Вглядываясь в лицо вечного юноши — Надсона, я изумляюсь одновременно настоящей огненностью этих черт и совершенной их невыразительностью, почти деревянной простотой. Не такова ли вся книга? Не такова ли эпоха ?..

Не смейтесь над надсоновщиной — это загадка русской культуры и в сущности непонятый ее звук, потому что мы-то не понимаем и не слышим, как понимали и слышали они.

Осип Мандельштам

Когда я была маленькой, бабушка прочитала мне стихотворение. Написано оно было на тетрадном листке в клеточку ее четким почерком. У деда была огромная библиотека, приходилось пользоваться стремянкой (их было две: одну, скрипучую, я недолюбливала, а верхняя ступенька другой была весьма уютным и удобным для меня креслом, я обожала на ней устроиться), чтобы добраться до книг на верхних полках. Там можно было найти и эту маленькую книжечку Надсона из «Библиотеки поэта», которую я сейчас держу в руках. Но стихотворение было все-таки переписано от руки и хранилось в бабушкиных тетрадках.

Ярое тебе чужим, отверженный народ, 

И не тебе я пел в минуты вдохновенья. 

Твоих преданий мир, твоей печали гнет 

Мне чужд, как и твои ученья.

И если б ты, как встарь, был счастлив и силен, 

И если б не был ты унижен целым светом, — 

Иным стремлением согрет и увлечен, 

Я б не пришел к тебе с приветом.

Но в наши дни, когда под бременем скорбей 

Ты гнешь чело свое и тщетно ждешь спасенья, 

В те дни, когда одно название «еврей» 

В устах толпы звучит, как символ отверженья,

Когда твои враги, как стая жадных псов, 

На части рвут тебя, ругаясь над тобою, — 

Дай скромно стать и мне в ряды твоих бойцов, 

Народ, обиженный судьбою!

Я не очень поняла, о чем в нем идет речь. И не помню, чтобы бабушка разъяснила. Она сказала только, что написал его Надсон.

На несколько лет эту непривычную фамилию я совсем забыла. А потом прочитала «Юбилейное» Маяковского, которое мне очень понравилось, только строчка «Между нами/вот беда/позатесался Надсон/Мы попросим/чтоб его/куда-нибудь/на Ща!» почему— то сразу вызвала протест. Если он на «эн», почему его надо на «ща», даже в шутку?

Тогда и достала крохотную потрепанную книжечку в коричневатом переплете «С. Надсон. Стихотворения», прочитала «Я рос тебе чужим…» и почувствовала искренность и благородство поэта. В это время я уже лучше понимала, кто такие евреи, более того, даже знала, что вроде и сама еврейка.

Не знаю, любит ли кто-нибудь из детей читать предисловия к книгам, сомневаюсь, я долго не любила, несмотря на то что взрослые настоятельно советовали это делать. Но в тот раз предисловие прочитала и была поражена рассказом о такой короткой и беспросветно грустной жизни Семена Надсона.

В прошлом году увидела в книжном: «Надсон. Дневники» — книгу, вышедшую в издательстве «Захаров» в 2003 году (первое переиздание с 1917 года). Купила, конечно. Прочитала за один вечер.

В автобиографии, занимающей три с половиной страницы, Надсон пишет: «История моего рода, до моего появления на свет, для меня — область, очень мало известная. Подозреваю, что мой прадед или прапрадед был еврей. Деда и отца помню очень мало. Мать происхождения русского, из рода Мамантовых, которые, в свою очередь, ведут свое происхождение от некоего легендарного хана Мамута — татарина.

Так как я своего рода не знаю, то не знаю также, были ли в нем люди чем-либо замечательные; слышал только, что отец мой, надворный советник Яков Семенович Надсон, очень любил пение и музыку, способность, которую и я от него унаследовал. Иногда мне кажется, что, сложись иначе обстоятельства моего детства, я был бы музыкантом».

Короткая, «микроскопическая», как назвал ее сам поэт в автобиографии, жизнь сложилась трагически.

