«Лехаим» поговорил с Андреем Бильжо, журналистом, художником, автором популярного персонажа Петрович и основателем первого концептуального ресторана, о радостях разных профессий, об антисемитизме и о том, почему не стоит есть арбуз в одиночестве.

Ирина Головинская → Если прилетят марсиане и спросят: кто ты, мистер Бильжо, что ты им ответишь?

Андрей Бильжо ← Я отвечу, что я Бильжо.

ИГ → А они опять спросят: а ты, Бильжо, кто таков?

АБ ← Тогда я скажу, что я художник.

ИГ → А как же тогда все прочие твои занятия?

АБ ← Вот поэтому я и скажу, что я Бильжо! Когда меня где‑то представляют, начинают перечислять: и психиатра упомянут, и телеведущего, и карикатуриста. Но я уже давно не психиатр, не телеведущий, не профессиональный журналист, не профессиональный аниматор… Я не писатель, хотя у меня вышло десять книг. Я не, не, не… Я просто получаю удовольствие от того, что залезаю на чужие площадки. Я получаю удовольствие от того, что пытаюсь постичь, чем занимаются все эти люди — писатели, журналисты, аниматоры… Я художник в широком смысле этого слова. Художник, которого зовут Бильжо. Фамилия‑то редкая.

ИГ → А что это за фамилия?

АБ ← Это папина фамилия. Его семья родом из Каунаса, и фамилия, видимо, звучала как Билжойтис. А когда прапрадед пошел служить в русскую армию, это литовское окончание отвалилось, вот и получилось Билжо. Мягкий знак появился, когда папе выдавали паспорт. Многие почему‑то считают, что Бильжо — еврейская фамилия. Но нет.

ИГ → Расскажи про семью.

АБ ← Моя семейная история типична для истории страны. Два расстрелянных в годы террора деда — и со стороны отца, и со стороны матери. Маму, Александру Абрамовну Розину, как дочь репрессированного и еврейку к тому же, долго не брали вообще ни на какую работу, и она устроилась преподавать физику в школу рабочей молодежи. Когда я пошел в первый класс, она уже работала в обычной школе, была завучем. И взяла меня к себе после четвертого класса, когда меня не приняли во французскую спецшколу из‑за плохого поведения, а в мою прежнюю обратно тоже не взяли — и тоже из‑за плохого поведения.

ИГ → Какое же может быть плохое поведение в столь нежном возрасте?

АБ ← Я себя очень плохо вел, правда. Родителей вызывали в школу, дневники были исписаны замечаниями. Я кривлялся. Смешил класс, срывал уроки.

ИГ → Родители ругали за это?

АБ ← Нет, никогда. Уже после их ухода я сформулировал, что я избалован свободой. Я много чего делал, что могло бы вызвать их неодобрение. Например, ушел внезапно из психиатрии при полном карьерном благополучии. И мама с папой всегда и во всем меня поддерживали.

ИГ → Педагогический инстинкт. Или инстинкт любви?

АБ ← Скорее инстинкт любви и инстинкт свободы. Они ведь и сами были свободными людьми.

ИГ → В семье соблюдались какие‑то еврейские традиции?

АБ ← Нет, моя бабушка, Зельда Израилевна Гинзбург‑Розина, старый большевик, была верна заветам интернационализма. Она вернулась через год после моего рождения: просидела почти 15 лет в акмолинском лагере для жен изменников родины (знаменитый АЛЖИР), а потом была на поселении в Тюмени. Я ее очень любил, хотя и вступал с ней зачем‑то в политические споры. Она ненавидела Сталина, Брежнева считала дураком и плевалась, когда он появлялся на экране телевизора. А в Ленина верила, его бюстик всегда стоял у нее на столе.

ИГ → То есть для нее ее еврейство ничего не значило?

АБ ← Вообще ничего. Интернационал же! Пролетарии всех стран! Единственная дань традиции — бабушка готовила блюдо, которое ела только она одна, мы его терпеть не могли. Морковку с изюмом. Цимес — это идишское слово я знал. И еще другое знал — тохес, так она меня называла.

Мать, Александра Бильжо. 1954. Из семейного архива

ИГ → Она откуда родом?

АБ ← Из Гомеля, из бедной, простой семьи, однако ей удалось окончить курсы провизоров. И это ей очень пригодилось впоследствии — в Тюмени на поселении она работала в аптеке. Она любила читать, до старости сохранила прекрасную память, у нее был тонкий слух и музыкальная память. По ночам она часто кричала, и я ее тогда будил. Говорила, что снился лагерь.

