От директора нашей школы, Шлойме Вайзмана, я узнала о неумолимом ходе войны. Зимой 1943/1944 года вся школа собралась в актовом зале, чтобы послушать, что происходит с нашим народом за океаном. Директор сказал: «Если каждый из вас возьмет тетрадь и напишет на каждой строчке на каждой странице имя ребенка, и если затем мы соберем все эти тетради из этого актового зала, все равно это будет несопоставимо с числом еврейских детей, которых только что убили в Европе». Среди тех имен могли быть имя Бена и мое, но я — вот она, в зале, и думаю: если вырвать страницу‑другую из тетради, может, чудесным образом мне удастся спасти хоть кого‑то из тех детей?

Я выходец из бедной семьи. Безграмотный мальчик, грязный, вшивый, я питался в чужих домах, спал в старой холодной синагоге, топил печи и мыл полы... Таковы были мои детство и юность.Теперь, когда я пишу эти строки, я видный врач, доктор медицинских наук, автор многих научных статей и монографий. Это ли не прыжок снизу вверх, вопреки всем препятствиям, которые мне пришлось преодолеть? Я, как червяк, полз вверх, рискуя быть раздавленным, но все же дополз.

Еврея Гнедина избивали, бросив на пол перед выдающимся специалистом по совершенствованию чекистского ремесла. Перед самим Лаврентием Павловичем... В обстановке нечеловеческих мучений он стремился до конца понять систему, которой еще недавно служил, веря если не в ее добропорядочность, то в целесообразность, в положительный, так сказать, потенциал, какой, в конечном счете, будет на благо людям.