«История моего детства — история грустная и темная». Семен Надсон родился в Петербурге 14 декабря 1862 года в семье небогатого чиновника. Мальчику не было и двух лет, когда в Киеве, куда переехала семья, умер отец. Младшая сестра Надсона Анна родилась уже после его смерти. Мать Антонина Степановна вынуждена была поступить экономкой и учительницей в семью некоего Фурсова. Когда Семену было около семи лет, мать с детьми вернулась в Петербург и поселилась у своего брата, мальчик поступил в приготовительный класс 1-й классической гимназии. Вскоре после этого Антонина Степановна вторично вышла замуж за киевского чиновника Н. Г. Фомина и уехала с ним в Киев, куда взяла и сына. Но супружество это не было счастливым и завершилось трагедией: «Во время каникул на даче, под Киевом, отчим мой в припадке умопомешательства вешается после многих семейных сцен, вконец измучивших мою больную мать. Мы остаемся в Киеве без всяких средств и испытываем все ужасы нужды и всю тяжесть «помощи добрых людей».

В 1871 году другой брат матери вызывает их к себе в Петербург. Семена отдают пансионером во 2-ю военную гимназию, сестру Анну — в Николаевский институт. Через два года совсем молодой умирает мать Надсона, и мальчик остается круглым сиротой в доме дяди. Сестру берут под опеку другие родственники. Дети растут порознь.

В своих дневниках, которые он вел с 13 лет, Надсон пишет: «Когда во мне, ребенке, страдало оскорбленное чувство справедливости, и я один, беззащитный, в чужой семье, горько и беспомощно плакал, мне говорили: «Опять начинается жидовская комедия», с нечеловеческой жестокостью оскорбляя во мне память отца».

А в автобиографии рассказывает: «В семье, до смерти матери, я был маленьким чудом и маленьким деспотом. Мать меня любила до безумия. Я был болезненный, впечатлительный ребенок, с детски-рыцарскими взглядами, благодаря раннему чтению и идеализму матери. Поступление в корпус было первым моим серьезным горем. В первом классе я уже мечтал о писательстве (мне было 9 лет)… Мои идеалы и взгляды стали резко отталкивать меня от военной службы, в которую прочил меня дядя. Думаю, что эта служба главным образом и съела мое здоровье».

Тяжелые утраты, одиночество, стремление излить переполнявшие его чувства, которыми не с кем было поделиться, рано сделали Надсона поэтом. Он учился в пятом классе гимназии, когда были напечатаны его первые стихи. Тогда же он страстно влюбился в сестру своего одноклассника Наталью Дешевову. Казалось, наконец в его так печально складывавшейся жизни появился просвет. Но девушка внезапно умирает — быстро сгорает от болезни века — чахотки.

Трудно представить себе человека менее чем Надсон подходящего для военной службы: романтичный и впечатлительный юноша, не отличавшийся физической силой и ловкостью, болезненный и вместе с тем самолюбивый и легко ранимый.

Поступив после гимназии по настоянию дяди-опекуна в Павловское военное училище, он на первых же учениях, когда курсантов в одних мундирах вывели на плац в холодный осенний день, получил «болезнь груди». После этого юноша уже практически никогда не чувствовал себя полностью здоровым. Лежал в лазарете, жил у родственников в Тифлисе. Бывали временные улучшения, но болезнь возвращалась снова.

Безвыходное положение заставляет его вернуться в Павловское училище, в Петербург. И все же есть то, что его радует, вселяет надежду. Стихи Надсона появляются в «Отечественных записках», а потом и другие известные литературные журналы печатают его. У него появляются свои читатели. Интерес и участие к нему проявляет поэт А. Н. Плещеев. Вроде бы молодость берет свое: он ухаживает за девушками, устраивает литературно-музыкальные вечера, спектакли. Но чувство одиночества не покидает его. 14 декабря 1882 года он пишет Плещееву: «Пишу к Вам в день для меня знаменательный: сегодня мне 20 лет, но нет никого на всем белом свете, кто бы вспомнил об этом и прислал бы мне теплую весточку и теплые пожелания. Это, конечно, пустяки, и когда они есть, их не ценишь, но лишение их тяжело…»

Выйдя из училища подпоручиком, Надсон служил в Кронштадте. Уже тяжело больной, два года тянул он эту лямку, пока ему не была разрешена отставка. Он готовился стать народным учителем. В это время ему предложили место секретаря в редакции «Недели», и он с радостью согласился — его заветной мечтой было быть ближе к литературной жизни.