ИГ → Она что‑нибудь рассказывала про лагерь?

АБ ← Никогда и ничего. Но ее навещали подруги, сидевшие с ней вместе, тоже жены изменников родины.

ИГ → А сам изменник — он кто был?

АБ ← Деда, Абрама Григорьевича Розина, я по понятным причинам не знал — его расстреляли на Лубянке в 1937 году. Он был большая шишка в правительстве, крупный чиновник лесной промышленности. И бабушка, и дед — оба родом из Гомеля.

ИГ → Если в семье не придавали значения еврейству, не соблюдали традиции, откуда ты узнал, что ты еврей?

АБ ← Я узнал это лет в десять, когда прочитал свою метрику. Там было написано, что моя мама еврейка, и меня обдало холодным потом. Я стеснялся назвать имя своей бабушки одноклассникам — Зельда Израилевна! Мне до сих пор стыдно за это.

ИГ → Мне кажется, сейчас все это потеряло актуальность, сейчас уже можно быть евреем?

АБ ← Ну как сказать. Как ни странно, в детстве и юности я с антисемитизмом не сталкивался, а впервые столкнулся относительно недавно, с появлением интернета в моей жизни. Я свой «Живой Журнал» закрыл именно по этой причине — мне что‑то не понравился коллаж, где я лежу, к примеру, с простреленной головой… Да и сейчас в Фейсбуке все это постоянно выскакивает. А лет десять назад, когда мы с Шендеровичем и Иртеньевым были, прости пожалуйста, телевизионными звездами (я был Мозговед, Иртеньев — Правдоруб, а Шендерович вел программу), антисемиты нас буквально осаждали. А сколько антисемитских выпадов я слышал в свой адрес, когда бывал гостем «Радио “Свобода”»! Как‑то во время прямого эфира позвонил слушатель: «Скажите, почему все душевнобольные в вашей телевизионной психиатрической больнице русские, а все врачи евреи?»

ИГ → И что ты ответил?

АБ ← А что тут ответишь?! Особенно их как прорвало на программе Пети Вайля. Они так мне надоели! И когда очередной деятель позвонил, я его ответно спрашиваю: «А с чего вы взяли, что я еврей?» — «Так фамилия же Бильжо!» И я ему говорю торжественно: «А знаете ли вы, что это аббревиатура?» В тот момент я еще не знал, как это расшифровать. Но тут у меня мгновенная вспышка — расшифровывается Бильжо так: Б‑г — истина — любовь — жизнь — отечество! Я это тогда придумал и потом очень успешно в подобных ситуациях пользовался. Это же убойный аргумент, никакой антисемит против Бога с отечеством не устоит.

ИГ → Второй твой дед тоже был изменником родины?

АБ ← Семья отца родом из Петербурга. Его отец, мой дед Виктор Осипович Билжо, работал последние годы на московском заводе «Гознак», откуда его и забрали в 1935‑м как немецкого шпиона. В свое время, вернувшись из Германии, он написал учебник «Печатные машины», где что‑то хвалебное сказал про немецкую технику. Его не сразу расстреляли, он еще в лагере посидел без права переписки. Ужасная судьба! Семь лет про него никто ничего не знал. И он ничего не знал про своих. Не знал, что сын его, мой отец, ушел на войну, был танкистом, участником Сталинградской битвы…

У меня были только бабушки, дедов не было. Вторая моя бабушка, Антонина Игнатьевна, была очень мощной, сильной женщиной. Когда мужа забрали, она одна подняла троих детей. Стала портнихой. Она сшила мне, например, костюмчик, в котором брючки застегивались на «молнию». Так тогда не делали, это она сама придумала, «чтобы Андрюше было удобнее». Она и готовила замечательно!

ИГ → Это от нее у тебя склонность к гастрономическим затеям?

АБ ← Мы уже говорили — мне интересно чему‑то учиться. Я, конечно, не считаю себя в полном смысле ресторатором , рестораторы — это Новиков, Деллос…

ИГ → Как тебе пришла в голову эта идея — сделать фишкой «Петровича» еду из советской столовой?

