Фильм «Зона интересов» о коменданте Аушвица, получивший «Оскара», был принят кинообщественностью на ура. В отличие от оскаровской речи режиссера фильма Джонатана Глейзера, которая до сих пор вызывает ожесточенные споры.

— Там не стояло точки!

— Нет, там стояла точка!

Мы ожесточенно спорили, что именно сказал режиссер «Зоны интересов» Джонатан Глейзер.

Такой же громкий и такой же потешный спор был в комедии Бомарше «Женитьба Фигаро» в исполнении артистов Театра сатиры. Отлично помню эти интонации: 

— Там стояло «и», — вылупив глаза, кричал Зиновий Высоковский.

— Нет, там стояло «или», — в восторге и упоении кричал Фигаро в исполнении Андрея Миронова.

— Там стояло «где»!

— Доктор Бартоло полагает, что я забыл грамматику! Если бы там стояло «где», то перед «где» стояла бы запятая.

 

Речь шла о том, жениться ли Фигаро на старухе Марселине. Тут хотя бы на кону была молодая жизнь талантливого авантюриста Фигаро.

 

А предмет нашего спора был совсем нелепый: антисемит ли Джонатан Глейзер или нет. И в какой степени. Ну, важно ли это?..

Кто-то публиковал и пересказывал его речь таким образом, что после слов «I refute Jewishness» (что можно было перевести как «я отвергаю свое еврейство») стояла точка. 

«Но там не стояла точка! — кричал мой сосед Саша голосом Зиновия Высоковского. — Зачем же все перевирают!» 

Точки действительно не было. И если быть справедливым, Глейзер сказал: “I refute Jewishness and Holocaust being hijacked by an occupation”. 

Даже в антисемитских изданиях его речь перевели точно: «Мы стоим здесь как люди, которые осуждают то, что их еврейское происхождение и память о Холокосте используют для оправдания оккупации». 

Именно такую речь произнес английский режиссер Джонатан Глейзер, получая «Оскар» за «Зону интересов» — лучший фильм на иностранном языке. То есть не само еврейство он отрицает — лишь не согласен с тем, чтобы его еврейство сперли для своих целей, которые он не разделяет. Текст читал по бумажке — подготовил заранее, редко кто так делает: обычно все шутят, стараются быть раскованными, растроганными, легкими, ироничными и самоироничными, их цель — продемонстрировать несерьезное отношение к собственной персоне. Но бывают исключения. 

Глейзер ждал, что получит «Оскар». До этого он уже получил за «Зону интересов» Гран-при Канн (второй по значимости приз). Джонатан Глейзер серьезно относится к себе, своему месту в искусстве, своей работе — никаких шуточек. Речь его звучала как великие речи великих борцов.

«Я стою здесь. Я не могу иначе», — сказал Мартин Лютер (кстати, антисемит). 

«Мы стоим здесь как люди…» — зарифмовал Джонатан Глейзер.

«Я обвиняю», — сказал Эмиль Золя.

«Мы стоим здесь как люди, которые осуждают», — вторит Глейзер.

Очевидная аллюзия на речи великих.

Оскаровская трибуна – высокая, далеко видная, хорошо слышная, и прежде чем произносить что-то с такой трибуны, хорошо бы взять да и разобраться всерьез с информацией, а не краем уха черпать из местных СМИ. Но Глейзер родился и вырос в Великобритании. Понятно, в каком ключе воспитаны английские интеллектуалы – еврейского они происхождения или нет, отрицают они его или нет, осуждают ли свое происхождение полностью или только его использование для оправдания «оккупации». 

Отрицает он еврейство или «оккупацию», для израильтян нет разницы: это различия между антисемитизмом первого и второго рода.

 

Я сейчас читаю курс лекций «Фестивальное кино» в одном из российских вузов, вчера как раз разбирала «Зону интересов». Один студент сразу сказал, что отказывается смотреть это кино, так как режиссер – антисемит. У всех принципы, все на чем-то стоят. 