Между тем здоровье Надсона не поправлялось, силы все больше оставляли его. Доктора настаивали на поездке для лечения на юг Франции. Литературный фонд выделил на это 500 рублей (в 1885 году, после первого издания книги стихов, поэт весь гонорар за нее вернул фонду в счет этого долга). Поклонники таланта Надсона, принимавшие участие в его судьбе, сумели собрать дополнительно благотворительные средства. Это позволило ему около года провести за границей и пользоваться услугами лучших врачей.

Романтизм, демократические идеалы, жажда любви и справедливости в его стихах, их интонация, искренняя, печальная, порой безысходная, импонировали молодежи, находили у нее отклик. 22-летний поэт был уже достаточно известен, и когда осенью 1884 года он собирался уезжать на лечение за границу, десятки людей посещали его, чтобы выразить ему участие и признание.

Несколько тяжелых операций одна за другой в течение года то давали какое-то улучшение и вселяли надежду, то вновь отнимали ее. Надсон страдал физически, нервы его были истощены до предела. В Петербург он вернулся обессилевшим и безнадежно больным. Врачи вновь настаивали на срочном отъезде в теплые края, Надсон отказывался: средств не было, а постоянно одалживаться и жить по чужим углам за счет благодетелей претило его гордому и независимому характеру. И все же на зиму пришлось уехать на юг, в деревню в Подольской губернии. Здоровье там немного улучшилось, но он страдал от изолированности, бессодержательности жизни. Часто говорил: «Мне и так осталось мало жить, зачем терять время даром?»

Весной, как только стал возможен проезд по проселочным дорогам, которые долго тонули в непролазной грязи, он отправился в Киев, где издатель М. И. Кулишер пригласил поэта в свою газету «Заря» и отвел ему четыре фельетона «журнального обозрения» в месяц.

Надсон организовал благотворительный поэтический вечер в пользу Литературного фонда, чтобы полностью вернуть затраченные во время лечения за границей деньги. Вечер имел огромный успех. Надсон тоже прочитал несколько своих стихотворений. По воспоминаниям литератора Марии Валентиновны Ватсон, близкого друга поэта, «несмотря на больную грудь, он читал так внятно и увлекательно, что наэлектризовал всю публику, и без того встретившую его взрывом долго не умолкавших рукоплесканий. Вызовам и аплодисментам не было конца. Молодежь сделала овацию своему любимцу и с триумфом вынесла его на руках на эстраду…»

Но сама поездка и связанные с ней волнения усугубили болезнь, открылось кровохарканье, его мучила сильнейшая лихорадка. Только необычайная сила духа поддерживала тающие силы больного.

Вышедший в 1885 году первый сборник стихов Надсона, посвященный «Н. М. Д.» (его трагической любви), пользовался большим успехом и был несколько раз переиздан в течение двух лет. Ему была присуждена Пушкинская премия.

Рыцарь, выступивший с открытым забралом против пошлости и гнусности и сраженный отравленным кинжалом, — такой, быть может, слишком литературный образ можно использовать, чтобы охарактеризовать его роль в драматическом конфликте, жертвой которого он стал.

Литературная борьба тех лет была достаточно жесткой. В фельетонах, публиковавшихся в «Заре», Надсон резко критиковал писания некоего Н. Е. Буренина, печатавшегося под красивым псевдонимом граф Алексис Жасминов. Надсон обвинил своего антагониста в любви к дешевым, непристойным трюкам: «…порнография самого низкого качества бьет в глаза с каждой страницы этих «реалистических повестей из действительной жизни». «Вздрагивающие бедра», «обнаженные плечи», «античные руки», «неприкрытая грудь», — «падение» в начале рассказа, «падение» в середине и «падение» в конце…»

Надсон объяснял в одном из писем: «С Бурениным я «связался» потому, что давно пора указать ему его настоящее место. Его все бранят и все боятся. Разумеется, мне было бы гораздо приятнее красоваться в плаще поэта и бряцать на лире, — но жизнь заставляет иногда против воли засучивать рукава и браться за метлу».