АБ ← Все же это была не столовская кухня, а домашняя праздничная. Оливье, селедка под шубой. Я придумал «Петровича» в 1994‑м, когда был страшно популярен мой персонаж — Петрович. Все шутили по поводу Петровича, даже какие‑то продукты стали выпускать — пиво «Петрович», горох «Петрович», сахар «Петрович»… Стремительно исчезали советские бытовые вещи. Я очень чуток к материальной культуре и понимал, что все, что нас всегда окружало, вот‑вот исчезнет. Я ж не делал слепок с советской жизни. В концепции есть и юмор, и рефлексия.

ИГ → То есть первичным было намерение сохранить, как муху в янтаре…

АБ ← …бытовую культуру. Я хотел, чтобы это был музей, чтобы это была театрально‑музыкальная площадка, место, где собираются близкие и интересные мне люди.

ИГ → А что привело тебя в медицину?

АБ ← Чистая романтика и эмоции. На меня сильно повлиял фильм «Коллеги», и к тому же в это время умерла близкая мамина подруга, это тоже на меня подействовало. А когда в мединституте началась специализация, я понял, что я никакой не хирург, не терапевт, и выбрал психиатрию — эта область медицины на грани с искусством, нужно владеть языком, чувствовать человека. Учился, защитил диссертацию, десять лет проработал психиатром.

ИГ → И потом внезапно ушел. Почему?

АБ ← На самом деле не внезапно, конечно. Я лечил людей и одновременно рисовал, много печатался в разных газетах, а потом случилась перестройка. Покойная Ирина Ивановна Васнецова предложила мне поработать в ее пустующей мастерской. И я стал делать там большие картины, занялся живописью. Картины эти стали покупать. Перестройка же! Художники вошли в моду. Я — между одной специальностью и другой. Мне предлагают выставку в Бельгии, потом предлагают выставку в Берлине — я понимаю, что можно еще и этой жизнью жить! Той, медицинской жизнью я уже пожил, я уже представлял себе, что будет дальше с моей медицинской карьерой. И я стал все больше и больше заниматься живописью, графикой. Печатался в газете, которая выходила в Белом доме. Когда случился путч, мы напечатали смешные листовки: «Мы сделаем вашу жизнь яначе», например. А потом меня позвали в «КоммерсантЪ».

ИГ → Я с большим удовольствием читала твою книжку про Венецию. Что для тебя Венеция?

АБ ← Наверное, второй дом. Мне там очень хорошо и радостно. Но работать прилежно там трудно, все время хочется пойти погулять. Тем не менее я написал там книгу «Моя Венеция», куда вошло много моих фотографий, книгу «Анамнез», снял со своими друзьями документальное кино про антиквара, который мечтал жениться на русской, — его показывали на «Кинотавре».

ИГ → Продолжает ли сын что‑то из твоих занятий?

АБ ← У Антона вышла книга — роман «Капсула бессмертия». Он снял порядка семи короткометражных лент, за которые получил разные призы. Сейчас закончил полнометражное художественное кино «Рыба‑мечта», лента представлена на «Кинотавре».

ИГ → У тебя очень романтическая история знакомства с твоей женой Светой, начавшаяся на Соловках.

АБ ← Света училась в архангельском мединституте. Летом водила экскурсии по Соловкам. Я приехал на Соловки, быстро познакомился с экскурсоводами. Расстояния были большими, и девушкам иногда надоедало водить экскурсии по 10 км. И тогда эти экскурсии водил я. И вот как‑то я подменял Свету и наговорил много лишнего, а это оказалась группа, состоящая из жен работников архангельских райкомов партии.

ИГ → Нехорошо как вышло.

АБ ← Нехорошо! Я им все про СЛОН — а они потом, разумеется, позвонили куда надо. И за мной приехали два сотрудника госбезопасности. И ни один человек из турбюро меня не выдал. Сказали: да какой‑то сумасшедший примазался к группе. А я отсиживался в сторожке в лесу, и девушки‑экскурсоводы носили мне туда еду.

ИГ → Ты возишь туристов в Венецию, в каком качестве?

АБ ← Это называется «Путешествие с душой компании». То есть я — душа компании. Я езжу в такие места, которые знаю и люблю, которые чувствую. Я с группой провожу весь день с утра до вечера. Я делюсь с ними эмоциональной составляющей — почему я люблю это место.

ИГ → Можно ли сказать, что во всех своих занятиях ты немного просветитель?

АБ ← Я сам бы просветился. Я же человек эмоций, и мне необходимо делиться тем, что мне нравится. Мне хочется поделиться радостью. А иначе грустно. Это как взять большой арбуз и съесть его одному.