23 апреля в ГМИИ им. А. С. Пушкина открылась выставка «Искусство как профессия. Собрание Майи и Анатолия Беккерман» — масштабная экспозиция из частной американской коллекции, показанная в крупнейшем музее Москвы. Около сотни работ Бурлюка, Фалька, Альт­мана, Коровина, Анисфельда, Григорьева и других художников привезены из нью-йоркской «ABA Gallery», основанной Беккерманом около 30 лет назад. Некоторые из этих вещей участвовали в выставках в России, но впервые собрание Беккерманов экспонируется здесь как самостоятельный проект. Накануне вернисажа корреспондент журнала «Лехаим» побывал в «ABA Gallery» и узнал подробности создания коллекции из первых рук.

 

Ирина Кордонская Я заметила у вас скульптуры Тышлера — даже не знала об их существовании. Будут ли они на выставке в Москве?

Анатолий Беккерман Нет. Но Тышлера в нашей галерее много, и мы делали несколько лет назад его большую выставку.

ИК Недавно в ГМИИ им. А. С. Пушкина, в Отделе личных коллекций прошла выставка из коллекции Михаила Барышникова. Правильно ли я понимаю, что она была организована вами?

АБ При моем участии: сначала она прошла в Нью-Йорке, в моей галерее.

ИК В Москве она имела огромный успех. Вообще, в российских музеях, насколько я знаю, немало вещей, добытых вами.

АБ И некоторые из них мы показываем на нынешней выставке: в 21-м зале висят работы, прошедшие через мою галерею. Несколько вещей дал Русский музей — среди прочего, порт­рет Бурлюка работы Фешина, что-то — Московский музей современного искусства. Коллекционеры из России предоставили вещи, когда-то купленные у меня.

Например, «Летний вечер» Бори­сова-Мусатова. Любопытна история этой работы: звонит мне как-то арт-дилер и предлагает полотно Борисова-Мусатова, большое. Я-то не против, но это большая редкость — когда вы видели метрового Борисова-Мусатова? Акварель недавно была, ушла за полтора миллиона, но масло, да еще такого размера… Звоню товарищу в Москву, рассказываю — он начинает смеяться. Но мне присылают фотографию этой картины и каталог выставки 1904 года в Сент-Луисе, где было четыре работы Борисова-Мусатова, и это одна из них. Некая семья купила, повесила на стенку. И я купил у них.

ИК Вы занимаетесь только русским авангардом?

АБ Нет, конечно. Ко мне приходят разные люди, которые иногда меня поражают, но и радуют — кто-то хочет Репина, кто-то — Гончарову, кто-то — Булатова с Кабаковым… Вот вам история про большого Айвазовского — это было году в 1995-м. Получаю газету антикварную, вижу черно-белую фотографию, на ней — море, человек на берегу. Подписано американским художником Хансеном — был такой, специализировался на морской теме. Я говорю приятелю: какой Хансен, это Айвазовский. Приезжаю: полотно 2×3 м, подпись Hansen, а под ней — Айвазовский. Люди не знали такого имени, хотели продать, налепили сверху подпись американского художника. Эстимейт был 5–7 тыс. долларов. Я предложил 50 тыс. Хозяин говорит: «Я бы с радостью, Хансен того не стоит, но мы должны продать по закону, через аукцион». Я был готов заплатить и 250 тыс., но торги остановились на семи.

ИК Когда истории таких находок слышишь от дилера или коллекцио­нера, им легко веришь. Но читая то же самое в аннотации к лоту на аукционе, начинаешь сомневаться.

АБ И тем не менее… Смотрите, у нас здесь выставлен натюрморт Роберта Фалька, 1914 года, известный по выставке «Бубнового валета». В книге Дмитрия Сарабьянова, посвященной Фальку, по поводу этой работы сказано: «местонахождение неизвестно». А я ее нашел на американском аукционе — известно, что полотно у Ангелины Щекин-Кротовой, вдовы Фалька, приобрела некая государственная структура и кто-то вывез его в США. Или работа Бакста: в Нью-Йорке рядом с Карнеги-холлом, за углом, когда-то была «Русская чайная» («Russian Tea-room»), куда ходили все знаменитости — танцовщики, певцы, белогвардейские генералы. Хозяева имели русские корни. И вот как бывает: заведения давно нет, а Бакст, который там висел, — у меня в галерее.

ИК Вы специализируетесь на русском искусстве — его много в Штатах, вообще на Западе?