 

Последние годы я немного устала от принципов – от пены на губах у ангелов. «Зону интересов» посмотрела дважды, могла бы, честно говоря, посмотреть и еще, и не без удовольствия. До недавнего времени я была уверена, что «хорошего кино о Холокосте не бывает». 

Представим себе две вещи и мысленно положим их на весы: законы драматургии и Холокост. Законы драматургии — стройное изложение истории, не обязательно мелодраматической — придуманы Аристотелем, главным автором классической Греции. Система, по которой написаны учебники, — четкие, ясные, поверяющие алгеброй гармонию. И представим себе Холокост, про который сразу хочется написать «непредставимый», «нерассказываемый». Мысленно кладем их на виртуальные весы — и весы ломаются. Какое уж тут кино.

Однако кино все-таки снимают. В основном действительно плохое, не затрагивающее даже близко ничего значимого в Холокосте. Обычно это мелодрамы на тему грандиозной войны, большой несправедливости, жуткого садизма и варварства. 

 

Культурную травму принято делить на травму жертвы (евреи), травму организатора (немцы), травму наблюдателя (весь мир, преимущественно Европа). 

Немцы, как кажется, отрефлексировали вину и травму организатора довольно успешно. На фоне Холокоста сложился консенсус, хоть и небезупречный, возникла новая национальная идентичность. В частном разговоре приходилось слышать от немца: ты не можешь быть немцем — у тебя нет этого чувства вины…

Консенсус вокруг Холокоста в европейском обществе складывался болезненно, и его руками трогать нельзя, иначе всё посыплется. В немецком обществе после периода denial («отрицания») возник прорыв в понимании, связанный отнюдь не с документами, не с процессами над преступниками, не с громким процессом над Эйхманом, а с примитивной сериальной мелодрамой 1978 года с Мерил Стрип, ставшей историческим прорывом в осмыслении. 

Ничего существенного о Холокосте кино не сообщает — плакатная мелодрама соответствует архетипическому в нашем восприятии большой войны и больших жертв. Только масштаб трагедии побольше, зверства поколоритнее. Мини-сериал этот схематичный настолько, что сегодня сложно найти ему благодарного зрителя. Но в те годы сработало: именно эта киноклюква стала началом осмысления Холокоста в Германии. Сериал «Холокост» посмотрели более 20 млн немцев (примерно половина взрослого населения ФРГ), из которых в телестудию с благодарностью позвонили 5 тыс., а еще 20 тыс. отправили письма. Только после этого начался знаменитый «спор историков» (всем бы так!), воспринимаемый как образцовый пример публичной рефлексии интеллектуалов на тему травмы. За этой рефлексией следила вся Германия: «спор историков» публиковался в ежедневной прессе. Так историки создали конструкт культурной травмы и внесли свой вклад в новую посттравматическую идентичность немецкого народа. 

 

С осмыслением «травмы наблюдателя» сложнее. Был заметный польский фильм Pokłosie («Колоски») Владислава Пасиковского 2012 года, именно про «травму наблюдателя». Сценарий написан по мотивам книги, рассказывающей о событиях в Едвабне в 1941 году, когда поляки заживо сожгли всех соседей-евреев. В отличие от мелодрамы с Мерил Стрип, «Колоски» — триллер и детектив. Но это такое же популярное коммерческое кино, не затрагивающее сущности Холококста, хотя и вызвавшее скандал в обществе: режиссер был по сути репрессирован, ему запретили претендовать на госфинансирование. «Травма наблюдателя» переживается и осмысляется пока очень болезненно на всем пространстве Восточной Европы, которая еще не вышла из периода «отрицания».

