Старик рассказал, что его прапрадед был шамашем у Алтер Ребе и имел прекрасный слух. Его сам Ребе научил нигуну, исправляя, когда тот фальшивил. Та же история повторилась с дедом старика — а он уже его самого научил в детстве. «Поэтому я думаю, что моя версия правильная». Гутин попросил научить и его. Оказалось, что это непросто. Несколько часов старик нервничал, когда «ученик» ошибался при повторе. Но в результате остался доволен: «Теперь ты поешь почти нигун Алтер Ребе».

Даже готовя первую в СССР выставку Марка Шагала, с которым ее когда‑то познакомил директор Лувра и с которым она — и с его дочерью Идой и с женой Вавой — многократно общалась, Антонова едва ли радовалась, что повесит на стенах музея не просто работы художника‑еврея, но еврейское искусство. Однако так ли это важно, раз выставка состоялась. Да, скрипач Шагала и мадонна Рафаэля были для нее равны — ей было достаточно любить их за талант авторов и воспринимать как искусство, ради которого она жила. 

Наряду с предубеждением против евреев, которое веками культивировалось в русской ментальности, на отношении к ним сказался поворот Сталина к национально‑государственной идеологии. Это стало особенно заметным с конца 1930‑х годов. С точки зрения советского лидера, еврейский народ не мог помочь ему в строительстве великой державы.

В своих мемуарах Вуди Аллен всячески подчеркивает, что вовсе не считает себя интеллектуалом: «У меня не бывает озарений, возвышенных мыслей, я не понимаю многих стихов, если там нет строк вроде: “Розы — красные, фиалки — синие...” До сих пор мои поэты — поэты с Улицы дребезжащих жестянок... Я не читал “Улисса”, “Дон Кихота”, “Лолиту”, “Уловку‑22”, “1984”».

Полнейший шлимазл и недотепа в кино, в жизни Вуди Аллен всегда успешен. В школе играл в бейсбол и баскетбол, имел бешеный успех благодаря шуткам и карточным фокусам. Но в его рассказ о детском лагере — «когда меня отправили в многоконфессиональный летний лагерь, я был жестоко избит детьми всех рас и религий», — почему‑то верится легко.

Аллен неоднократно — и неизменно иронически — цитирует легендарную фразу Нила Армстронга про «маленький шаг для человека — огромный скачок для человечества». И это понятно — он смотрит на мир глазами тех, кого интересует не человечество, а как раз таки человек. Тех, кто знает: если юные официантки не улыбаются тебе, как прежде, то прыгающий по Луне астронавт — утешение более чем сомнительное.

Остается без ответа главный вопрос. В чем суть феномена Менгеле? Книге Геза предпослан эпиграф из де Сада: «Счастье заключается лишь в том, что возбуждает, а возбуждает лишь преступление; добродетель не способна указать путь к счастью». Но ведь Менгеле — не адепт чистого аморализма вроде Кроули и не патологический маньяк наподобие Чикатило. Он — идейный нацист. И, если верить Гезу, верен своей идеологии до конца.

Возвращение к началам, к корням в «Сан-Ремо-Драйв» не заключается в одном только признании кровной принадлежности к бабушкам-дедушкам... К осознанию себя частью народа, характеризующегося такими-то качествами и имеющего такую-то историю. В последнее время эта история все чаще сводится к традиционным унижениям, противостоянию им, победам над ними. В «Улице» ее олицетворяют молодые евреи, возвращающиеся с наградами после 2-й мировой войны, и их отцы, сколотившие в это время состояния, достаточные, чтобы переехать в лучший район.

Как и столь многое в массовой культуре ХХ века, бизнес на издании комиксов придумали и осуществили на практике иммигранты в первом поколении — еврейские бизнесмены, писатели и художники, чье положение «аутсайдеров‑инсайдеров» в Америке дало им особый — и ценный — угол зрения.

Наверняка, выступая по возвращении в Иерусалиме, Бен‑Гурион с гордостью цитировал собственный рассказ о сенсационном, неожиданном и даже непонятном, по его признанию, успехе палестинской делегации в Москве. Но едва ли он повторял публично услышанное им по пути в Киев об антисемитизме. О том, что «ненависть к евреям подавлена и запечатлена в сердцах, люди боятся прикасаться к евреям… Но в глубине души у них пылает вражда, и если бы пал нынешний режим, то и расправились бы с ненавидимым ими народом».

«Жаль, что Сталин не прожил еще пару лет. Он готовил новые репрессии и, говорят, даже выселение евреев в Сибирь. Евреи, разумеется, ничем не лучше крымских татар, чеченцев или ингушей. Но последствия были бы другими. Откат был бы такой силы, что вместо гнилой хрущевской оттепели мы могли сразу перейти к горбачевской перестройке. Это сэкономило бы России лет тридцать. Конечно, тридцать лет для русской истории — ничто. И все‑таки... Только не надо забывать, что история складывается из судеб живых людей».