европейским корреспондентом Агентства зарубежных новостей, отправился в Польшу. Уайт вырос в Бостоне в ортодоксальной семье, но изо всех сил пытался забыть о своих еврейских корнях. В написанных в 1978 году мемуарах «В поисках истории: Приключение одного человека» он признавался, что плакал на развалинах Варшавского гетто, а в Освенциме у него «не было ни слез, ни слов». Снимок гетто, сделанный Капой (одинокая церковь, возвышающаяся над огромным полем, заваленным булыжником), — один из самых сильных экспонатов тель‑авивской выставки. Уайт не упоминает в своих мемуарах Капу, поэтому нам остается только представлять себе, как эти двое еврейских журналистов, придерживавшихся разных взглядов, ехали из лагеря и спорили о сионизме, от которого Уайт отказался, будучи студентом Гарварда. «Я никогда не был сионистом, — рассказал Капа в интервью “Аль а‑мишмар”, — я и теперь не сионист, но в любом случае изменил свое мнение об Израиле. Теперь я убежден, что для большинства евреев мира нет другого места, кроме Израиля. Да, я друг этой страны и ее народа».
После Польши Капа на шесть недель вернулся в родной Будапешт. «Я смотрел на сожженный ряд отелей и разрушенные мосты, — писал он в туристическом журнале “Holiday”. — Будапешт казался прекрасной женщиной, которой выбили зубы». В его статье, перепечатанной в каталоге «Капа в цвете», приведен длинный разговор с другом детства по имени Шандор, меховщиком по профессии. «Во время войны выжила только двадцатая часть евреев Венгрии, — писал Капа, — поэтому я с удивлением увидел его имя на вывеске и с еще большим удивлением узнал, что он жив». Шандор описывает, как он во время войны скитался по СССР и как тяжело жить в коммунистическом Будапеште. «Я ушел из его лавки, жалея нас обоих, — заканчивает рассказ Капа. — Мы с ним ровесники, но из‑за него я внезапно почувствовал себя очень старым».
Может быть, из‑за него Капа почувствовал и ностальгию по Израилю. В любом случае, когда он узнал, что весной 1949 года Ирвин Шоу отправляется в Тель‑Авив по заданию журнала «The New Yorker», он предложил поехать вместе и написать книгу. Шоу был одаренным и плодовитым писателем, его пьеса «Предайте мертвых земле» шла на Бродвее, когда ему было всего 23 года. В 1946–1947 годах он публиковал рассказы в «Collier’s» и «New Yorker» о пережившем войну еврее из Тель‑Авива и британском полицейском в Хайфе. Его самый знаменитый роман о Второй мировой войне «Молодые львы» (1948) посвящен антисемитизму в американской армии. Шоу тоже интересовался собиранием изгнанников в новом еврейском государстве, но, возможно, потому, что родился в Бронксе, а не в Будапеште, он, похоже, не воспринимал эту историю так близко к сердцу, как Капа.
Они приехали как раз к празднованию первого дня рождения Израиля. В «Письме из Тель‑Авива» Шоу, напечатанном в «New Yorker» 28 мая 1949 года и вошедшем в «Репортаж об Израиле» под заголовком «День независимости», Шоу описал жителей Тель‑Авива, которые сидят пятого ияра на пляже и наблюдают, как «их дети плавают в прекрасной зеленоватой воде вокруг ржавеющего корпуса судна “Альталены”, превратив трагический памятник в игрушку». Фотография корабля и праздничной толпы 1949 года, на этот раз сделанная с набережной, занимает двойной разворот в книге — это самая большая иллюстрация, болезненная точка в «Репортаже об Израиле» Капы.
Шоу находил Тель‑Авив некрасивым и считал, что в Израиле, «как в Италии, мужчины, и молодые и старые, привлекательнее женщин». Его текст изобилует поверхностными обобщениями, некоторые из которых сегодня выглядят удивительно устаревшими, а некоторые нет:
Выпито совсем немного, а напившийся скорее всего — американский турист. Еда страдает от общей нетерпимости жителей к более тонким аспектам цивилизованной жизни.
Водят ужасно… Как сказал один турист, проехав из Тель‑Авива в Иерусалим: «Неудивительно, что они выиграли войну. Они готовы рискнуть жизнью ради такой малости, как доехать до кафе на тридцать секунд раньше соперника».
В зависимости от симпатий наблюдателя, люди либо замечательно уверены в себе, либо обладают отвратительным самомнением.
Тем временем Капа неустанно снимал израильтян, уроженцев Страны и новых репатриантов, юных и старых, религиозных и нерелигиозных. «Эта страна везде живая», — писал он в увлекательном фотоочерке под названием «Израиль возрожденный», который публиковался в журнале «Look». «Люди отстраиваются на руинах, оставшихся после военных лет. Они уже могут немало добавить к древним библейским легендам». В рассказе Капы нет насмешливости, его тон чрезвычайно далек от ироничности «Скрытой перспективы». «Каждую неделю в Негеве основывают пять‑шесть поселений, — восхищается он, — и там истинное будущее Израиля». Он видит новых репатриантов, залезающих в грузовик на пути к новому жилью «в заброшенной арабской деревне, где сначала им нужно будет восстановить дома». Если Шоу в «New Yorker» описывал израильтянина, который «смотрит на американских евреев весьма высокомерно, считая их неистощимым источником долларов», то Капа с уважением сообщал, что благотворительная организация «United Jewish Appeal» финансирует важную программу по приему новых репатриантов в Израиле и обеспечению их пищей и жильем.
