Здание раскололось на две части, «как яблоко». Передняя часть, где раньше находилась приемная IWO, была уничтожена. В этих офисах также находились архивы: энциклопедии и записи с еврейско‑аргентинской музыкой, датируемые 1912 годом, а также документы и архивы, свидетельствующие о 50‑летней институциональной деятельности IWO в Буэнос‑Айресе, каталоги библиотеки и всей коллекции.Но задняя часть, в которой находились библиотека и архивы, все еще стояла, хотя внутренности здания были раскрыты навстречу дождю и ветру.

Герой Собибора Леон Фельгендлер посмертно награжден российским орденом Мужества. Указ об этом подписал 17 июля президент Российской Федерации Владимир Путин. Награда присуждена «за личное мужество и героизм, проявленные при организации восстания в лагере смерти Собибор».

Я обернулась к полотну, которое называется просто «Стол». Такое же тревожное ощущение от двух неопределенных предметов, в которых можно предположить изуродованные трупы. Что это — засевшие в памяти следы погромов, свидетелем которых Сутин был в детстве в России? Или это пророчество о том, что еще впереди? Другой образ, который вызвало из моей памяти это полотно, — кусок мяса, пожираемый кротом в незаконченном рассказе Кафки «Нора»: «... я выбираю хороший кусок освежеванного мяса и с ним заползаю в кучу земли».

«Что же это? — подумал я, — неужели мышка меня учуяла? Как такое может быть, если я еще не родился?» И тут мне пришла в голову мысль: возможно, мое «ничто» обросло плотной оболочкой запахов, которыми пропитан воздух в вагоне: солдатского потa, отрыжки и пуканья, засаленного духa солдатских мундиров и запахa гуталина, которым они натирают свои сапоги, парaми подгоревшего котла с кашей и резкого чадa от пожаров, который в последнее время начал все настойчивее просачиваться сквозь щели вагона.

У молодого эстонца из нашего барака оказалась логарифмическая линейка, он мне ее подарил. Я до сих пор ее храню. Можно было подсчитывать масштабы с чертежей инструкций. Работал каждый день, как бешеный. Мне казалось, и я был прав, что это единственный способ сохранить свой интеллект, а может быть, и заинтересовать Москву своим существованием. За два года мне удалось разработать два полноценных эскизно‑технических проекта автомобильного и тракторного поездов с активными прицепами, составить объяснительные записки к ним, с расчетами и графиками.

Случай Тека очень показателен, поскольку обнажает новую линию раскола. С одной стороны, здесь те, для кого неравенство и дискриминация представляются проблемами, требующими политического решения: постановки достижимых целей и получения конкретных, осязаемых результатов. С другой — те, для кого неравенство и дискриминация — это грехи, моральное фиаско, которое никак нельзя исправить политическими методами — только искупить путем покаяния. Первая группа ищет решений здесь, на земле; вторая обращает очи вверх.

Либескинд говорил о том, как сложно для художника сказать свое слово в таком месте, ужасы которого сохранились неприукрашенными и говорят сами за себя. И кстати, изначальный проект Либескинда — крупное строение, похожее на собор, с сиденьями для посетителей — был отвергнут как «слишком художественный».«Поначалу я толком не понял этого, — сказал он. — Чтобы передать идею, нужно искусство». Но со временем он понял, что его искусство не должно отвлекать внимание от самого места.

Всегда как‑то оставалось в подтексте, что еврейская наука — это не то, что делают ученые для ученых, а то, что делают евреи для евреев. И вот — «Евреи», очередной том в серии «Народы и культуры», наряду с томами о русских, украинцах, белорусах, татарах, калмыках, народах Дагестана и многих других. Серия академическая, основное внимание уделено этнографическому подходу, но и историки, филологи, искусствоведы, демографы присутствуют среди авторов.

Самим актом писания он творил новую жизнь — более свободную, смелую и творческую, дожимая быт до законченного художественного образа. Получается: в жизни он писал, а в писании — заново жил. В этой особенности творчества Бабеля и следует искать разгадки тайн его поведения, причины его поступков, тех выборов, которые он делал в жизни. 12 июля исполняется 125 лет со дня рождения Исаака Бабеля.

Мне бы хотелось, чтобы «Джентльменское соглашение» Хобсон было устаревшей мелодрамой. Но истории вроде той, что случилась с Джилл Каргман, напоминают, что эта книга остается актуальной. И вдобавок напоминают, почему писатели — каждый на свой лад— сегодня должны попытаться ринуться в бой. 

Сохо — вне политики. Богемность тем и хороша, что ты свободен думать то, до чего додумался сам. Мы живем и даем жить другим. Вот почему на прошлой неделе я опешил, когда, лениво прошвыриваясь по Дин‑стрит, обнаружил, что ко мне обратилась демонстрация в числе одного человека. То, что выкрикнула демонстрантка, было настолько далеко от всего, что я ожидал услышать в Сохо, что я даже усомнился: может, послышалось?

Когда я был моложе, единственный геноцид, о котором я знал, — геноцид против евреев. Только о нем мне рассказывали старшие, только он и был важен. «Никогда впредь!» — заклинали, имея в виду геноцид 60‑летней давности, но с тех пор геноцид по меньшей мере два раза повторился, и вскоре, хотя это и грустно, стало ясно: как бы плох ни казался мир, когда стоишь в еврейской части города, на самом деле и в других местах хорошего мало.