И Билли Роуз, и рассказчик занимаются возвращением — людей и воспоминаний — а потом бросают тех, кого они спасли. История Билли Роуза обрамляет собственные переживания рассказчика, еврея, вершиной успеха которого стал довоенный дом в Филадельфии, который его нееврейская жена обставляет мебелью XVIII века. Пока Фонштейн пробирался на свободу, родившийся в Америке рассказчик, на поколение опередивший его в аккультурации, еще больше оторвался от их общих европейских еврейских корней. Не спрашивай, по ком звонит Колокол свободы. Он звонит по тебе.

Пожалуй, читателей Агнона в 1945 году озадачило и разочаровало бы явное отсутствие в романе великих и ужасных проблем, терзавших современный им мир: только что закончившейся опустошительной войны, гибели европейских евреев, предстоявшей им отчаянной борьбы за еврейской государство, победа в которой была вовсе не очевидна. Как мог величайших из ныне живущих ивритских писателей, каким считался Агнон уже в то время, провести эти годы в обществе столь тривиального персонажа, как Ицхак Кумар? Возможно, ключом к разгадке может стать Балак.

Ни для кого не новость, что медицина в Израиле по праву считается одной из лучших в мире: квалифицированный персонал и оборудование в клиниках позволяют получать качественное обслуживание. Но мало кто знает, что полис репатрианта аннулируется, если спустя год после получения паспорта вы не стали постоянным жителем Израиля.

Я постучал в дверь твоей квартиры на двенадцатом этаже, и ты открыл ее с радостью, которая не скрывала твоего любопытства. Твой высокий рост скрадывался книжными стеллажами до потолка. Мы обнялись как старые друзья, и ты предложил угощение в одноразовой посуде, тем самым показывая, что уважаешь кашрут. Ты сказал, что очень рад встретиться с родственником столь почитаемой тобой «учительницы Зельды», которая учила тебя во втором классе. Ты так хотел услышать мой рассказ о том, что происходит в Ровно. Мы сели, и я стал рассказывать.

Амихай, друг Теда Хьюза, переводившего его, корреспондент Пауля Целана, который его высоко ценил, встанет, я надеюсь, на полку русского читателя поэзии в ряду крупнейших авторов второй половины ХХ века, там, где он, собственно, уже давно и должен стоять, по общемировому признанию. Для широкого русского читателя есть возможность прочитать Амихая (может быть, я скажу несколько неожиданные вещи) как продолжение Ремарка: война, любовь, стиль отношения к жизни — или как параллель к ровеснику Окуджаве, с похожим типом доверительности и благодатности.

Идея привозить высокопоставленных гостей отдать дань уважения в «Яд ва‑Шем» родственна существующей в других странах традиции возлагать венки к Могиле Неизвестного Солдата — бесспорное признание исторических событий, важных для принимающей страны. «Яд ва‑Шем», может, и хотел бы быть таким мемориалом, но у него не получается — потому же, почему историки продолжают вести войны — эта история еще не ушла в прошлое. 

Мы можем сочувствовать страданиям и боли друг друга, но мы никогда не должны этим меряться. Маргинализация, дискриминация, расистские и антисемитские оскорбления — это что‑то, что объединяет [всех людей]. Все выпады против чернокожих направлены и против евреев. Все выпады против геев и лесбиянок, против ЛГБТК направлены также против чернокожих и евреев. Ненависть — это ненависть, и ее обилие накладывает на всех нас ответственность поддерживать друг друга и выступать в защиту друг друга. Никто из нас уже не может оставаться в стороне.

«Шим» не был типичным военным корреспондентом: он был заинтересован показать жизни и судьбы простых людей во время первой войны в современной истории, когда гражданские лица систематически подвергались бомбардировкам с воздуха, кульминацией чего стало уничтожение Герники. На одной из выразительнейших фотографий с применением светотени единственный свет в кадре исходит от группы детей, толпящихся в подземном убежище в то время как нацистские самолеты бомбят остров Менорка. Глубокие тени заставляют нас щуриться, как будто мы находимся там, рядом с ними.

Оставалось единственное поле, на которое он мог переставить короля. Когда одинокая фигура расположилась на этом поле, Алёхин быстрым движением переместил ферзя — и вдруг в зале раздались аплодисменты. Ник посмотрел на доску. Деревянные фигурки спокойно стояли на своих местах. Ему почудилось, будто все, кто хлопал, на самом деле бьют огромными, как кузнечные мехи, ладонями ему по голове, чтоб она болела все сильнее и сильнее.

Всем известную песню из фильма «Ирония судьбы, или С легким паром» спели на иврите Ноами Орен, Хедва Гольдшмидт и Александр Крупицкий. Автор ивритского перевода «Им эйн леха дода бэ-лита» — Авива Горен.

Исключительно по материалам журнала и сайта «Лехаим» мы составили список самого главного, что произошло в жизни евреев в разных странах в уходящем году.

Оз видел прямую связь между правой политической позицией таких людей, как его дядя — или как Менахем Бегин, который играет комическую роль в его мемуарах, — и их погруженностью в книги. Он полагал, что национализм — это мечты о силе, и такие мечты особенно присущи слабым людям, живущим, скорее, в своем духовном мире, чем в реальности. Настоящий Израиль, Израиль, который он увидел в киббуце Хульда, Оз нежно любил именно за то, что это не идея, а реальность, плод упорного труда и компромиссов.