Буренин в своей мести превзошел все ожидания. Он не только разразился бранью, но и пошел на чудовищную клевету и оскорбления.

Надсон уже и раньше испытал на себе характер черносотенной полемики. Малоизвестный киевский поэт С. А. Бердяев, печатавшийся под псевдонимом Аспид, написал антисемитский пародийный эпос «Надсониада». «Надсониада», первоначально помещенная в журнале «Наблюдатель», затем распространялась в Киеве в виде самостоятельной брошюрки. Этот «поэтический» текст, главным образом, высмеивал Надсона как неопытного критика и поэта с раздутой репутацией. Выпады Бердяева против «Зари» носили явно антисемитский характер:

Раз в неделю киевлянам 

Преподносит он статейки, 

Где в «идеи» раздувает 

С помпой чахлые «идейки»…

 Оживить редактор хочет 

Иудейский орган этим; 

Но, увы! Мы кроме скуки, 

Ничего в нем не заметим…

Но то был грубо и примитивно состряпанный пасквиль. Буренин же действовал изощренно, используя запрещенные приемы, нанося смертельные раны. Он всячески глумился над посвящением книги стихов Надсона — «Н. М. Д.», обвинял его в симуляции болезни, заявлял, что он «негодующий паразит, представляющийся больным, калекой, умирающим, чтобы жить за счет частной благотворительности». Номер «Нового времени» с этими издевательскими обвинениями пришел к Надсону, когда поэт был уже на смертном одре. В своем предсмертном письме он писал: «Если б он говорил обо мне, как о поэте, я не обратил бы никакого внимания на его отзывы… Но он глумится над моей личностью, над моими отношениями к близким мне людям, над посвящением моей книги. Он возводит на меня самые нелепые и неправдоподобные клеветы, делает для меня из литературной полемики дело чести. Игнорировать это дольше я не имею права… Я должен буду сам ехать в Петербург, чтобы своими слабыми силами отстаивать свою честь».

Но сделать это Надсон уже не смог: 19 января 1887 года, на 25-м году жизни он скончался от туберкулезного воспаления мозга, затравленный черносотенцами и антисемитами. Лечивший его доктор Ф. Г. Штангеев рассказывал, что умирающий поэт в бреду называл имя обидчика. Несмотря на безнадежность болезни, считал доктор, Надсон мог бы еще прожить до весны или даже до осени, если бы не упомянутый фельетон.

Всю дорогу до Волкова кладбища молодежь несла гроб на руках. При огромном стечении народа были произнесены речи, читались стихи поэта. Во всех журналах и газетах — петербургских, московских, киевских, одесских, ташкентских были напечатаны некрологи, отзывы о нем. В Петербургском университете профессор О. Ф. Миллер вместо лекции прочел студентам реферат, посвященный памяти покойного.

После трагической кончины Надсона его популярность возросла необычайно. Однотомник его стихов до 1917 года переиздавался 29 раз.

Стихи поэта с характерными пессимистичными мотивами, стремлением к идеальной красоте, жаждой верить, что «мысль найдет и сквозь ошибки путь к сияющей святыне», в советские времена стали «не модны». И в нашей литературе Надсона давно отодвинули на «ща». Никто и не вспоминает, что современники ставили его в один ряд с Пушкиным и Некрасовым. Напевность и музыкальность его стихов вдохновила композиторов Кюи, Рахманинова, Балабанова, Спендиарова на создание песен и романсов: «В тени задумчивого сада», «В роще зеленой, над тихой рекой», «Грезы» и др. А произнося известные: «Как мало прожито, как много пережито»; «Не говорите мне «он умер». Он живет!/Пусть жертвенник разбит — огонь еще пылает/Пусть роза сорвана — она еще цветет/Пусть арфа сломана — аккорд еще рыдает!..» — порой не помним, что цитируем Надсона.

Интересно, что выражение «красота — это страшная сила» стало популярным после того, как эту строку процитировала, глядя на себя в зеркало, Фаина Раневская в фильме «Весна». Это строчка из стихотворения «Дурнушка» (1883) Семена Надсона.

Так что «не говорите мне «он умер». Он живет!»

(Опубликовано в газете «Еврейское слово», №382)