И действительно, в третий раз Капа отправился в Израиль по заданию UJA, которая попросила его снять небольшой фильм об абсорбции репатриантов для поддержки фандрейзинга. Рассказывают, что режиссер из него был не очень профессиональный, и он вывел из себя президента и бывшего казначея UJA Генри Моргентау во время съемок в мошаве, названном в его честь. Но в той же поездке Капа сделал ряд самых выразительных фотографий Израиля. Драматический кадр стройки возле Беэр‑Шевы, вошедший в книгу «Капа в цвете», — одна из многочисленных фотографий Капы, воспевающих быстрое развитие страны. Элегантно выстроенный черно‑белый снимок репатриантов из Йемена, опубликованный в «Life» с подписью «Сородичи из Аравии», — один из нескольких кадров из маабарот, транзитных лагерей для репатриантов, больше всего запомнившихся мне с тель‑авивской выставки.
Глава об Иерусалиме, вошедшая в «Репортаж об Израиле», впервые была напечатана не в «New Yorker», а в журнале «Illustrated». «Иерусалим — город бесконечных раздоров, — писал Шоу, — и в его стенах возникали конфликты, которые не были улажены даже кровопролитием». Конечно, в 1949 году Старый город находился за пределами досягаемости для Капы и Шоу, но Шоу вспоминал, как он приходил к Стене Плача в 1943‑м и как старики и старухи ощупывали ее «дюйм за дюймом, сначала кончиками пальцев, а потом губами, и их молитвы странным образом напоминали идолопоклонство». Очерк Шоу, опубликованный в книге «Капа в цвете», до сих пор кажется актуальным, хотя заключение его несколько банально: «Мир, вырезано на каменных памятниках; мир, шепчут молящиеся. Но если люди дождутся мира в Иерусалиме, они дождутся его и в любом другом месте планеты».
Капа заканчивает свой очерк в «Look» на похожей ноте. Описав визит в дом президента Хаима Вейцмана в Реховоте, он рассказывает о пожилом йеменском раввине, который живет неподалеку в брошенном арабском доме.
Он едва поднял голову от потрепанного Талмуда, когда я обратился к нему. Но когда я ушел, попрощавшись традиционным «шалом», старый раввин взглянул на меня. Он пробормотал: «Шалом, шалом, ве‑эйн шалом!» («Мир, мир, а мира нет!») .
Старик, отвечающий этому описанию, есть не в публикации в «Look», а в книге Шоу и Капы — его смеющиеся глаза широко открыты, а на лице застыла философская усмешка.
В «Look» опубликована большая фотография щеголеватого Вейцмана, сидящего во дворе своего дома с внуком. Глаза Вейцмана закрыты, а босоногий мальчик улыбается. «Вейцман живет тихо, — гласит подпись Капы под фотографией, — вспоминая 60‑летнюю битву за свободный Израиль», — и действительно, так оно и выглядит. Джон Стейнбек вспоминал, что его друг умел «фотографировать мысль». Захотим ли мы увидеть истоки удивительной магии работ Капы в его смелости, невероятном обаянии и трагической безвременной смерти, к месту вспоминая мотив еврейского возвращения? Возможно, его израильские кадры — самые сильные и щемящие в карьере, но разве они лучше работ других фотографов? В ответ я предлагаю посмотреть на один снимок из каталога Тель‑Авивского музея 1988 года. Здесь изображена семья репатриантов, приезжающих на корабле и впервые видящих Израиль. Снимок сделан с очень близкого расстояния, и не потому, что Капа физически подошел к этим евреям, а потому что он мог быть одним из них. Есть искушение назвать эту работу «Фридманы возвращаются домой».
«Капа все чаще думал о том, чтобы обосноваться в Израиле», — пишет Ричард Уэлан, но, как обычно, не подтверждает это смелое заявление никакими источниками. Как бы то ни было, в начале 1950‑х Капа проводил бóльшую часть времени в Париже. Вместе со знаменитыми друзьями он ездил на скачки в Лонгшамп и снимал цветные репортажи о веселой жизни в Риме, Париже и на французских курортах для журнала «Holiday». (Черно‑белое фото развлекающейся публики в Биаррице — единственная работа на выставке в Тель‑Авивском музее, сделанная после Израиля.) Вместе с Шоу он катался на лыжах в швейцарской деревне Клостерс — излюбленном месте голливудских знаменитостей. «Последний раз я видел его, — вспоминал Шоу в 1982 году, — на вокзале в Клостерсе, где он садился на поезд с бутылкой шампанского и чужой женой, а провожал его деревенский оркестр». Капа отправлялся в Японию, где получил телеграмму из журнала «Life» с просьбой заменить работавшего во Вьетнаме фотографа, у которого заболела мать. Снимками французских солдат, переходящих через поле, заканчивается «Капа в цвете».
В журнале написали о нем: «Первый фотограф “Life”, убитый при исполнении обязанностей». Хемингуэй телеграфировал из Мадрида: «Он был таким живым, что нужен целый день, чтобы представить себе его мертвым». Формально не принадлежавший ни к какой еврейской общине, Капа похоронен на квакерском кладбище в округе Вестчестер, штат Нью‑Йорк. На его могиле начертаны дата рождения в Будапеште, дата смерти во Вьетнаме и еще одно слово, на иврите: «Шалом». 
Оригинальная публикация: Robert Capa’s Road to Jerusalem
Анна Халдей: «Он сидел дома и бил стекла с негативами Михоэлса»
Изнанка Нью‑Йорка