 

Все блокбастеры, включая «Пианиста» и «Список Шиндлера», не поколебали уверенности в том, что кино и Холокост вещи несовместные. Пока не появился венгр (венгерский еврей) Ласло Немеш и его фильмы: «И терпение кончается», «Сын Саула». Фильмы, снятые так, будто уроки «Банальности зла» (Ханны Арендт) и «Актуальности Холокоста» (Зигмунта Баумана) режиссером усвоены. Это шедевры, снятые о запредельном, о нерассказываемом, о непроизносимом. О мире-после-Освенцима. Кстати, Ласло Немеш осудил оскаровскую речь Глейзера.

 

Глейзер уверен, что снимал фильм о дегуманизации, о чем он и сказал на вручении Оскара. Дегуманизации, происходящей «на наших глазах в Газе». 

Думаю, Глейзер снял картину не о дегуманизации, и даже не о банальности зла. А о зле повседневности, сатане повседневности. Это фильм о рутинной жизни семьи коменданта Аушвица. 

На первый взгляд, фильм от ума, не от сердца. Фильм — простая констатация факта, что вот, мол, пока за стеной убивают, у нас обычная жизнь, и плевать нам, что там за стеной. Герои живут в лагере. И почтовый адрес у них простенький: Аушвиц. Всего-то заборчик отделяет их от самой большой катастрофы в истории. Но ничего: садик, огородик, детки, мысли о карьере и об отдыхе. Прямо как мы с вами сейчас…

Но кажется, одной констатации факта мало. Ну да, мы такие… Людишки.

 

Когда фильм награждают значительными премиями, надо понимать: так человечество демонстрирует, что для него сейчас наиболее важно. «Оппенгеймер» награжден, потому что наш самый большой страх сегодня — страх ядерной войны. А «Зона интересов» — потому что мы понимаем, что рядом происходит катастрофа, и никакой эмпатии у нас не хватает, чтобы в это хоть как-то морально включиться. 

 

Комендант Рудольф Хёсс — личность примечательная, я смотрела несколько документальных фильмов о его семье и запомнила фразу, сказанную его дочерью: «Папа любил свою работу». 

Фильм Глейзера — визуализация этой фразы. О человеке, который любил свою работу и старательно выполнял поставленную задачу. Хёсс — офисный работник, педантичный и преданный делу. Случайно вышло так, что перед ним была поставлена задача массового уничтожения людей, а не какая-то другая, «вегетарианская». Ничего необычного. Современный мир дегуманизирует все, что попадается под руку. Будто бы мы не знаем, приходя в любое крупное ведомство и получая отказ (согласно букве закона, в строгом соответствии с правилом), что было бы, если бы в бумажке добавили: «…и расстрелять».

Финал фильма немного нарушает общую картину. У Хёсса вдруг возникают приступы рвоты. Спорим, он взял это из «Акта убийства»!  (Великого документального фильма Джошуа Оппенхаймера о массовых убийствах в Индонезии.) Да, иногда фильмы, сумевшие осмыслить культурную травму, бывают шедеврами. В финале «Акта убийства» главный убийца мучается внезапными приступами рвоты. Так натуралистически и длительно по хронометражу показаны проявления совести. 

Посмотрев второй раз кино Глейзера, я почувствовала, что его рутина жизни выросла до уровня обобщения. И эта метафора рутинности настолько мощная, что с тех пор я сама веду свою бытовую жизнь, чувствуя себя героем «Зоны интересов». Так же жизнь моя состоит из подлых мелочей, из невротических приключений и карьерных забот. Наверное, до Глейзера так сильно этого никто не показывал. И этот фильм вовсе не о Холокосте, и даже не о таком его важном винтике как Хёсс. Дьявол – в деталях повседневной жизни, об этом не писали ни Арендт, ни Бауман. И не снимали ни Полански, ни Пасиковский.

 

А по поводу речи… 19 марта 450 человек из киноидустрии Голливуда подписали открытое письмо, осуждающее выступление Джонатана Глейзера. В письме сказано: «Мы отвергаем похищение (использование) нашего еврейства с целью установления морального равенства между нацистским режимом, который стремился истребить евреев, и израильской нацией, которая стремится предотвратить свое собственное истребление».

Под этим и я подпишусь.