АБ Русские недели на аукционах проходят два раза в году. Супервещи есть, но их по определению не может быть много, у каждого художника шедевров не более 5–7%.

ИК Но сокровища попадаются реже, чем 20 лет назад?

АБ Нет, просто охотятся за ними активнее. Люди из России живут по всему миру, и они хотят создавать свои коллекции. Это одна из причин, почему я считаю этот рынок перспективным. Причем покупают не только коллекционеры с русскими корнями. У американцев есть замечательное качество: они готовы слушать и учиться. Кто-то из них просто вкладывает деньги, потому что это virgine market — растущий рынок, как Китай или Бразилия, но кто-то входит во вкус.

ИК Вы сказали — растущий рынок. Наши художники дорожают?

АБ Русская живопись, несмотря на рекорды, которые мы наблюдаем с начала 1990-х, далека от реальных цен. Посмотрите на американских художников: картина Нормана Роквелла была недавно продана за 46 млн, Эдварда Хоппера — за 40 млн. Эти цены русскому искусству не снились, если не брать Кандинского, Малевича и Шагала. Самый дорогой Коровин на аукционе был продан за 3 млн долларов. А Коровин вместе с Серовым — главные русские импрессионисты, американские художники того же уровня и периода стоят в 10 раз дороже. Так что еще не вечер — есть куда расти.

ИК Продавая вещи в частные коллекции, вы зарабатываете. Но продавая в российские музеи…

АБ Конечно, часто эти продажи происходят с финансовыми потерями, потому что тот же Русский музей никогда не смог бы заплатить рыночную стоимость полотна. Но какие-то знаковые вещи я просто хочу вернуть в Россию. Мне важно, чтобы эти работы висели здесь и были общедоступны. Церетели купил для Московского музея современного искусства Ларионова, Экстер, Гончарову, Бурлюка, и эти вещи действительно находятся в постоянной экпозиции, их дают на выставки. Здесь, кстати, мы показываем ударную работу Бурлюка — «Японка, сеющая рис» — один из главных футуристических шедевров, на уровне работ знаменитого итальянского футуриста Балла. Но его-то полотна стоят миллионы. А эта картина Бурлюка, между прочим, принадлежала Маяковскому.

ИК У вас в коллекции я заметила очень необычного Фалька — букет, необъяснимо яркий для его палитры, какой мы ее знаем.

АБ В действительности ничего не­обычного, просто это 1927 год — мы больше знаем Фалька другого времени. Вы понимаете, этот бизнес интересен для меня именно возможностью находок. Я в пятом классе мечтал стать археологом, и, видимо, страсть к поиску раритетов, к тому, чтобы сдувать пыль с редкостей, осталась. Вот я только что купил на аукционе несколько картин Штеренберга и Лабаса. Штеренберг, если не считать подделок, попадающих на аукционы, — очень редкий художник, работ его мало. А тут продавалась целая коллекция: оказалось, некий итальянский журналист работал в свое время в России и покупал живопись. И увез — теперь продают наследники. И на выставке в ГМИИ Штеренберг есть — купленный в Нью-Йорке, в частной коллекции. Картина была в 1920-х приобретена непосредственно у художника в Париже.

ИК Ваша выставка вызывает невольные ассоциации с недавней экспозицией из собрания Вячеслава Кантора, который, как известно, собирает только еврейских художников. У вас их тоже много.

АБ У Вячеслава Кантора великолепная коллекция. Но я не ставил перед собой задачи собирать еврейских художников. Просто среди мастеров русского авангарда действительно много евреев. И многие из них оказались за границей. Тот же Борис Анисфельд в 1918-м поселился в Нью-Йорке, и в Бруклинском музее прошла его выставка — около 200 работ, созданных в России. Александра Экстер умерла в Европе. Я хотел купить ее работы и знал, что она очень дружила с художником Симоном Лиссимом, который эмигрировал в США, — провенанс от него считается гарантией подлинной Экстер. Я нашел племянника Лиссима. Или Борис Григорьев — я много его покупал в Латинской Америке, потому что он там жил, преподавал. Его «Человека с быком» у меня неоднократно пытались купить, предлагали деньги, в разы превышавшие рыночную цену. Я задумался. А жена говорит: ни за что. Если кто из нас и коллекцио­нер, то скорее она. Кто-то сказал в свое время, что арт-дилер живет с того, что продает, а богатеет на том, что оставляет. Так и есть.